– Наверное, с моей стороны было бы большим грехом предосудительно отзываться о собственной дочери, но – и я уверен, ты не станешь порицать своего отца за эти слова – с такими внешними данными, как у твоей сестры, она не сможет родить ребенка. Но если даже и так, то в одном случае получится урод, которого только и останется что, как это было в обычае у древних народов, забить камнями; в другом – дитя не протянет и месяца. Увы, небеса временами допускают оплошность, позволяя появиться на свет таким нелепым созданиям, как твоя сестра.

– И все же порой вы устраивали так, чтобы Людовик хотя бы изредка, но наведывался в спальню к супруге. Догадываюсь, шаги эти были продиктованы вам опасениями, что несчастный супруг обратится к Святому престолу с просьбой расторгнуть брак, ссылаясь, скажем, на ту или иную степень родства.

Положив свою иссохшую ладонь на руку дочери, Людовик мягко улыбнулся:

– Я всегда считал тебя самой умной из всех женщин, каких только знал. Ныне ты лишний раз не дала мне повода усомниться в этом, поэтому я принял решение, о котором поведаю тебе, а после нашей беседы – всему двору.

– Но как же это, отец! – Занятая своими мыслями, графиня де Боже не обратила должного внимания на слова умирающего старика. – Ведь если всё так, то получается, что в герцоге Орлеанском нет ни капли крови Валуа!

– Тебе было всего четыре года, когда связь герцогини со своим слугой, которого все называли «постельничим», узаконили, и трехлетний малыш стал носить титул первого принца крови. Ты не знала об этом: двор безмолвствовал.

Анна молчала, выпрямившись и суженными глазами глядя в окно, за которым расстилались луга со скошенной травой. Так вот, значит, кем на самом деле оказался красавчик, по которому она сохла, чей взгляд всегда жадно ловила, о ком думала день и ночь! Однако выразить свое возмущение в связи с этим, рискуя в самом скором времени, едва не станет отца, навлечь на себя ворох неприятностей, было бы верхом безрассудства. Об этом помалкивают, даже имея на руках факты; об этом не пишут хронисты, опасаясь преследований и мести. И мало ли, как о том говорили в народе, случаев подмены девочек мальчиками или хилых недоносков розовощекими крепышами? Но не сам факт незаконного рождения вызвал протест в душе Анны, и даже подмена одного младенца другим не привела бы ее в негодование. Она содрогнулась, бросив взгляд за кулисы, а в связи с этим пришла в ужас от сознания того, что на протяжении многих лет была влюблена в сына какого-то кастеляна, безродного оруженосца Марии Клевской! И этот негодяй к тому же не только не пожелал влюбиться в дочь короля, хотя и знал об ее любви к нему, – он даже ни разу не бросил в ее сторону нежного взгляда, предпочитая одаривать улыбками других. Она прощала это сыну герцога Карла, надеясь, что он соблаговолит однажды обратить приветливый взор и на нее, но она не сможет простить этого сыну комнатного лакея, а также самой себе. Кровь Валуа заговорила в ней, приказывая зачеркнуть любовь, оказавшуюся неразумной, неподобающей ее высокому титулу. Но разве любовь выбирает? Важно ли тут происхождение? Ничуть – таким должен быть ответ. Но для Анны он оказался другим в силу того, что она почувствовала себя обманутой, оскорбленной, и то, что послужило тому причиной, должно было растаять, исчезнуть, как уносимая ветром дорожная пыль. И она решила покончить с этим – вот так, сразу; предать забвению свои мечты, страдания – то, что она называла любовью. Уязвленное самолюбие подсказало ей такое решение, которое еще более утвердилось после слов короля:

– Новоявленному супругу Марии Клевской я дал титул сира де Рабаданжа, владельца несуществующего домена в несуществующем месте. Теперь ты знаешь об этом и, смею надеяться, оставишь свои бесплодные попытки влюбить в себя сына наместника города Гравелина, что неподалеку от Кале, где властвуют англичане.

А рассказал я тебе обо всем этом, дочь моя, потому, что намерен облечь тебя большой властью, в связи с чем считаю опасным для королевства твое увлечение Людовиком Орлеанским. Трон французских королей не должен перейти к этой ветви, что легко может произойти, когда ты вконец потеряешь голову от любви. Да и что за любовь такая – без ответа? По мне так после такого презрения к своей особе лучше всего мстить – это то, что тебе надлежит делать как можно скорее, пока этот сластолюбец не пошел на тебя войной.

– Войной? На меня? Но почему? Разве я стою у него на пути к его честолюбивым стремлениям? К каким же?

– Он мечтает о власти.

– При чем же здесь я?

– Его соперник – тот, кто станет регентом при юном короле.

– Какова же моя роль в этом деле?

– Регентшей станешь ты, моя дочь; никого иного не вижу на этом месте. Твой муж будет помогать тебе. Ты станешь тем же, кем была при Людовике Девятом его мать Бланка Кастильская – правительницей государства!

Анна смотрела на отца большими глазами, которые обволакивала пелена. Она любила его – и как отца, и как властителя королевства. Ее неизменно удивляли и порою приводили в восторг его ум, великий талант собирателя земель, его умение бороться с врагами, отбирая у них власть и заставляя их подчиняться его воле. Она всегда восхищалась им как мудрым властелином и, порою задавая себе вопрос по поводу того, как поступила бы она сама на месте отца, не могла не соглашаться с хитрой и тонкой политикой, которую он вел, либо борясь с непокорными вассалами, либо с правителями соседних государств. И тут – такое решение!..

В памяти всплыли рассказы о событиях почти двадцатилетней давности – о Лиге общественного блага. Это был союз знатных родов против отца, который, вступив на престол, стал ущемлять их права, раздаривая выгодные места представителям третьего сословия из среды зажиточных горожан. Но, желая снискать расположение низов и, в связи с этим, их поддержки, вельможи во всеуслышание выдвинули демагогические громкие лозунги: снизить налоги, что обеспечило бы нормальную жизнь сельских тружеников и горожан; положить конец произволу королевских чиновников во всех провинциях; сократить повсеместно прерогативы власти. На самом же деле представители знатных родов мечтали ослабить королевскую власть, отобрав у нее управление армией и финансами, закрепить свою независимость от короны и вернуть себе те доходные места, которых лишил их король Людовик. Кто же принимал участие в этом демарше? Анна припомнила: брат короля герцог Беррийский Карл, герцоги Бретонский, Бургундский, Лотарингский; графы Сен-Поль, д'Арманьяк, д'Альбре и даже Дюнуа. Всех этих высокородных сеньоров Людовик не без оснований считал врагами короны. Чтобы победить, их надо было бить по одному. Действуя исключительно хитростью и расчетом, помирившись для виду с мятежной знатью, отец сумел внести раздоры в ее ряды, раздавая одним те или иные феоды и вызывая этим зависть у других. Если после этого они не шли войной друг на друга, он расправлялся с каждым поодиночке. Рассорив своих противников после битвы при Монлери, он немедленно лишил их главы: своего брата он сделал герцогом Нормандским, в дальнейшем передав ему во владение Гиень; Сен-Поль стал коннетаблем; герцогу Бретонскому были пожалованы многие крепости и дары. А младшего из Бурбонов король попросту женил на дочери Анне, разорвав его помолвку с сестрой Людовика Орлеанского. Тем самым он внес раскол в Бурбонский, Бургундский и Орлеанский дома: у последнего он увел жениха, а первые двое лишились соратников – мятежников. Так Людовик приблизил к короне представителей обоих могущественных семейств.

Но коалиция была все же сильна, и королю пришлось кое в чем уступить мятежным феодалам; одной из таких уступок явилось опубликование ордонанса, в котором государственные должности объявлялись пожизненными. Что касается Пьера де Бурбона, то он, кроме всего прочего, получил во владение сеньорию Боже, принадлежавшую ранее старшему брату, Жану Доброму, и стал членом Королевского совета. Несколько лет спустя король за верную службу подарил ему графство де Ла Марш.

Так была уничтожена Лига общественного блага. Вслед за этим король предпринял небезопасное путешествие в Перонну, где надеялся отговорить герцога Бургундского от союза с Англией. Он чуть было не поплатился головой за свой вояж. А вскоре началась новая война с герцогом Карлом за Фландрию и Пикардию. Положение было ужасное: со всех сторон отца окружали враги. И тут неожиданно умер Карл, брат короля. Пользуясь растерянностью его союзников, Людовик казнит одного из предателей, Жана д'Арманьяка. Тем временем англичане угрожают королевству, вот-вот высадятся близ Кале. Им на помощь спешит Карл Смелый и осаждает Нейс; в ответ отец заключает союз со швейцарцами и «вечный договор» с Габсбургами, затем добивается примирения с Эдуардом IV, которому ежегодно платит дань за то, чтобы тот не предпринимал новых попыток нападения на Францию. Карл Бургундский стал воевать против Швейцарии, потерпел поражение в битве при Грансоне и нашел смерть под Нанси. Отец не скрывал радости и немедленно прибрал к рукам графство Бургундию, Пикардию и Артуа. Желая окончательного присоединения Бургундии к своим владениям, Людовик предложил Марии, дочери погибшего герцога, выйти замуж за дофина Карла, но его оттеснил Габсбург, вследствие чего разгорелась война за бургундское наследство. В 1482 году она закончилась обручением юного принца с Маргаритой, дочерью Максимилиана и Марии, к тому времени умершей вследствие несчастного случая на охоте.

Так, мало-помалу, отец объединил под своей властью почти всю Францию. Оставались испокон веков непокорная Бретань и Наварра. Возможно, дело дошло бы и до этих территорий, если бы отец, из опасений за свою власть, не заперся в замке Плесси; потом он, видимо, поддавшись страху смерти, и вовсе заболел. И вот теперь медленно угасал; не помогали ни молитвы, ни паольский монах.

Таков он, король, великий собиратель земель под корону единой державы. А она, его дочь, сможет ли так, как отец? Справится ли с родовитой знатью, которая пока что, стараниями отца, несколько усмирена? Сумеет ли и дальше сохранить мир с Англией и Габсбургами, не желавшими признавать справедливыми решения Генеральных штатов о закреплении за Францией спорных территорий?..

Анна тряхнула головой. Взгляд, в котором читалось сомнение, порождающее беспокойство, вновь упал на осунувшееся лицо медленно уходящего в вечность старика.

– Но смогу ли я? Справлюсь ли? Ведь я еще очень молода. К тому же, отец, вы всегда утверждали, что женщины ни в коей мере не должны вмешиваться в государственные дела. Женский ум, как вы не раз говорили, – средоточие глупостей.

– Я твердо уяснил себе это еще в то время, когда мадам Сорель властвовала над телом, душой и умом моего предшественника, но нынче я не вижу более достойного преемника, ибо умнее женщины не встречал. Мужчин я исключаю, в нашем роду их нет, последним был братец Карл. Остаются женщины. Кому из них смог бы я доверить королевство? Покойная Радегунда часто болела; такою же оказалась и Екатерина. Следом – Иоланда. Хороша сестра: вместе с братом выступила против меня в союзе с герцогом Бургундским! Что же выиграла в этом? При Грансоне герцог был разбит и вину за это свалил на союзницу, которая, дескать, была моим тайным осведомителем. В результате сестричка угодила в темницу и неизвестно, сколько времени пробыла бы там, если бы не гибель герцога. После этого она покаялась в своих прегрешениях против Франции и заверила меня в искренней дружбе. Конечно, я простил ее, но тюрьма сделала свое дело: через год она умерла. Далее – Жанна. Неглупа, спору нет, но кто просил ее после купания стоять на холодном ветру? Итог плачевный: твою тетку похоронили в прошлом году. Последняя – Мадлен, моя младшая сестра; но она занята гражданской войной в своем королевстве; помимо этого, ее деверь предъявил претензии на Наварру и Фуа. Я не сказал еще о супруге; к несчастью, она безнадежно больна и вот-вот последует за мной в царство теней.

– Мне тяжело слышать об этом, отец, – потемнела лицом графиня де Боже.

– Кто же остается? – продолжал Людовик. – Моя дочь Анна, клянусь святым Михаилом! Я назначаю регентами вас обоих, тебя и Пьера; никому иному я не смогу, просто не имею права доверить королевство. Столь великий пост ко многому обязывает, дочь моя, а потому не стоит, думаю, вновь указывать тебе на недопустимость любовного томления, в особенности к такой персоне, как герцог Орлеанский. Я не требую от тебя клятвы, что ты немедленно выбросишь эту дурь из головы, но я умру спокойно, зная, что ты не позволишь здравому рассудку государственного деятеля с нежностью думать о том, кто непременно станет твоим злейшим врагом, едва узнает, что я передал бразды правления не в его, а в твои руки. Знай, Анна, так случится; тебе не избежать войны с тем, в кого ты, как тебе кажется, влюблена. Вот чем отплатит он тебе за твою любовь, если не догадается, конечно, ответить на нее. Так поступил бы мудрый человек, но стремление к власти окажется сильнее здравого ума этого пустоголового любителя чужих подушек, источающих благовоние.

– Ужели это произойдет, отец? Вы и в самом деле предрекаете нашу войну?

– Спесь не даст герцогу поступить иначе. Я не был бы королем, если бы, зная его натуру, не догадывался об этом.

Людовик замолчал и смежил веки. С полминуты в покоях висела гнетущая тишина. Покивав внезапно, словно соглашаясь с тем, о чем только что подумал, и широко раскрыв глаза, король снова заговорил:

– Нельзя упускать из виду Бретань. После войны за бретонское наследство – это было еще при моем прадеде, Карле Пятом – престол герцогства перешел к Жанне де Пантьевр, при этом из числа преемников не исключались и женщины. Ныне, если Бог не дарует герцогу Франциску сына, после его смерти наследницей станет Анна, его старшая дочь. Ей всего шесть лет, но герцог, не желая, чтобы Бретань оказалась под властью французского короля, уже подыскивает для дочери подходящего зятя. Им чуть было не стал сын почившего Эдуарда Четвертого, будущий король Англии. Вообрази, чем это могло обернуться для Франции.

– У нее постоянно будет саднить в правом плече.

– Она и без того, бедняжка, вся изранена; мог ли я допустить еще одну, такую страшную боль?

– Как, отец! – Анна не могла поверить своим ушам. – Вы хотите сказать, что причастны к смерти Эдуарда Пятого?..

– Золотой экю ценится в Англии так же, как и во Франции, дочь моя. Юный Эдуард мешал двум людям: мне и тому, кто сам мечтал стать королем.

– Ричард Глостер! – в ужасе вскричала Анна.

– Представь, я получил от него письмо, где он пишет, что намерен поддерживать добрые отношения с Францией. Он сообщил также, что до коронации Эдуарда уже недолго, и в его власти не допустить этого, но, поскольку меня устраивает такое положение дел, то он не станет препятствовать тому, что король Англии поселится у меня под самым носом. Если мне по нраву такое соседство, прибавил он при этом, то он на правах человека, находящегося со мной в дружеских отношениях, мог бы мне помочь с условием, что благодарность с моей стороны не заставит себя ждать.

– И вы заплатили ему за убийство принца Эдуарда?!

– Почему убийство? Просто они оба исчезли.

– Оба? Вы имеете в виду его брата, Ричарда Йоркского?

– Кто же еще унаследовал бы престол Англии после загадочного исчезновения его старшего брата?

– Святой Боже! И вы снова купили жизнь мальчика, которому едва исполнилось десять лет!

– Этого требовала моя политика. Кто же виноват в том, что братьев некому было защитить?

– Но ведь смерть обоих принцев была выгодна скорее их дяде – Ричарду Третьему, нежели вам. Не случись этого, разве стал бы он королем?

– Его вполне удовлетворило бы регентство при юном Эдуарде, которому было только тринадцать лет. Но я захотел, чтобы на трон сел Ричард. Он стал, таким образом, едва ли не моим союзником. Согласись, это лучше, нежели иметь Англию в числе врагов. К тому же тем самым мне удалось устранить двух претендентов на руку Анны Бретонской, что позволило Франции избавиться от нежелательного соседа.

– Выходит, трон короля Ричарда стоит на крови его племянников! Но что же с ними стало?

– Почем мне знать? Главное – их нет. Может быть, их, как и герцога Кларенса, утопили в бочке с мальвазией или попросту удавили, как это проделали с Бланкой Бургундской в крепости Шато-Гайар. Но это еще не всё. Племянниками дело не обошлось. Глостер заставил парламент признать брак Эдуарда Пятого и Елизаветы Вудвилл незаконным. Помимо всего прочего, он заявил, что не намерен отказываться от пенсии, которую я выплачивал его предшественнику. Каков наглец! Не плати ему ни су! Не бойся, он не пойдет на тебя войной: ему бы удержаться на троне, тот весьма шаток под ним.

Бледная, неподвижная, Анна молча постигала смысл содеянного отцом и герцогом Глостером, ныне Ричардом III Плантагенетом. Отец говорил, а перед ее мысленным взором стояла чудовищная картина: обоих братьев топят в бочке с вином, из которой торчат их бьющиеся в агонии ноги. И ради чего? Дабы избавиться от нежелательных женихов шестилетней девочки…

– Но есть еще один претендент на престол и на руку Анны Бретонской; рука Ричарда, да и моя тоже, не в силах достать до него. Однако он страшен не мне, а новому королю. Я говорю о Генрихе Тюдоре; его права на трон Англии парламент признает в том случае, если он женится на дочери покойного Эдуарда, Елизавете. Думается мне, он так и сделает: из двух кусков выбирают тот, где больше мяса, а потому Ричарда, скорее всего, ожидает поражение. Его не стоит защищать: он сделал свое дело, в его дружбе больше нет надобности.

– Но, насколько я знаю, руку Анны не прочь получить и другие женихи.

– Этих ныне надлежит опасаться, дочь моя. Первый – Максимилиан Габсбург, с прошлого года вдовец. Избавившись от одной опухоли, Франция приобретет другую – Империю, угрожающую с обеих сторон. Вот чем заняты мои мысли, ибо этого допустить нельзя. Очень скоро мысли эти станут твоими. Тебе следует воспрепятствовать такому союзу, помни об этом, иначе сойдут на нет все деяния твоего отца, направленные на усиление державы, ее могущество, когда ты увидишь, как германец взял тебя в кольцо…

Людовик закашлялся и закрыл глаза. Губы его были плотно сжаты, из груди рывками вырывалось тяжелое дыхание, а пальцы рук царапали одеяло, словно он тянул к себе новые земли, отобранные им у очередного непокорного вассала. Анна была поражена: отцу осталось уже недолго, самое время позвать святых отцов для беседы о жизни на небе, а он не желал оставлять помыслы о том, за что боролся, чему посвятил жизнь на земле.

– Кроме этих, есть и другие, – продолжал умирающий король, не размыкая век. – Один из них – принц Оранский, другой – твой возлюбленный дядя.