Вас когда-нибудь приглашали на тайную, запретную вечеринку «для своих», вечеринку.. чем-то напоминающую бал у Воланда?
Прелестно-апокалиптические утренники в садике, не в счёт, разумеется.
Роман Набокова — именно такая вечеринка. Это последний роман Мастера, и писал он его чуточку второпях, не отвлекаясь на другие дела и приглашения на вручения премий: он понимал, что уже смерть подкрадывается, словно тьма в детстве, от вечернего зашторенного окошка.
Как я уже говорил — это вечеринка «для своих». И Набоков в своём последнем романе (от которого отреклись и многие поклонники Набокова, пропев отречение не с первыми петухами, а — пропев петухами, словно в жутком и не написанном сне Кафки), дал волю своим улыбчивым крыльям.
Думаю, что писатель Апдайк, написал свой чудесный роман — Деревни, во многом вдохновляясь романом Набокова (они оба ценили творчество друг друга).
В романе «Смотри на арлекинов», много отсылок на все романы Набокова, и не только. И если быть честным, то к этому роману нужно 2 тома комментариев, не меньше, чем к Улиссу Джойса.
Но мы ведь с вами понимаем, что для лунатиков чтения, это не важно?
Представьте такую ситуацию: вы проникли с любимым человеком, тайно — в Эрмитаж. Ночью. И как нежные лунатики-призраки бродите по восхитительно пустым тёмным залам, похожих на левитановские озёра в лунную ночь, вы целуетесь возле портрета Лопухиной, возле Рембрандта и врубелевского Демона, под сенью демона, так сказать, словно под завечеревшим и загрустившим клёном: картина Врубеля и правда похожа на вечерний клён в сентябре.
Этой сладости впечатлений вам не подарит ни один гид (гад?) с умной бородой и в очках.
Вы когда-нибудь смотрели на портрет Лопухиной или Демона Врубеля — при лунном свете? Смею вас заверить, что ни один искусствовед не смотрел. Иногда лунный луч — лучший гид, и в любви, и в искусстве.
Только представьте, вы — в ночном Эрмитаже, со смуглым ангелом (мой случай. Вы можете взять кого-то другого). И вот, на рассвете, в Эрмитаж входит бородатый искусствовед с двумя чемоданами, словно тётя Фима приехала из Одессы: в этих чемоданах — тысячи комментариев к картине Лопухиной.
А вы с любимой спрятались, как ангелочки-непоседы на картине Рафаэля — Сикстинская Мадонна и целитесь из лука, со стрелой c розовой присоской на кончике — в лоб искусствоведа.
Вам нравятся детективы? А хотите узнать, какие детективы читают ангелы?
В романе Набокова, более чем на видном, но тайном месте, спрятана разгадка тайны смерти, тайны любви, бога и творчества.
Немало, да? Отыскать их в романе, наверно, куда интересней, чем «убийцу».
Я веду к тому, что настоящее искусство, порой не нуждается в комментариях, оно — самоценно.
Например, если взять чудесный носик моего смуглого ангела, или её милую смуглую ножку: к ним можно написать 3000 тысячи комментариев и 5000 стихов великих поэтов, без которых ножку и носик нельзя понять во всей их прелестной глубине (звучит странно, особенно про носик, согласен), но всё же лучше просто поцеловать и носик и ножку.
Так и с романом Набокова.
Скажем прямо: большинство читателей будут разочарованы романом: и пройдут мимо разгадки смерти, любви, творчества..
Бог им судья.
Скажем ещё более прямее, как лунатически-выправленная походка пьяного человека, которого полицейский попросил пройтись по белой линии: многие обвинят Набокова в эпигонстве, графоманстве и т.д.
Вот бы читатель, не чутко и грубо соприкоснувшийся с красотой искусства, превращался бы.. в жучка, или в курицу, лягушку. Всего на денёк или недельку. Чудесно было бы, правда? Сразу бы остудило многие горячие и не чуткие головушки, и к книгам Платонова, Набокова, Цветаевой… прикасались лишь те, кто по настоящему любит искусство. Кто.. не боится стать жучком, если уж на то пошло.
Читателя разбаловало искусство 20 и 21 века. Он как ребёнок, лакомый до сладостей, требует (чуть ли не стуча ножками и ручками), проработки образа, глубины психологии главных героев, арки сюжета и прочей чепухи, которые он вычитал где то.
Рай, как и любовь и подлинная красота искусства — всегда сворачивают в сторону от нормы и вкусов толпы.
Прелесть романа Набокова в другом. Вас никогда не очаровывала в машине, игра теней капелек дождя на стекле, играющих с вашими загрустившими руками, коленкой... такой нежный пуантилизм дождя на лице любимой, хочется поцеловать. Чем не повод для примирения после ссоры? Помирил — дождь. Тени дождя.
И какая тут к чёрту проработка образа, арка и прочая готическая чепуха?
Представьте, что вы попали в зачарованный замок в лунную ночь, как в сказке о Красавице и чудовище, и каждая вещичка в замке — окно, часы на стене, чеширская улыбка лунного паркета, чайник на столе — словно бы норовят во что то превратиться, но стесняются вас.
Но вы с зачарованной улыбкой проходите мимо. Очаровательна сама атмосфера такого замка! Особенно.. если вы идёте по нему со смуглым ангелом (настойчиво повторяю: вы можете выбрать кого-то другого).
Раздаётся стук в дверь. Дверь распахивается, с элегантностью пьяного и весёлого эксгибициониста в лесу, распахивающего плащик перед удивлённой и улыбающейся старушкой, и вы.. вскрикиваете на букву Б, потому что в сияющим от света грозы, проёме двери, стоит.. тётя Фима с чемоданами: 1000 комментариев, во что должны превратится чайник, часы и быть может даже — серая кошка-форточница.
Мне всегда казалось, что картины Малевича, Кандинского, или те виртуозные партии на фортепьяно, когда не понятно толком, пианист так вдохновлён, или нужно вызывать экзорциста, всегда вызывали во мне жгучую краску стыда, потому что это интимная красота, красота в себе, почти кантовское «Ding an sich» — Вещь в себе, как и роман Набокова.
Мне всегда казалось странным, что приличные вроде люди слушают это, смотрят на эти картины и.. им не стыдно, они не краснеют, а между тем, это фактически эстетическое порно: так сказать, гениталии красоты, и даже больше: внутренние органы красоты, которые стыдно выставлять напоказ.
Для меня, портрет обнажённой женщины в самой развратной позе, не так постыден, как картины Кандинского, и.. роман Набокова.
В хорошем смысле, постыден.
Набоков, — великий мистик 20 века. Мне искренне жаль тех читателей, которые не видят этого, и читают его волшебные романы, как сводки забавных происшествий в газете.
В этом смысле, последний роман Набокова — мистичен до жути. В нём Набоков словно бы уловил тайные механизмы самой вселенной, жуткие механизмы, более жуткие, чем колесница Джаггернаута, перемалывающая людские судьбы и миры.
Это не просто игра Набокова со словами, символами и лабиринтами эхо. Это глубинная и жуткая природа Бытия,её чеширская арлекиниада истины, бытия — арлекинствующего, не то от безысходности, не то.. от скуки и ужаса осознания, что бога — нет, хотя мир и каждый атом, мучаясь, нуждаются в нём.
Это как бы холостой ход механизма попытки бога.
Но у Набокова это выливается в прекрасную дилемму: взаимоотношения творчества и любви. Нет, не как у обычных писателей - это было уже 1000 раз, а на высших, платоновских точках соприкосновения, в этом смысле героев романа и образы его, можно сравнить с танцем теней в лингвистической пещере Платона-Набокова.
Набоков впервые проговаривается в данном романе, что его душа — не из этого мира, а откуда-то со звезды Бетельгейзе (она вот-вот должна зацвести сверхновой, к слову. Может душа Набокова, спасаясь от катастрофы, переселилась на Землю?).
В конце романа, гг высказал удивительную мысль, о которой догадывался хоть раз, тот, кто по настоящему любил или тот, кто настоящий поэт (иногда это одно и то же) — настоящее искусство — предшествует природе, а не наоборот.
Т.е. в душе подлинного художника, сияет то же таинственное, божественное начало, которое творит и звёзды и Землю и человека.
Мне кажется, что Набоков словно бы хотел сказать, что настоящее искусство и настоящая любовь — это единая попытка Бога, которого нет, или который забыл, что он бог, припомнить себя.
А мы точно помним, кто мы? Цветок точно знает, что он цветок? Дождь, что он дождь, а стих Пушкина, что он — стих?
Может на каком-то небесном уровне восприятия, вон тот робкий и неуклюжий цветок возле лавочки, мимо которого все проходят — это далёкая и прекрасная звезда, а эта чудесная улыбка обнажённого смуглого ангела в моей постели — утраченный стих Пушкина?
Набоков написал не просто роман. Это биография. Но не простая: биография Набокова, отражённая в тысячах осколках разбитого зеркала: снов, кошмаров, слухов о нём, надежд и чего-то главного, тайного, как посверк последнего луча в зашторенном окне.
Вам никогда не казалось, что вы живёте не совсем свою жизнь, и где-то Там, в другом ответвлении вселенной, вы проживаете совсем другую жизнь, более настоящую, счастливую?
Может, ваша жизнь — всего лишь нелепый и лживый перевод чего-то более прекрасного, как иногда бывает с переводами стихов Пушкина, или.. с восприятием нечутким читателем, произведений Набокова?
Замечали, порой кажется, такие читатели словно бы читают изувеченный перевод Набокова, Платонова, Толстого..
Может потому что в душе у них что-то изувечено?
Тонкой и ненавязчивой ноткой, в романе проходит мысль, что не только наши жизни, но и наш странный и прекрасный мир, и даже — понятие — бог, словно бы есть лишь пересказ чего-то прекрасного - идиотом: шекспировская нотка.
Вывод: если мы чувствуем, что есть где то настоящая божественная красота, не изувеченная, и мы — настоящие, а всё вокруг — миражи, то значит нужно не доверять разуму и истине, которые часть этого безумия, и не вступать с ними в споры, ибо это так же безумно, как спорить с вечерней сосной или с лягушонком, но словно бы в японском единоборстве — использовать силу противника и безумца — против них: так ветка сосны, зимой, заваленная снегом, не борется с ним, ломаясь, как некоторые деревья, а покоряется ему на время и снег сбрасывается сам, с полуопущенных ветвей.
В этом смысле, конечно, это самый честный и беспощадный роман Набокова: если к Есенину в его поэме, на постель сел чёрный человек, то к Набокову — арлекин. Словно ангел — для исповеди.
Я бы даже сказал, что это самый религиозный роман Набокова: открыть любовь, как высшую реальность, разве это не прийти к богу с тайного, чёрного входа?
Если не ошибаюсь, в 17 веке во Франции, один бедный циркач жонглировал в храме перед статуей Девы Марии, вставал на «голову» и ходил на руках перед ней.
Все прихожане и священники были в ужасе от такого святотатства. Его прогнали и даже чуточку подувечили.
На город после этого налетел ураган и мор. Священнику приснилась Мария и сказала, что этот бедный циркач — дарил Марии то, что умел больше всего — своё скромное волшебство. Это была его молитва. И она доходила до Марии лучше, чем сухие и не от сердца, молитвы «благочестивых».
Когда циркача вернули к Марии, городок зажил счастливо.
Думаю, это можно сказать и о Набокове, главном Арлекине и циркаче русской литературы: он так молится Богу.
И кто этого не видит, того мне искренне жаль.
Да, это потрясающий в своей немыслимости роман о бесконечном одиночестве, скрашенном улыбками, словно мотыльками (так порой влюблённый космонавт, желая покончить с собой на луне, вдали от смуглого, московского ангела, снимает скафандр и в тёмном воздухе медленно разлетаются синие мотыльки).
Почему это самый мрачный роман об одиночестве? А вы представьте, что вы словно бы проснулись на далёкой звезде в теле какого-то смешного лягушонка, пусть и чудесного, с даром телекинеза.
По сути, Набоков создаёт свою «Матрицу». Ранний Набоков мне нравится больше, поздний же.. он по своему прелестный, но тут не надо искать гладких и живописных образов, характеров глубоких.
Стиль романа во многом похож на поздние поэмы Цветаевой: причудливые лабиринты снов: попытка разума — чувствовать, чем-то мучительно похожая на разрывание смирительной рубашки кокона — бабочкой.
Прохладное сияние лунатически покачивающегося сюжета и языка, мерцающего, как… женские мысли, чуточку нарушающие законы пола, природы, времени и пространства.
В этом смысле, роман Набокова — женский, в высшем смысле этого слова. Если вы будете спешить с ним, как в сексе с женщиной, как обычно любят читатели — спешить, думая лишь о своём удовольствии (скажем честно: большинство из нас, в гендере чтения — мужчины), то роман для вас не раскроется. Будьте нежны с ним и чутки, терпеливы и внимательны, и он вас отблагодарит неожиданным орга.. то есть, катарсисом.
Ещё в детстве, бабушка нашего героя — Вадим Вадимыча, видя, что мальчик чахнет от тёмной меланхолии и неведомой трещинки в душе, сказала ему, вместо сказки, в постели: полно кукситься! Улыбнись! Играй! Смотри на арлекинов!
- Каких? — удивился мальчик. — где они??
- Да везде! — деревья, слова, ситуации… всё — арлекины! играй с ними, переставляй их, смешивай в каламбуры! Играй!
Надо сказать, что Набоков словно бы договаривает мысль, начатую ещё Плотиным, древним философом, и так дивно продолженную почти забытой ныне поэтессой Серебряного века — Аделаидой Герцык (к слову, она начала печататься раньше Набокова под псевдонимом — Сирин): весь мир, и любовь и творчество — это высшая игра, сопричащающая нас — богу и высшей правде.
Если мы выпадаем из этой высшей игры, то ложная и низменная игра начинает играть нами — в обидах, сомнениях, страхах, нормах, морали: это всё низшая, хтоничекая игра, вырывающая нашу душу-ребёнка из течения высшей игры любви и творчества, направляя нашу жизнь по ложному и искажённому сценарию.
Как.. у героя романа Набокова.
Он с детства догадывался, что он живёт не свою жизнь, и есть где-то он — Настоящий, не Вадим, а — Володя, не пошленький, хоть и даровитый писатель Вадим, а гениальный Владимир.
Разумеется, инерция этого узнавания себя, направляется выше, и через нас, читателей, которые должны почувствовать, что где-то Там, есть мы настоящие, для кого любовь, творчество и Бог — одно целое. Просто мы забыли об этом.
В этой искривлённой реальности биографии, Набоков странным образом.. забавно и мило срифмован с Достоевским.
У него нет эпилепсии, но есть таинственное заболевание души, проблемы с восприятием пространства и временем, в которых он путается до кошмаров судьбы и своими просветлениями-прободаниями пространства, как у Достоевского после приступа эпилепсии, когда ему открывался райский свет.
Забавно, что в этой новой искажённой реальности, Набоков находит себе жену.. как и Достоевский: она поступает к нему работать машинисткой и он пишет роман, а она — печатает.
Как мы видим, Набоков тайно вводит тему слияния творчества и любви: но на спиральных витках: под пальчиками женщины, словно бога, рождается Слово: бог, любовь. Т.е. — высшая реальность.
Но мы то помним, что всё происходит в искривлённой реальности?
Поэтому жена — это лишь робкий, пульсирующий лучик припоминания Подлинной жены: четвёртой.
Все мы знаем, что у Набокова была всего одна жена — Вера.
И её милый образ, словно Беатриче в аду, для Данте, подобно солнечному зайчику мелькает в романе, пронзая пространство и время: повествователь обращается к ней на Ты.
Так порой в трактатах средневековых богословов, вдруг, среди слов о цветах, звёздах, с которыми душа словно бы говорила на Вы, вдруг обращались к богу на Ты, словно он — та призма, которая нежно преломляет лучи восприятия.
И в этом плане символичны 3 жены нашего «Вадима». Первую из которых зовут — Ирис (анаграмма псевдонима Набокова — Сирин).
Как мы помним, это имя богини Радуги. Внимательный читатель нежно подметит с улыбкой, как в конце романа, на коленях той, кому нет имени (как и богу), на синей юбочке с узорами цветов ирисов, лежит томик Набокова.
Да, порой признаваясь кому то в любви, мы лишь предчувствуем-вспоминаем сердцем Ту, того человека, кого мы однажды полюбим всем сердцем.
Так я однажды встретил самую прекрасную женщину на земле, с неземными глазами, чуточку разного цвета: смуглого ангела.
Очаровательна в романе тема Лолиты. В искажённой реальности, Лолита — эта настоящая дочка нашего героя, к которой он питает нежные и невинные чувства: правда.. она, как и наш герой, страдает милым лунатизмом и ходит по дому иногда, совершенно голой (ей уже 17 лет), смущая любовницу нашего героя.
Читая роман, словно взбираешься на гору Фудзи. Да, порой нежно устаёшь от лабиринтов эхо и символов, по своему грациозных, даже без знания, что они значат: так порой я думаю о любимой, в разлуке, на моё плечо падает листик, или где-то вдалеке мальчик выкрикивает милое имя возлюбленной, и я нежно спрашиваю себя: а что это значит?
Но когда на горе Фудзи, вспыхивают нежнейшие миражи Набокова, ты улыбаешься как в раю: они вознаграждают тебя за все эстетические мытарства и бледные зевочки переворачиваемых страниц.
Чистый катарсис: наша милая Лолита, со своим отцом — в лесу. Их застала гроза, и он боится, как ребёнок, у него в душе — трещинка тёмная, болезнь, и наша Лолита прижимает дрожащего отца к себе и нежно целует его в височек.
Кстати, эта Лолита, в романе, вырастет и с «Христом» уедет в Россию, предав огню американский флаг у ворот посольства, и Набоков (Вадим) тайно, в гриме и с бородой (Достоевский??), поедет в Россию за ней, ибо она написала ему.. что при смерти и нуждается в нём.
Как мы понимаем, это возвращение Набокова в Россию — всё тот же всполох припоминания себя Подлинного: это фактически возвращение души на Родину — на небеса.
Забавно, что в этой искажённой реальности, Вадим написал свою Лолиту, но там всё закончилось свадьбой «красавицы и чудовища».
Набоков в романе просто виртуозно, как влюблённый и пьяный Рахманинов, играет на клавишах смыслов, символов.
Наверно, одной из важнейших «мелодий» в романе является тема гоголевского Ревизора, которого все принимают за чуть ли не ангела в конце времён, судящего всех, и тема — Онегина.
Скажем прямо (как восхитительно прямо порой падает в травку пьяный человек! Словно он именно сюда, как лунатик, не сворачивая, шёл уже много лет, в эту чудесную травку с улыбчивым одуванчиком!), в романе есть такие узелки символов, которые распутать может лишь весёлый аутист-литературовед: нормальному человеку не очень интересно, что вот эта вот фамилия, есть сопряжение места в той точке земли и вон того грустного политического события.
С другой стороны, кое что знать всё же прелестно. Текст стразу играет иначе, с твоей рукой и сердцем, как в детстве — умница-травка, играла с нами.
Например, тема в романе — тропинки. Кто читал роман Набокова — Подвиг, тот знает, что картина с тропинкой в лесу, висела над постелью маленького мальчика. Он вырос, спасаясь от революции уехал в Европу, но там тосковал о России, и однажды ночью, по такой же тропинке, вернулся тайно в Россию.
В Арлекинах, Вадим по такой же тёмной тропинке покидает Россию, и дочка Набокова — Лолита, пишет дивный стих про такую тропинку.
Прелесть романа в том, что читатель сам может вдруг свернуть с проложенной Набоковым дорожки, на заросшую травкой — тропинку. Свою. И сам поиграть с текстом.
А поиграть есть с чем. Как для эрудированного читателя (например в месте, где Набоков описывает творческие муки, когда он перешёл с русского языка, в написании романов, на английский. Он сравнил себя со скарабеем. В лекциях по зарубежной литературе, он именно так определил того, в кого превратился герой Превращения Кафки — жук скарабей.), так и для просто внимательного.
Например тема Радуги (первая жена — Ирис. Кстати, убитая, словно в романах Достоевского — ревнивым возлюбленным, на ступеньках дома, на глазах у Мышкина.. то есть, у Вадима Вадимыча), очаровательно перекликается с темой дождя: эхо дождя, как одуванчики растёт в романе: например в теме зонтиков или памятника Пушкина в Москве, возведённого.. метеорологами: кажется, Пушкин не протягивает руку в лирическом вдохновении, в словно бы смотрит: капнет ли дождик.
А как мы помним, радуга проявляется после дождя. Это тот самый свет — последняя жена гг. Его связь с богом и настоящей реальностью.
В конце романа, есть просто удивительное место: описание секса. Но необычного.
Нет, это не 18 + и даже не 21 +. Скорее — 400 +. В том плане.. что это возраст души, её расправленных в века — крыльев.
Я даже думаю, что ангелы, если бы читали роман Набокова, восприняли бы это место, как секс в раю. Спиритуалистический секс, самый нежный, интимный и невесомый, в котором смешиваются смерть, жизнь, творчество и бог.
Печально то, что 99 % читателей, даже и не поймут что это был секс. Секс — ангелов.
Это не снобизм, просто Набоков, когда описывал эту сцену в конце, даже и не думал, что это секс — ангелов: просто любимая женщина в комнате читает стихи гг, в которых говорится о болезни его, а он сам, как лунатик идёт по вечерней улице, думая, как любимая читает его душу. Но Набоков из этого делает просто волшебство и быть может лучшее описание секса в мировой литературе, хотя о сексе там — ни слова.
Просто.. я чуточку знаю как мыслят ангелы и как они могли бы читать этот роман Набокова: правда, мой смуглый ангел? Именно ты меня научила думать как ангелы..
Роман в этом плане прелестен: в нём очень много улыбок и .. сексуальности.
Например, Набоков так грациозно, в кружевном, вуалевом стиле 18 века описывает оральный секс и оргазм мужчины (в другом уже месте), который так рад видеть любимую, что оргазм происходит когда ничего ещё и не началось: когда он просто обнял женщину, одетую, у порога (кстати, почему у женщины это называется — высшая сексуальность, нежность и райская чувствительность, а у мужчины — позор и осечка?
А это же зарница рая, когда от прикосновения можно испытать оргазм и счастье и пол словно бы не нужен совсем).
Если бы в 18 веке какая-нибудь скромная девушка или даже.. монашка, прочитали эти интимные описания орального секса и оргазма, у Набокова, они бы нежно улыбнулись, ничего не поняв, словно прочитали о чём то смутно нежном и милом, невинном, как одуванчик в траве.
С удивлением открыл для себя, что язык Набокова порой нежно проваливается в барочную стилистику 18 века, но только нанизано всё это на современные мотивы и мысли. Получается дивный эффект, словно мы смотрим балет.. на луне, где нежно утрачивается притяжение, и, видимо, балерина, подброшенная к звёздам, к ужасу балеруна, в белом как снег — трико.
В романе очень много тропок для того чтобы нежно заблудиться в романе.
Покажу вам одну из таких тропок, о которой вам не скажет ни один литературовед. Да и не тропка это, так, травка чудесная в стороне от тропинки, на которую весело прилечь и отдохнуть.
В одном эпизоде, студентка Набокова, привезла его в отель для занятия сексом (как мы помним, мы читаем искажённую биографию, в данном случае основанную на слухах о Набокове и его студентках, а может и на улыбчивых снах Набокова), но словно милый, хвостатый Вергилий, желающий спасти-предупредить Набокова, что это совсем не отель, а больница, появляется улыбчивая такса с красной игрушкой во рту.
У Набокова была в детстве такса. Кстати, потомок чеховской таксы, и Набоков, любивший животных, тяжело переживал её смерть.
И вы только представьте: в романе Набокова, желая спасти его героя (его самого), появляется его милая такса, словно бы через 60 лет принеся ему, брошенную ещё мальчиком Володей — красную игрушку.
Ну прелесть же!
И не менее прелестно вдруг осознать в конце романа (если вы ооочень внимательные и.. в меру пьяны), что горничные близняшки из экзотических островов, с которыми так мило изменял «Набоков» своей третьей жене, вовсе не.. (так и хочется сказать: не близняшки, да и не девушки, а бравые таиландские парни), являются чем-то ангелическим, теми лучиками припоминания подлинной жизни, тех блаженных островов Цейлона и Ямайки, где Набоков будет отдыхать со своей подлинной женой — Верой.
Закрываю томик Набокова, и проваливаюсь сердцем в воспоминания недавние, арлекинские.
Мне нельзя писать художественные тексты и стихи. Это для меня — русская рулетка. Как нельзя и читать такие арлекинские романы, как у Набокова.
Дело в том, что у меня крёстная тётя — страдает шизофренией. По сути, у неё такая же набоковская игра в слова и предметы, числа, символы.
Не так давно я ездил в деревню, где живёт моя тётя. Пошёл утром на речку, ловить рыбу, как в детстве.
Но это не совсем обычная рыбалка: арлекинская. Просто я очень люблю животных и не могу причинять им боль.
Поэтому у меня на конце лески на удочке, вместо крючка, — безопасный шарик лиловый, маленький. С хлебушком.
Рыбка клюёт, я подсекаю её невинно, рыбка видит меня, удивляясь, я — вижу рыбку. Она сытая, я — счастливый. Рыбка нежно плюхается в небо реки. Все счастливы.
И вот сижу я на этой странной рыбалке, с собачкой — Тузом, и слышу, как за моими плечами словно бы шелест крыльев.
Это моя тётя пришла ко мне в своей синей пижамке, выглядывающей из под раскрытого халатика.
Она принесла мне как в детстве.. парного молочка. Крыночку. Стоит в травке, под клёном, улыбается. Такая милая, беззащитная.. безумная.
Ей улыбается рыжий хвостик собаки, и я, и рыбка в реке, быть может.
И тут я поймал набоковский, русский дзен: кто из нас сумасшедший? Я, ловящий рыбу на липовую удочку (на которую можно поймать только счастье, или шизофрению), или тётя моя милая, принесшая мне молочка?
И тогда я подумал о моём смуглом ангеле, с которым меня разлучила судьба: ведь где-то есть высший, настоящий мир, та веточка реальности, где мы вместе?
Где то есть реальность, где я сижу у реки, с томиком Набокова, и за моей спиной шелестят кусты, словно крылья мои, я оглядываюсь, и вижу.. мой смуглый ангел стоит в своей лиловой пижамке, в цветах, словно московская Афродита, выходящая из пены морской.. с крыночкой молочка.
Неужели нужно сойти с ума, чтобы эта нежная реальность.. сбылась? Ну, что скажете, арлекины? Что скажете, Владимир Вадимович?