Глава 3. Корни

Руки Петто мелко дрожали, когда он наконец заставил себя отойти от стеллажа и вернуться к столу. Пустой стул, на котором только что сидел призрак из прошлого, казался эпицентром ледяного поля. Он обошел его по широкой дуге, словно боясь потревожить невидимый остаток присутствия, и тяжело опустился на другой стул, стоявший поодаль.

«Соберись, Воронов, соберись», – прошептал он, обращаясь к себе как к постороннему. Голос был хриплым и неуверенным. – «Работа. Нужно закончить работу».

Эта мысль была абсурдной на фоне пережитого ужаса, но именно она стала его спасательным кругом. Профессиональная привычка, въевшаяся за годы и поколения, оказалась сильнее парализующего страха. Даже если он сходит с ума, даже если его архив населили призраки, клиент ждет результат. Игнациус фон Штрум заплатил аванс, и он, Пётр Воронов, должен выполнить свою часть сделки. Это был островок порядка в бушующем море иррационального.

Он заставил себя посмотреть на стол, на разложенные чертежи XVII века. Тот самый лист, над которым мгновение назад склонялся старик с гусиным пером. На бумаге не было никаких следов, никаких лишних пометок. Но Петто казалось, что он видит на этом месте слабый, призрачный отпечаток, след несуществующего прикосновения.

Он глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь в руках. Нужно было систематизировать найденное и подготовить отчет для фон Штрума. Он потянулся к стопке документов, но пальцы, обычно такие ловкие и точные в обращении с ветхой бумагой, двигались неуклюже, цеплялись за края. Он уронил тонкий лист с эскизом фасада, и тот медленно спланировал на пол. Наклоняясь, чтобы поднять его, Петто бросил быстрый, испуганный взгляд на пустой стул за столом. Никого. Только игра света и тени.

Он снова сел и заставил себя сосредоточиться. Два проекта он уже отобрал. Нужно было проверить еще одну папку с разрозненными эскизами и записями гильдии каменщиков. Он открыл ее. Буквы плясали перед глазами. Знакомый, хотя и сложный, готический шрифт казался теперь чужим, зловещим. Он читал описание какой-то балюстрады, но мысли постоянно возвращались к морщинистому лицу старика, к его спокойному, изучающему взгляду. Кто это был? Призрак одного из тех архитекторов, чьи чертежи он изучал? Или что-то иное?

Каждый шорох в здании заставлял его вздрагивать. Скрипнула половица на втором этаже – наверное, Аня прошла по коридору. Но Петто инстинктивно вжал голову в плечи, ожидая нового вторжения. Тихий гул компьютера казался слишком громким, навязчивым. Он то и дело бросал взгляды на окно, ожидая снова увидеть там улицу из прошлого.

Он пытался сравнивать два похожих эскиза башен – один принятый к постройке (не для жилого дома, а для городской ратуши), другой – отвергнутый проект жилого дома, найденный им ранее. Нужно было отметить уникальные элементы нереализованного проекта, которые могли бы заинтересовать фон Штрума. Но его мозг работал словно через силу, с задержкой. Детали расплывались, логические связи ускользали. Он несколько раз ловил себя на том, что просто тупо смотрит на чертеж, не видя его, а снова и снова прокручивая в голове образ старика за столом. Запах дыма и навоза все еще стоял у него в носу, хотя воздух в комнате давно был чист.

Он сделал ошибку в датировке одного из документов, перепутав цифры, и заметил это только через несколько минут, когда уже начал писать пояснение в отчете. Пришлось стирать, переписывать нетвердой рукой. Работа, которая обычно заняла бы у него не больше часа, растянулась почти на три. Он чувствовал себя выжатым, как будто не просто перебирал бумаги, а разгружал вагоны. Ментальное напряжение было огромным.

Наконец, он отобрал три наиболее интересных нереализованных проекта XVII века, отсканировал чертежи и эскизы, насколько позволяло их состояние, и начал составлять сопроводительное письмо для Игнациуса фон Штрума. Он старался писать в своем обычном деловом стиле, но фразы получались рваными, приходилось несколько раз переформулировать предложения. Он описал найденные проекты, их особенности, причины отказа в постройке и потенциал для современной адаптации, как того и просил клиент.

Прежде чем нажать «Отправить», он еще раз окинул взглядом свой кабинет. Тишина. Порядок. Его стол, его книги, его мир. Но что-то неуловимо изменилось. Воздух казался наэлектризованным, тени в углах – более глубокими. Ощущение безопасности, которое он всегда испытывал в этих стенах, было подорвано.

Он прикрепил файлы к письму, перечитал текст в последний раз, стараясь не обращать внимания на легкую дрожь в пальцах, и кликнул мышкой. Письмо ушло. Заказ выполнен. Он сделал это.

Облегчения не было. Только глухая усталость и сосущее чувство страха. Он закрыл глаза, потер виски. Что делать дальше? Сказать Ане? Она будет волноваться, не поверит, решит, что он переработал. Обратиться к врачу? Что он скажет? «Доктор, я вижу призраков архитекторов XVII века за своим рабочим столом»?

Нет. Он должен разобраться сам. Что-то связывало эти события – Глухой проулок, кладбище под «Галереей Времен», старик-архитектор. Что-то было не так с прошлым Фальтико, с его стертыми, забытыми частями. И эта «неправильность» начинала активно просачиваться в настоящее. И, похоже, именно он, хранитель городской памяти, оказался в эпицентре этого странного, пугающего процесса.

Он встал, подошел к стеллажу, где стоял дневник Аркадия Боля, придворного слуги, описавшего Глухой проулок. Нужно было перечитать ту запись еще раз. Может быть, он что-то упустил? Какую-то деталь, которая теперь, после всего случившегося, обретет новый смысл? Страх все еще сковывал его, но к нему примешивалось новое, незнакомое чувство – отчаянное, почти злое любопытство. Он должен был понять, что происходит. Даже если для этого придется заглянуть еще глубже под кожу города.

Петто заставил себя встать и подойти к стеллажу, где хранились дневники и мемуары конца XIX века. Он осторожно достал тяжелый том в кожаном переплете – дневник Аркадия Боля. Найдя нужную запись о Глухом проулке, он перечитал ее несколько раз, вглядываясь в аккуратные строки.

«…наша маленькая хитрость… обустроил сей тупик позади лавки старьевщика Кривоносова… кортеж сворачивает… выезжаем на Замковую дорогу… Маленькая ложь во спасение монаршего спокойствия…»

Все казалось логичным, циничным, но объяснимым. Придворная уловка, чтобы скрыть от короля неприглядную часть города. Но теперь, после видения старика-архитектора, после холода и запаха тлена в «Галерее», эти строки звучали иначе. Не просто как описание хитрости, а как описание создания чего-то… искусственного, фальшивого в самой ткани города. Чего-то, что, возможно, не должно было существовать.

«Но что думали местные?» – пробормотал Петто. Боля описывал реакцию двора, но как восприняли появление странного, внезапно возникшего тупика жители самой Купеческой слободы?

Он вернул дневник Боля на место и направился к другой секции архива – той, где хранились менее официальные свидетельства эпохи: личные записи мещан, ремесленников, мелких торговцев. Тех, кто жил внутри слободы, а не проезжал через нее в закрытой карете. Поиск был сложнее – эти документы были хуже каталогизированы, часто анонимны или принадлежали малоизвестным людям.

Он перебирал тонкие тетради в коленкоровых обложках, пачки пожелтевших писем, перевязанных бечевкой, самодельные альбомы с вырезками из газет. Его взгляд зацепился за несколько тетрадей, переплетенных грубой тканью, с надписью на первой странице, сделанной старательным, но не слишком уверенным почерком: «Записки Егора Смирнова, приказчика бакалейной лавки Кузьмы Пятова. Лета 1886-1891».

Петто взял одну из тетрадей и вернулся за стол (на свой стул, не на тот, что занял призрак). Он осторожно раскрыл ее. Записи велись почти ежедневно: цены на овес и сахар, погода, местные новости, сплетни, жалобы на хозяина. Обычная жизнь маленького человека той эпохи. Петто листал страницы, ища упоминания о Глухом проулке или событиях весны 1887 года, когда, согласно Боля, проулок был «обустроен».

И он нашел. Запись от мая 1887: «Ныне у нас диковина случилась. За домом старого Кривоноса, что рухлядью торгует, проулок новый явился. Глухой, аккурат в стену упирается. Ни пройти, ни проехать. Зачем – не понятно. Говорят, начальство велело для красы али порядка какого. Мужики смеются, мол, дырку в стене проломить забыли».

Дальше шло еще несколько записей, где Смирнов с удивлением отмечал, что по проулку иногда проезжают богатые кареты, которые непонятно как потом выбираются обратно. Он явно не был посвящен в тайну королевского маршрута.

А потом тон записей начал меняться. Осень 1887 года: «Третьего дня пропал Митька-сапожник. Пьяный был, сказывают, побрел ночью куда-то от кабака "Яма", что у Никольской. Искали – не нашли. Бабы голосят, будто его в Глухом проулке нечистый забрал. Страшно там стало, неуютно как-то. Стараюсь мимо не ходить».

Петто почувствовал, как холодок снова пробежал по спине. Он листал дальше. Зима 1888 года: «Опять пропажа. Девка гулящая, Марфушкой звали, сгинула без следа. Последний раз ее видели у входа в тот проклятый проулок. Городничий приходил, расспрашивал, да что толку? Место там темное, дурное. Старый Кривонос и тот съехал, лавку свою бросил, говорит, чертовщина там творится, тени ходят и шепчут по ночам».

Еще несколько записей о мелких происшествиях, пьяных драках и кражах в слободе, и снова – весна 1889 года: «Степан-возчик, мужик трезвый и сильный, пропал. Пошел по нужде в Глухой проулок вечером, да так и не вернулся. Лошадь его с телегой так и простояла до утра. Уж и не ищут почти. Говорят, проулок тот – как кишка слепая, засасывает людей, и нет им возврата. Жуть берет. Перекрестился трижды, как писал сие».

Петто закрыл тетрадь. Руки снова дрожали, но теперь не только от страха. Объяснение Аркадия Боля – «маленькая ложь во спасение монаршего спокойствия» – теперь выглядело чудовищно. Этот искусственно созданный, фальшивый кусок города, эта декорация, ширма… она стала ловушкой? Местом, где действительно пропадали люди? Не просто пьяницы или гулящие девки, но и обычные люди, как Степан-возчик.

Он вспомнил описание Боля: «…кортеж сворачивает в Глухой проулок, там через неприметные ворота во двор мы выезжаем на Замковую дорогу…» Неприметные ворота? Но Смирнов пишет – «глухой, аккурат в стену упирается». Возможно, ворота были замаскированы, видны только тем, кто знал? Или… или Боля описывал желаемое, а реальность была иной?

И главное – почему об этом ни слова в официальных отчетах? Почему этот проулок так тщательно стерли не только с карт, но и из документов о сносе слободы? Они скрывали не просто королевский маршрут. Они скрывали пропажи людей. Они скрывали страх, который это место внушало жителям.

Петто почувствовал, как кусочки головоломки начинают складываться, но картина получалась гораздо более мрачной и пугающей, чем он мог себе представить. Глухой проулок был не просто архивной нестыковкой. Кладбище под торговым центром было не просто примером городского забвения. А старик-архитектор… возможно, он был не просто призраком.

Эти места, стертые, забытые, намеренно скрытые – они были… опасны? Активно опасны? И эта опасность не исчезла вместе с ними, она просто затаилась под кожей города, готовая проявиться снова?