Цитаты из книги «Стихи»

К музе   Я помню твой приход: растущий звон, волнение, неведомое миру. Луна сквозь ветки тронула балкон, и пала тень, похожая на лиру.     Мне, юному, для неги плеч твоих казался ямб одеждой слишком грубой. Но был певуч неправильный мой стих и улыбался рифмой красногубой.     Я счастлив был. Над гаснувшим столом огонь дрожал, вылущивал огарок; и снилось мне: страница под стеклом, бессмертная, вся в молниях помарок.     Теперь не то. Для утренней звезды не откажусь от утренней дремоты. Мне не под силу многие труды, особенно тщеславия заботы.     Я опытен, я скуп и нетерпим. Натертый стих блистает чище меди. Мы изредка с тобою говорим через забор, как старые соседи.     Да, зрелость живописна, спору нет: лист виноградный, груша, пол-арбуза и – мастерства предел – прозрачный свет. Мне холодно. Ведь это осень, муза.

«Для странствия ночного мне не надо…»   Для странствия ночного мне не надо    ни кораблей, ни поездов. Стоит луна над шашечницей сада.    Окно открыто. Я готов.     И прыгает с беззвучностью привычной,    как ночью кот через плетень, на русский берег речки пограничной    моя беспаспортная тень.     Таинственно, легко, неуязвимо    ложусь на стены чередой, и в лунный свет, и в сон, бегущий мимо,    напрасно метит часовой.     Лечу лугами, по лесу танцую —    и кто поймет, что есть один, один живой на всю страну большую,    один счастливый гражданин.     Вот блеск Невы вдоль набережной длинной.    Все тихо. Поздний пешеход, встречая тень средь площади пустынной,    воображение клянет.     Я подхожу к неведомому дому,    я только место узнаю… Там, в темных комнатах, все по-другому    и все волнует тень мою.     Там дети спят. Над уголком подушки    я наклоняюсь, и тогда им снятся прежние мои игрушки,    и корабли, и поезда.

Сирень   Ночь в саду, послушная волненью, нарастающему в тишине, потянулась, дрогнула сиренью, серой и пушистой при луне.     Смешанная с жимолостью темной, всколыхнулась молодость моя. И скользнула, при луне огромной, белизной решетчатой скамья.     И опять на листья без дыханья пали грозди смутной чередой. Безымянное воспоминанье, не засни, откройся мне, постой.     Но едва пришедшая в движенье ночь моя, туманна и светла, как в стеклянной двери отраженье, повернулась плавно и ушла.

От счастия влюбленному не спится   От счастия влюбленному не спится; стучат часы; купцу седому снится в червонном небе вычерченный кран, спускающийся медленно над трюмом; мерещится изгнанникам угрюмым в цвет юности окрашенный туман.     В волненье повседневности прекрасной, где б ни был я, одним я обуян, одно зовет и мучит ежечасно:     на освещенном острове стола граненый мрак чернильницы открытой, и белый лист, и лампы свет, забытый под куполом зеленого стекла.     И поперек листа полупустого мое перо, как черная стрела, и недописанное слово.

Видение   В снегах полуночной пустыни мне снилась матерь всех берез, и кто-то – движущийся иней — к ней тихо шел и что-то нес.     Нес на плече, в тоске высокой, мою Россию, детский гроб; и под березой одинокой в бледно-пылящийся сугроб     склонился в трепетанье белом, склонился, как под ветром дым. Был предан гробик с легким телом снегам невинным и немым.     И вся пустыня снеговая, молясь, глядела в вышину, где плыли тучи, задевая крылами тонкими луну.     В просвете лунного мороза то колебалась, то в дугу сгибалась голая береза, и были тени на снегу     там, на могиле этой снежной, сжимались, разгибались вдруг, заламывались безнадежно, как будто тени Божьих рук.     И поднялся, и по равнине в ночь удалился навсегда лик Божества, виденье, иней, не оставляющий следа…   1924 г.

«Бережно нес я к тебе это сердце прозрачное…»   Бережно нес я к тебе это сердце прозрачное. Кто-то в локоть толкнул, проходя. Сердце, на камни упав, скорбно разбилось на песни. Прими же осколки.                                                                Не знаю, кто проходил, подтолкнул: сердце я бережно нес.

Сон   Знаешь, знаешь, обморочно-пьяно снилось мне, что в пропасти окна высилась, как череп великана, костяная, круглая луна.     Снилось мне, что на кровати, криво выгнувшись под вздутой простыней, всю подушку заливая гривой, конь лежал атласно-вороной.     А вверху – часы стенные, с бледным, бледным человеческим лицом, поводили маятником медным, полосуя сердце мне концом.     Сонник мой не знает сна такого, промолчал, притих перед бедой сонник мой с закладкой васильковой на странице, читанной с тобой…

Жемчуг   Посланный мудрейшим властелином страстных мук изведать глубину, тот блажен, кто руки сложит клином и скользнет, как бронзовый, ко дну.     Там, исполнен сумрачного гуда, средь морских свивающихся звезд, зачерпнет он раковину: чудо будет в ней, лоснящийся нарост.     И тогда он вынырнет, раздвинув яркими кругами водный лоск, и спокойно улыбнется, вынув из ноздрей побагровевший воск.     Я сошел в свою глухую муку, я на дне. Но снизу, сквозь струи, все же внемлю шелковому звуку уносящейся твоей ладьи.

Finis   He надо плакать. Видишь, там – звезда, там – над листвою, справа. Ах, не надо, прошу тебя! О чем я начал? Да, — о той звезде над чернотою сада;     на ней живут, быть может… что же ты, опять! Смотри же, я совсем спокоен, совсем… Ты слушай дальше: день был зноен, мы шли на холм, где красные цветы…     Не то. О чем я говорил? Есть слово: любовь, – глухой глагол: любить… Цветы какие-то мне помешали. Ты должна простить. Ну вот – ты плачешь снова.     Не надо слез! Ах, кто так мучит нас? Не надо помнить, ничего не надо… Вон там – звезда над чернотою сада… Скажи – а вдруг проснемся мы сейчас?

Знаешь веру мою?   Слышишь иволгу в сердце моем шелестящем? Голубою весной облака я люблю, райский сахар на блюдце блестящем; и люблю я, как льются под осень дожди и под пестрыми кленами пеструю слякоть. Есть такие закаты, что хочется плакать, а иному шепнешь: подожди. Если ветер ты любишь и ветки сырые, Божьи звезды и Божьих зверьков, если видишь при сладостном слове «Россия» только даль и дожди золотые, косые и в колосьях лазурь васильков, — я тебя полюблю, как люблю я могучий, пышный шорох лесов, и закаты, и тучи, и мохнатых цветных червяков; полюблю я тебя оттого, что заметишь все пылинки в луче бытия, скажешь солнцу: спасибо, что светишь.        Вот вся вера моя.