Поэт подлинный и настоящий

Можно предположить, что во всех ликах Пушкин – поэт подлинный, настоящий. Ведь он вместил в себя все многообразие литературных жанров – пророчество, проповедь, молитва, юмор и шутка. Безмерное творение природы, отчасти ее баловень, он похищал у природы ее пленительные образы, одевал их в цвета и звуки. Он перепробовал все тона, все лады и ноты своего века. В его звуках с равными правами утвердились и удалое разгульное и сердечная тоска; пламенная и глубокая искренняя чувственность проникала до самой последней сердечной молекулы, сжимала и волновала грудь; тонкое и зачастую язвительное остроумие (прямой след к Гоголю), поражавшее своею неожиданностью и выверенностью смысла; роскошные поэтические образы жизни и природы, пред которыми была бледна сама жизнь.

Пушкин в этих обликах мирил Разум со Страстью. Мирил естественно, без глумления и скабрезности. Он, как и Толстой, который говорил о , высоко ставил («!»), но и, как Достоевский, который провозглашал призывал « разумении Разум Да здравствует разум хотение, жизнь полюбить больше, чем смысл ее».

Основная тема творчества Пушкина – это мадригал, поклонение Ее Величеству Жизни. Жизнь – вот истинная дама его сердца. И он постоянно приглашал ее, как пылкий кавалер, на танец.

Переход от весеннего сумасбродства к осенней грусти, от сладострастия любви и еды к почти монашескому, келейному, уединению мудреца, от созерцания вечернего города к скитанию среди полей и дооблачных дубов – вот гармония, диалектика жизни, ее ноктюрн и ее проповедь: « Жизнь полюбить больше, чем ее смысл».

Вся диалектика жизни, все ее призмы и магниты, все полюса, все ее оттенки нашли в Пушкине своего певца. Пушкин внушал – жить, жить, жить…

Ведь к этой золотой мере жизни стремился герой романтической поэмы Пушкина Алеко – как и Пушкин, который никогда не смог уйти от своей бунтующей души. И здесь Пушкин чувствовал себя в заговоре с героем против которая под видом полной гармонии в сущности стремится к созданию спокойной клетки для человека – человек как узник чужой души и данник чужой воли. русский скиталец, сплоченной посредственности,

Пушкин воспринимал мир как «жизненный пир»:

Пушкин ценил фонтан жизни, который не должен пересыхать. Ценил остроту переживания. Его интересовали те, кто видел в жизни Праздник, который от рождения подарен Творцом. Он презрительно говорил: «. Этот «другой», трус, человек будней жизни, не вызывает у Пушкина желания подражать ему. Пусть остылой жизни чашу тянет медленно другой»

Поэт трепетен перед теми, тремя, в «Египетских ночах», которые готовы отдать жизнь за одну ночь с Клеопатрой.

В такой жертве – они боги:

Все они, эти три героя, три земных бога – они за Сладострастие, за полноту и интенсивность переживания Жизни.

И даже Пугачев в глазах поэта – герой интенсивного переживания жизни, Пугачев говорит: «Именно так формулирует Пушкин свой жизненный принцип. Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!».

***

« «Душа полна невольной грустной думой;
Мне кажется, на жизненном пиру
Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый,
Явлюсь на час – и одиноко умру»

«И сладострастные прохлады
Земным готовятся богам»

Он не был бедняком

По своему материальному состоянию он был не бедняк, и даже выше середняка. Получал ежемесячно 3000 рублей, за «Евгения Онегина» правительство выплатило ему 12000 рублей (порядка 10 млн. сегодня). Занимал он десятикомнатную квартиру в столице, был хозяином двух имений, редактором и основателем литературного журнала. При этом не сгибал «ни помыслов, ни совести, ни шеи». Да и закончил Царскосельский лицей (всего тридцать лицеистов – на всю Россию), которое считается лучшим учебным заведением всех времен и народов, ранняя поэтическая слава (начиная с 16 лет) – и чем не баловень судьбы! И тем не менее:

Были следствия, ссылки, контроль властей, огромные долги – после смерти они превысили 150 тыс. рублей (это 140 млн. рублей сегодня). Император Николай I после смерти поэта долг погасил, но и Пушкин в должниках долго не оставался, возвратил взятое с лихвой. Сколько доходов принесли его сочинения (десять томов) русской казне!

***

«И с отвращением читаю жизнь мою,
И слезы лью,
Но строк печальных не смываю».

Пророк

«Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

Это стихотворение 1826 года – ответ на казни и ссылки участников декабрьского восстания. Эмоционально яркая, гнев и ярость переполняют поэта. Основная тема – жестокая, неоправданная, по мнению поэта, расправа правительства с декабристами. И он призывает пророка прийти и наказать людей за грехи Две пушкинские версии: преображение человека под воздействием веры и воли, и горькая судьба пророка.

Две страсти

Да, две страсти в жизни – поэзия и любовь. Изящная формула: «Он был гениален в любви, быть может, не менее, чем в поэзии… и в обеих он ушел далеко». В этих состояниях был всегда ясным, бесхитростным, как дитя, но при этом сохраняя лучшие качества мужчины. И какая яркость в стихах о женщинах! В них сильный и верный мужчина смотрит на любимую женщину.

Пушкин и Крылов

Пушкин высоко ценил творчество Крылова. Еще в раннем лицейском стихотворении «Городок» Пушкин упоминает ненапечатанную пьесу Крылова «Подщипа» («Триумф») и доброжелательно отзывается о «шутнике бесценном».

В зрелые годы поэт проявляет большой интерес к творчеству Крылова, считая, что он «превзошел всех наших баснописцев». В споре с Вяземским – автором статьи «Известие о жизни и стихотворениях И. И. Дмитриева» Пушкин писал: « (1824). И в более поздние годы Пушкин видит в Крылове выразителя «духа русского народа» и называет его « Грех тебе унижать нашего Крылова. Твое мнение должно быть законом в нашей словесности… И что такое Дмитриев? Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова» во всех отношениях самым народным нашим поэтом».

Пушкин посетил Крылова «за день или два до дуэли с Дантесом». Тайну разговора Пушкин унес с собой в могилу, а Крылов после той встречи стал еще более молчаливым…

***

Такая огненная жизнь

Когда – то Рабиндранат Тагор писал: Пушкин поставил «перед смертью полную чашу» своей короткой, но такой огненной жизни. «В день, когда смерть постучится в твою дверь, что ты предложишь ей? О, я поставлю пред моей гостьей полную чашу моей жизни. Нет, я не отпущу ее с пустыми руками».

Дионисийская (вакховская), испепеляющая страсть за Наслаждение. Как Пир во время Чумы. Наслаждение до самого конца Жизни. Праздник и трагедия, Пир и Чума во имя жизни и во время жизни – Пушкин объединяет, смешивает эти две стихии подлинной жизни: трагедия во время праздника или праздник во время трагедии.

Да, он носил безотрадную муку отверженной любви; да, он не мог, как царь Пигмалион, оживить прелестную Татьяну, этого любимейшего идеала его фантазии; да, это он, вместе со своим мрачным Гиреем, томился тоскою души; да, это он, вроде бы пресытился наслаждениями, все же не испытавший подлинного наслаждения; сгорал бешеным огнем ревности вместе с Заремою и Алеко; это он наслаждался дикою любовью Земфиры; ликовал и печалился за свои идеалы; тосковал вместе с Онегиным; в переливах его стихов сверкали слезы смеха и обреченности; журчание его стихов прерывалось плачем и скорбным рыданием

Для него смерть – естественный, необходимый компонент жизни: без ежеминутной возможности смерти жизнь не была бы так сладка: . «Перед собой кто смерти не видал, тот полного веселья не вкушал»

Хвала тебе, трагедия, хвала тебе смерть, вы нужны жизни, вы ее обостряете, вы даете ей соль.

» – и это тоже Пушкин. «Итак – хвала тебе, Чума

Пушкин до последнего вздоха (при всей глубине и трагизме жизни) умел держаться на поверхности. Умел ходит по ступенькам, одного не умел (и не хотел) – сидеть на них.

Он шел по пучине и не тонул, брел по морю, как посуху, хотя знал и видел, какое оно глубокое и темное.

А Тютчев после него погрузился в глубь – в смерть, в вечность.

Да, мысленно, философски Пушкин знал о глубине жизни, но не всматривался вниз, где подводные камни. А смотрел вверх, в небо и упустил камни подводные из виду, и разбился (об окружающий быт). Прав, десятки раз прав Борис Пастернак, когда говорит, что раньше думали, что поэзия – это высокие горы, а за поэзией – то надо нагнуться.

Незаконченная глава «Отрывки из путешествия Онегина» – в нем сильное желание Пушкина (чем не взгляд на себя со стороны?) привести праздное существование Онегина на очные ставки и прямые столкновения с русской жизнью и русской землей, как деятельных и усердно хлопочущих явлений. Онегин является здесь с другой стороны, что много еще сил, здоровья и жизни, а : с тоскою, девать некуда!

Живая и энергичная натура поэта тоской не хочет заканчивать жизнь. И борется он с собственной душой, в которой тоска стала неотъемлемой частью, и негодует, что мелочность среды усиливает питание такого душевного осадка:

Чем эти строфы – не ключ к самому Пушкину и к нашей русской натуре, поразительной и прелестнейшей смеси самых разнородных ощущений, колориту чувств с особенной, самобытной красотой, вечно свежей и всегда молодой. И здесь же рядом, параллельно, – повесть «Выстрел» (как предчувствие пули Дантеса), в которой страшный призрак Сильвио с его мрачной сосредоточенностью в одной мстительной мысли. Словно Пушкин знал о каком – то тайном законе, по которому все недолговечно, все, что несет высшие стремления и многообъемлющий идеал.

***