– В общем-то, наверное, так оно и есть, – усмехнулся Тристан, подумав о своем ремесле и вспомнив прозвище, данное ему. – Во всяком случае, полагаю, было бы несправедливо предъявить мне огульное обвинение. Однако где же ваши родители? Что с ними стало? И откуда вы?

Переглянувшись с сестрой и опустив голову, мальчик стал рассказывать:

– Мы из Куломье, что в Шампани. Отца убили англичане, когда грабили деревню. Он не дал им наше последнюю овцу, и они ударили его топором по голове, а потом сожгли наш дом. Нам негде стало жить, и мы не могли прокормиться, нам оставалось только скитаться и просить милостыню. Мать стала совсем слаба и однажды свалилась в реку, когда мы шли по мосту с паломниками. Она выплыла, потом снова… но больше не смогла, успела только крикнуть нам: «Прощайте!» Больше мы ее не видели. Река в этом месте быстрая; должно быть, течение маму сразу унесло.

– Вот уже больше месяца мы с братом одни, и нет у нас никого, – подала голос Николь, хлопая глазами, которых не сводила со всадника.

– Где же вы живете? – спросил тот. – Где ночуете?

– А где придется, сеньор, – снова заговорил брат, – в заброшенных сараях, на сеновалах, иногда в замках или в домах знатных господ.

– Пускают, стало быть, вас? Что же, даром? Ведь за постой надо платить.

– А мы рассказываем всякие истории и поем песни. Еще я умею стоять на руках, а сестренка ходит колесом по кругу.

– Неплохо! Выходит, вы стали труверами и жонглерами?

– Надо же как-то зарабатывать на жизнь.

– Вне всякого сомнения. Но что же это за истории такие вы знаете? А песни? Откуда они и о чем?

– О крестовых походах, о прекрасных дамах…

– И еще о Роланде, – осмелев, оживленно прибавила девочка.

– А, верно, поете о том, как этот славный рыцарь погиб в Ронсевальском ущелье?

– Нет, о том, как умерла его дама сердца по имени Альда.

– Хм, любопытно. Как же она умерла и отчего?

– У Роланда была возлюбленная, и уж так не хотела она отпускать его в поход на сарацин, так лила слезы и убивалась, словно предчувствовала беду, что случится вскоре с ее милым. А как узнала, что погиб он, то задрожала вся, побледнела, как гипсовое изваяние, и замерла, глаз не сводя с короля Карла. Тот же молвил ей: «Не плачь, дорогая сестра, я найду тебе другую и тоже достойную партию: Людовик, мой сын, станет тебе мужем». И ответила ему Альда на это решительно, блеснув на прощанье глазами цвета морской волны: «Странно мне слышать это. Да не попустит Бог, чтобы я жила, коли нет больше Роланда». Сказав так, упала Альда мертвой к ногам императора. И похоронили возлюбленную Роланда четыре графини, и упокоилась она при алтаре скромной обители.

– Ай да девочка! – восхищенно воскликнул Тристан, бросая ей монету. – Клянусь святым Мартином Турским, ты заслужила гораздо больше, нежели лепешка и сыр.

– История с Робертом, герцогом Нормандским, прозванным Дьяволом, не менее любопытна, сеньор, – заторопился мальчик, – и если вы соблаговолите послушать… Девушку звали Арлеттой, она была простой прачкой, и герцог, проезжая мимо, увидел ее и влюбился без памяти. Вернувшись в замок, он велел своим слугам позвать девушку к себе. Но она горда, девица Арлетта, не в пример остальным из ее сословия. «Коли герцог зовет меня к себе, – заявила она послам, – то и одеться мне следует во все нарядное, и отправлюсь я в гости не пешком, а на парадном коне!» А едва подъехали к воротам и ей предложили войти в калитку, она с достоинством, гордо вскинув голову, ответила: «Пусть герцог сам выйдет ко мне, и быть мне в замке лишь одним путем – через главные ворота!» И так она полюбилась герцогу за красоту свою и за смелость, что стали они жить вдвоем в любви и согласии, и родился у них сын, который покорил Англию и стал ее королем Вильгельмом Первым.

Тристан бросил еще одну монету.

– Держи, малыш, ты заслужил это. Но откуда вам обоим известны эти истории? Не каждый может похвастать такими познаниями.

– Как-то мы гостили в замке у одного рыцаря, который поздним вечером приютил паломника, возвращавшегося из святых мест. Этот паломник до самой ночи занимал хозяина и его супругу рассказами из далекой старины.

– А мы сидели поблизости на ковре и всё слышали, – прибавила Николь.

– А еще люди нередко просят нас помолиться за них в храме, – продолжал мальчик, – известно ведь, что молитвы нищих лучше доходят до Господа. За это нам дают хлеб и даже монеты.

– И вы не обманываете ничьих надежд?

– Зачем же? Это нечестно, и это большой грех. Как удастся отмолить его, и простит ли Господь?

– Здесь ты прав, приятель. Но ты говоришь… Как, кстати, твое имя?

– Меня зовут Симон, господин.

– С апостолом Христа вы, значит, тезки. Так говоришь, Симон, вы направляетесь в Париж? Догадываюсь, почему. В каждом городе, а тем более в таком большом, есть приюты для калек, больных и сирот. По-видимому, такой целью вы и задались?

– Мы уж хотели было… да бродячая жизнь лучше сидячей. Что бы мы там делали? Сидели бы и ждали, когда нам подадут миску супа? Ну нет, лучше ходить по дорогам, бывать в замках, на городских площадях, а потом снова куда-нибудь идти. Ведь мы сами умеем зарабатывать. Так почему мы должны ждать подаяния от короля? Один монах сказал, что, зарабатывая трудом, мы выполняем свой долг перед Богом.

– А если король забудет? – поспешила вставить Николь, собирая языком оставшиеся на ладони крошки. – Или передумает нас кормить? Тогда что же, умирать с голоду?

– А иногда, – снова заговорил Симон, – по большей части в праздники, у дворцов и церквей раздают милостыню. Но надо успеть, а то не достанется. Да и ждать, бывает, приходится долго: когда начнут бросать людям монеты, кто ведает? А нищих много, каждый торопится подобрать первым; часто затевают драки, бьются костылями: кому проломят голову, кому выбьют глаз… Мертвых отвозят на кладбище, сваливают в яму, и там они гниют. Никому нет дела. Так заведено давно.

– Таких, как мы, много, – махнула рукой Николь. – Сколько уже убито людей на войне и умерло от болезней… А детям куда? Да вам и самому известно, господин, чего ж рассказывать.

– Да уж известно, – кивнул Тристан. – Болезни, битвы, голод… Как уберечься от этого? И никому не дано знать своего смертного часа, как и дня грядущего, лишь Богу то ведомо. Однако, как бы там ни было, друзья мои, вы все же направляетесь в Париж. Любопытно узнать, зачем же это?

Дети наперебой стали рассказывать, что в городе живет их тетя с мужем, булочником, мэтром Ришаром, и у них двое сыновей. Однажды повитуха предсказала тете, что следующим ее ребенком снова будет мальчик. В том же уверяла и ворожея, ибо луна, по ее словам, благоприятствует этому, да и звезды тоже не имеют привычки лгать.

– Эти двое, выходит, ваши кузены? – согласно кивнул Тристан. – Должно быть, уже помогают отцу печь булки и лепешки?

– Что вы, сеньор, – легко усмехнулся Симон, – они еще маленькие. Пьеру почти пять лет, а Жаку скоро исполнится год.

– Упитанные, надо думать, малыши у вашей тети, не так ли? Ведь, что ни говори, а семья живет в достатке.

– У тети Ангелики здоровые дети, никогда еще не болели. Один и другой, когда родились, весили чуть ли не по полторы сотни унций каждый.

– Около восьми парижских ливров, – пояснила девочка.

– А сама она очень красивая, – продолжал мальчик, – такая красивая, что дядя Ришар боится, как бы ее не украли. Он сам так говорит. Однажды, когда они с отцом выпили много вина, он сказал, что от такой любовницы, как его супруга, не отказался бы и сам король.

Тристан, услышав это, внезапно задумался. Какая-то мысль, похоже, пришла ему в голову. Дети смотрели на него, не понимая, отчего всадник замолчал и, сузив глаза, с легкой улыбкой стал смотреть вдаль, туда, где через несколько лье должен был показаться Париж. Покивав в ответ на собственные мысли, он снова повернулся к детям и, уже не без живейшего интереса, вновь заговорил:

– Я знаю одну булочницу, она живет на улице Крысоловки. Зовут ее Ангелика…

– Ангелика Лесер? – обрадованно воскликнул мальчик. – Если так, то это она самая, и живут они близ церкви Святого Андре.

– Да, да, у церкви Святого Андре… – рассеянно промолвил всадник, весь во власти каких-то неотвязных дум. Спохватившись, он вновь с любопытством проговорил: – Роста она выше среднего, розовые щеки, приветлива, добра… а на правой щеке у нее, кажется, родимое пятно?

– Именно, сеньор! У нас очень хорошая тетя.

Помолчав, Тристан снова спросил:

– А ее мужа, говорите, зовут мэтр Ришар? Ну да, конечно же! – внезапно прибавил он, хлопнув себя ладонью по ноге. – Теперь я вспомнил. Однажды мы с приятелями заходили в эту лавку. С нами были еще дамы, им захотелось вдруг отведать свежих булочек с маком.

– О, дядюшка Ришар умеет выпекать такие булочки! – весело подтвердила Николь. – Ни один хлебопек города Парижа не может похвастать тем, что у него это получается лучше.

– Верно, тетушка ваша живет в ладу со своим супругом и они любят друг друга?

– Конечно же, – подтвердил Симон, – только…

– Что «только», малыш?

– Мэтр Ришар боится выпускать нашу тетю из дома, даже на рынок он ходит сам, а ее запирает на ключ.

– Вот так-так! Что же тому причиной? Вероятно, так происходит после ссоры?

– Нет, сеньор, просто он опасается, что она может не вернуться домой. Люди говорят, будто король и его слуги тайком бродят по городу и отыскивают хорошеньких женщин, которых увозят во дворец себе на потеху или даже самому королю. Ну а поскольку наша тетя очень хороша собой…

– Вот, значит, как, – протянул Тристан, загадочно усмехнувшись, и снова на какое-то время замолчал, постукивая плеткой, которую держал в руке, по холке коня. – Так ты говоришь, Симон, – вновь обратился он к мальчику, – вашему младшему кузену только что исполнился год?

– Нет, сеньор, это будет только в октябре, в самый канун дня святого Луки.

– Ага, вот оно что, – проронил всадник и прибавил тихо, так, чтобы дети не услышали: – Не думаю, чтобы ей в ближайшее время вздумалось вновь забеременеть, но ничто не помешает ей пойти на это, если в роли мужа выступит…

Дети, недоумевая, смотрели на незнакомца, не понимая и даже не представляя себе, что может воспоследовать из этой неожиданной встречи для истории Франции. Знал об этом лишь один всецело преданный царствующему дому Валуа человек – правая рука короля, его верный слуга и камергер Тристан Отшельник.

Король считал себя умным. Тристан был умнее.

Дети ждали. Они уже порядком устали от долгого пути. Быть может, всадник, с которым они так по-дружески поговорили, предложит им поехать с ним вместе? Ведь, судя по всему, он направляется в ту же сторону. Не услышав такой просьбы, но прочитав об этом по лицам детей, к их радости, он вдруг заявил:

– А что, не прихватить ли мне и вас с собой, ведь я тоже еду в Париж! Думаю, вы не откажетесь от такого предложения.

Николь от радости захлопала в ладоши. Тристан протянул руки, легко поднял ее и усадил впереди себя, потом помог Симону, и тот устроился на крупе коня, ухватившись руками за высокую заднюю луку. Тристан, не переставая улыбаться каким-то своим мыслям, тронул коня. Николь, вцепившись в конскую гриву, неожиданно проговорила, оборачиваясь:

– Теперь с вами нам не страшны волки.

– Волки? Что же, случалось, они нападали на вас?

– Вечерами, а особенно по ночам, мы слышали их жуткий вой, а потому избегали леса и открытых мест, где негде укрыться.

Брат прибавил из-за спины всадника:

– Однажды они неожиданно появились из лесу и бросились на нас. Мы едва успели добежать до дерева и вскарабкаться по ветвям. Всю ночь волки простояли под этим деревом, а под утро ушли. Хорошо еще, ни один из нас не упал.

– Вам бы знать волчий язык – они ушли бы еще раньше.

– Волчий язык? – удивился мальчик. – То есть их вой?.. – И вопрос, после паузы: – Вам, получается, это известно?

Не оборачиваясь, Тристан ответил:

– Меня обучил этому охотник, и однажды это мне пригодилось. Случилось так, что я повстречался с волками: присел на полянке, глядь – они, целых пятеро. Подошли футов на сто, стоят смотрят. Я испугался поначалу, но тут вспомнил, как охотник учил меня выть на разные тона. И я завыл, пока они еще не напали. Вой этот означал на их языке: «я свой». Волки стали медленно подходить ко мне. Я продолжаю выть, подзывая их таким образом, и они подходят все ближе. Подошли, уселись и сидят. Как же уйти от них? Я встал на четвереньки, изображая собою нечто вроде животного на четырех лапах, и попробовал отойти от них. Переглядываясь, они потянулись за мной. Тогда я подумал, что надо поменять тон голоса, который может означать близкую добычу, угрозу, потерю подруги, вожака и что-то еще. И я завыл по-иному, изображая близкую опасность, что на языке волков означает: «Во мне полно яда, вы все умрете, если вздумаете вонзить в меня свои зубы». И что же вы думаете, друзья мои? Волки неторопливо, озираясь, стали уходить.

Выразительное молчание спереди и сзади красноречиво свидетельствовало о впечатлении, произведенном этим небольшим рассказом на детей.