Об эвакуации и оккупации

(детские воспоминания)

До войны мы жили в Прохоровке Курской области. Когда началась война, мне было четыре года. Все думали, что война быстро закончится и мы победим. Но скоро нам сообщили, что нужно готовиться к эвакуации. Только началась война, я заболела двусторонним крупозным воспалением легких. Врач сказала, если мы тронемся в путь, девочка дороги не выдержит. У отца была бронь до января 1942 года. Как секретарь Прохоровского райисполкома, он занимался эвакуацией исполкомовских документов, подготовкой подпольщиков, партизанских отрядов и другими важными делами; и они с мамой решили ждать, пока я поправлюсь.

В эвакуацию мы отправились, когда миновала опасность в моей болезни, но не на машинах, как первые жители, а на подводах с лошадьми. Нас было 14 семей, задержавшихся, как и мы, по разным причинам. С нами была коза, которую нам оставили ранее уехавшие соседи. Она хорошо знала нас, так как мы, дети, с ней всегда играли. Коза была очень умная и добрая. Соседи оставили ее нам, зная, что она спокойно пойдет за подводой, а на машину ее не посадишь. Было сказано, что коза нам очень пригодится, так как у нас трое детей, и к тому же, мама была в положении. И коза, действительно, очень выручала нас своим молоком долгое время.

Дорогой нас часто и нещадно бомбили немецкие самолеты. Мы бросались в любые ямы, кусты, мама укрывала всех нас каким-то зеленым покрывалом под цвет травы, прижимала нас всех к себе, как наседка цыплят, и постоянно шептала «Господи, сохрани нас и помилуй!». Очень интересно, что коза тоже бежала и ложилась вместе с нами на землю, причем, лезла под покрывало. И коза, и я тряслись от страха мелкой противной дрожью, я укрывала ее покрывалом, обнимала руками за шею и приговаривала: «Не бойся, козочка, немцы сейчас улетят». И… странно, но мы действительно успокаивались и переставали трястись. Немецкие летчики вели себя нагло, и, хотя понимали, что мы мирные люди, они никого не щадили. Однажды один из небольших самолетов опустился так низко, что мы видели летчика, который злорадно улыбался, сбрасывая на нас бомбы.

После бомбежки картина была жуткой: мы видели оторванные руки и ноги в лужах крови и бьющихся в агонии умирающих людей и лошадей. Мама не разрешала нам смотреть на это, но мы невольно видели всё. Зрелище было незабываемо жутким, мы потом даже ночью, во сне, кричали, схватывались и пытались куда-то бежать. Но самое потрясающее, что нас никого не только не убило, а даже не ранило. Только маму слегка задело осколком и содрало кожу на левой руке возле локтя.

Так мы добрались до маленького села Радьковка в 30—35 дворов, и здесь мама родила братика. Все эвакуирующиеся тоже остановились, чтобы полечить раненых и отдохнуть от езды, в ожидании, пока мама поправится. Всем вместе держаться было легче. После бомбежек вместо 14 подвод осталось только восемь. Дней через десять мы снова тронулись в путь. Ехали мы в большое село Волоконовку к родственникам отца.

Однажды, проезжая мимо какого-то очередного села, мама решила пройтись, так как у нее затекли ноги от сидения в повозке. Дорога была метров на 350—400 в стороне от села и шла под откос. Лошадь резво побежала вниз, а мама спокойно шла с грудным братиком на руках. Я села в повозке, как кот у Чуковского, «задом наперед», чтобы все время видеть маму. Мы были в самом низу дороги, а мама наверху. Уже заканчивались дома деревни, и вдруг я увидела, как из конца села выскочила со двора корова и побежала к дороге, где была мама. Я закричала и что-то показывала маме руками. Мама оглянулась, увидела эту корову, которая была пока далеко, но постепенно приближалась, и мама побежала, но, споткнувшись, упала, братик выпал из ее рук и покатился под уклон по дороге. Мы уже кричали и плакали втроем – я и две мои сестры. И вдруг откуда-то появился мужчина с веревкой в руках, который побежал наперерез корове. Он ловко набросил на ее рога веревку, как лассо, и остановил корову. Когда животным туго стягивают рога, им становится очень больно, и они смиряются. Потом мы узнали, что это был бык, причем племенной, ценной породы, но слишком свободолюбивый и временами он срывался из своего стойла. Тут выскочили из домов подростки и женщины с вилами, лопатами, топорами в руках и зануздали его. А мужчина сказал маме: «Повезло Вам, Вы, наверное, родились в рубашке. Я здесь по важным делам всего первый день и, если бы не я, бык мог бы Вас убить. Говорят, что он несколько дней назад покалечил женщину.» Все подводы остановились внизу. Мама подобрала братика, который, зацепившись за кочку, остановился в своем движении. Самое интересное, что он не только не распеленался, но даже не проснулся. Мама низко поклонилась мужчине, спасшему ее, поблагодарила его и сказала: «Храни Вас Бог. Вы спасли мать четверых детей.»

Ехали мы еще трое суток. Потом остановились передохнуть в очень маленьком селении. Утром хотели продолжить путь, но нам сказали, что ехать дальше некуда, так как мы окружены. И в это же утро немцы вошли в село. Сначала въехал на мотоциклах передовой отряд, а чуть позже село занял большой отряд немцев на танках, на машинах с различными орудиями и пушками. Было жутко и страшно, все жители попрятались, чтобы не попадаться немцам на глаза.

Когда мы приехали сюда, нас поселили в самом большом доме – в здании бывшего сельсовета. Поэтому в этом доме поселился и самый высокий по званию немецкий офицер с денщиком. Они заняли две комнаты, а нас выселили в маленькую каморку, в которой не было даже печки. Зимой мы сильно замерзали, в углах была изморозь, но спасибо людям этого села: они принесли нам старые ватные матрасы и одеяла, которые остались от пионерского лагеря и медпункта, и это нас спасало от дикого холода.

Денщик немецкого офицера часто жарил ему оладьи в кипящем масле, а мы давились слюной, которая выделялась у нас от потрясающе вкусного запаха. Еще этот офицер любил творог, и его денщик собирал у жителей села молоко и сам готовил ему творог, а чтобы сыворотка стекала с творога, он вешал марлевый узелок на крючок у крыльца. Однажды наша коза, это любопытное животное, своими рожками сбросила этот узелок с крючка на землю. Что тут было!!! Немецкий офицер, схватив этот узелок, ворвался в нашу коморку и пистолетом стал грозить нам прямо в лица. Мои сестры прижались к маме с двух сторон, я уткнулась ей лицом в коленки, а маленький братик был у мамы на руках. Мама пыталась объяснить немцу, что виноваты не дети, а коза (мама немного знала немецкий, так как закончила рабфак пединститута). Выскочив во двор, немец хотел застрелить козу, но она юркнула за сарай, а мама стала перед немцем и объясняла, как могла, что дети умрут без молока с голоду, особенно маленький, так как грудного молока нет. Было очень и очень страшно!

С пеной у рта немец орал что-то непонятное для нас, но в это время вышел денщик, что-то сказал ему, и фашист сразу остыл, спрятал пистолет и вернулся в дом. Он прополоскал свой творог в четырех ведрах воды, которые мама за два раза принесла из криницы, находившейся почти в трех километрах от села, (у нее даже руки тряслись от тяжести), и фашист повесил узелок с творогом в кухне. Вдруг немец вытащил из кармана фотокарточку и показал свою семью, где были он, его фрау und vier kinder (и четверо детей). Почему он после слов денщика так подобрел, нам стало понятно потом. Хорошо, что мы оказались в очень маленьком селе, где нас никто не знал, иначе нас сразу бы расстреляли, как семью номенклатурного работника и коммуниста.

Однажды мама шла по селу, и ее захватил немецкий патруль, который ходил по домам и забирал молодых женщин, девушек и подростков для угона на работы в Германию. Их отправляли сначала в загон за колючую проволоку, а на днях должны были увезти на машинах в район, откуда по железной дороге отправили бы в Германию. Мама обратилась к русскому полицейскому этого загона и, как выяснилось позже, – это был наш связной из партизанского отряда. У мамы от постоянных переживаний и недосыпания были желтоватыми белки глаз и кожа. Полицай, видимо, сказал немцам, что она может быть больна желтухой, и ее вытолкали в шею за ограду. Странно, что ее не расстреляли. Но дело в том, что основные силы немцев ушли из села вперед, nach Moskay, а в селе осталось совсем мало немцев. Рядом был огромный лес, в котором активно действовал партизанский отряд, и немцы, оставшиеся здесь, очень боялись возмездия, а потому стали вести себя более сносно. Ночью партизаны ворвались в село, разрезали колючую проволоку, и заключенные разбежались, кто куда. Два-три раза в неделю партизаны обязательно наносили немцам тяжкий урон: то подорвутся на мине мотоциклисты, то взорвется машина с немецкими солдатами, то полетит под откос поезд с оружием и техникой, то полыхает какой-нибудь склад с продовольствием.

После случая, когда маму забрали в загон, она стала одеваться в старую одежду, надевала низко на лоб платок, чтобы не отличаться от сельских женщин. Мама была очень красивой и интеллигентной, воспитана в высоком православном духе, всё время поддерживала нас морально и повторяла: «Деточки, никогда не падайте духом, всё обязательно будет хорошо». Вот потому в диких ужасных условиях войны и оккупации нас всё время хранили Бог и наши Ангелы-хранители.

Во время войны зверствам немцев не было предела. Мы знаем про Хатынь, про Бабий Яр, про блокаду Ленинграда и многое-многое другое… Моя хорошая знакомая Надежда Боровикова, живущая в Балтийске, семья которой тоже была в оккупации, рассказала мне несколько случаев. Это было в Белоруссии, в Гомельской области. В их семье было 8 детей, Надежда была самой младшей. Ей было всего пять месяцев, когда немцы заняли деревню. Немцы спали во всех хатах, в том числе, и в их тоже. Однажды, когда ее мать хлопотала у печки, Надежда очень плакала. Мать взяла ее на руки, чтобы успокоить, но она не успокаивалась. В это время подскочил разозлившийся немец, так как плачущий ребенок не давал ему спать, выхватил девочку из рук матери и, схватив ее за руки и ноги, хотел швырнуть в печь, но подбежавший второй немец, видимо, старший по званию, отнял девочку у злющего немца, вручил ее матери и сказал: «Matka, schnell geh weg! (Мать, быстро уходи, пока девочка успокоится)».

Отец и старший 17-летний сын в этой семье были в партизанском отряде, а семеро детей остались с матерью. Во время артобстрелов все жители уходили в бункер. И вот однажды, впопыхах, спящую пятимесячную Надю забыли дома в люльке, подвешенной к потолку. Когда мать устроила в бункере шестерых детей, она вдруг поняла, что нет Нади. Женщина бросилась к двери и хотела бежать за ребенком, но односельчане ее не пустили: «Подумай об этих шестерых детях. Если тебя убьют, с кем останутся они?» Мать плакала навзрыд, но поняла, что люди правы. Когда закончился артобстрел, все побежали к дому и увидели, что там выбиты все окна и двери, в потолке зияла огромная дыра, а девочка лежала в люльке совсем раскрытая, густо усыпанная осколками стекол, но не было на ней ни единого пореза, ни царапинки и нигде ни кровиночки. Все долго и радостно ахали по этому поводу.

Предатель-полицейский из жителей села, доложил немцам, что в семье Боровиковых отец и сын – партизаны. Фашисты стали требовать от матери указать им место их нахождения, но она этого не знала. Тогда допрашивающий фашист прямо при детях стал стегать ее плеткой. По плечам матери текла кровь, а дети застыли в диком ужасе. Даже полицай-предатель не выдержал и «сжалился», сказав, что она, со своим выводком детей, действительно, наверное, ничего не знает.

Опять хочется сделать вывод, что нас берегли Бог, Ангелы-хранители и крепкая вера в нашу Победу.