И все же не ожидал Петр, что именно сегодня, начальник тюрьмы объявит ему о долгожданной свободе, а с завтрашнего утра он может законно оставить лагерь и следовать к месту гражданского проживания. Получит довольствие и аккредитив на предъявителя, по которому в любой сберегательной кассе сможет получить полагавшиеся ему деньги, за долгий и нудный труд на благо своей страны и себя лично.

Начальник пожелал ему устроиться дома как полагается и остаток своих дней провести в мире и спокойствии, как и должно человеку его возраста. Ноги Петра затряслись и подкосились, он едва устоял от неожиданно свалившегося на него счастья. Долго не мог осмыслить и впитать в себя всю прелесть тех слов, что говорил человек, совсем недавно презиравший и ненавидевший его всем своим нутром.

Он был явно не искренен с ним сейчас. Но в эти минуты Петру было наплевать на его искренность. Слова и факты были важнее, а потому глаза заслезились, и начальник тюрьмы поплыл перед ним вдоль комнаты, диким черным лебедем, размахивая руками-крыльями, словно его, Петра, захлестнуть хотел.

Видя, как бывший арестант растроган, начальник разрешил ему выкурить сигарету; настоящую, из бумажной пачки, с надписью «Прима».

«А раньше таких не было», – заметил Петр.

От Моргуна с Сивым он решил не таиться; все равно узнают о его освобождении: «Отрадно то, – думал он, – что последнюю ночь под общим кровом коротать осталось, а там, как судьба положит. Теперь пусть новичок из этих сволочных типов веревки вяжет; его, Петра Чиникова, этот факт уже не будет интересовать».

Скрываться было глупо, и Петр решил играть до конца, объявив Моргуну, что утром его отпускают на свободу. Приятели по неволе воспрянули духом, надеясь на его скорое освобождение. План их был действительно толковый. Если все удастся, то судьба непременно сулила устроить Петру новую встречу с подельниками дружков, только уже на свободе. Петра их план занимал мало, а если не удастся их побег, то уж, по крайней мере, его вины в этом не будет. Так он считал всегда и готов был следовать своим принципам. В тайне он даже желал этого. Однако подобная развязка не сулила наивной перспективы отделаться от надоевших ублюдков и заняться наконец своим делом. Лучшим выходом из подобной ситуации был лишь его план, на который он возлагал большие надежды…

Через пару, изнурительно долго тянувшихся дней, добираясь на чем попало, выбрался наконец Петр из дремучего сибирского Забайкалья и спустя сутки, был уже в Иркутске. Как не хотелось ему являться по указанному адресу, а все же план побега передавать надо. Иначе ему конец; всегда с воли достанут…

Седьмой дом по Мостовой улице был, как и все остальные, угрюм и сурово уставил на него темные глазницы прикрытых ставнями окон: «И что за город такой, мрачноватый, не жилой вроде», – показалось по началу Петру. Он уверенно вошел во двор и постучал кулаком в дверь. Минутой позже, их тихо отворила хозяйка – женщина лет сорока, не по-летнему укутанная в теплые одежды, словно в доме отроду не топили.

– Аким здесь проживает? – сухо спросил Петр. Странная баба оглядела гостя с ног до головы.

– А хоть бы и здесь, а ты что за гусь, чтобы его шарить? – грубо ответила хозяйка.

– Привет ему от Моргуна, поняла баба! Вот и передай, ждать не стану.

Та вмиг исчезла, оставив гостя у порога без приглашения. Петр ждал не долго; помялся у крыльца, окинул взглядом небольшой, неухоженный двор, прислушался. Дверь вновь тихо отворилась и, все та же баба, позвала следовать за ней. Петр ступил в провал темного коридора и зашагал на шум шагов удалявшейся хозяйки, ничего не видя впереди себя. Случайно зацепил пустое ведро, испуганно соображая, что произошло…

– Тише ты там, иди за мной, слепой что ли? – сделала замечание баба.

– Да куда же идти, вокруг одна темень?

– Пришли уж, сейчас отворю.

Светлый проем двери, представившийся Петру яркой, квадратной луной, помог наконец выбраться из темени прихожей. К неудовольствию, он сразу ощутил, что попал в самое логово бандитской «малины». Стол был накрыт, но чувство сытости явно никогда не покидало восседавших за ним странных и мрачных незнакомцев. Петру стало от чего-то нехорошо и тошно; ведь вновь предстояло иметь дело с подонками ничем не лучше Сивого.

При свете керосиновой лампы, он увидел сидящих за столом корешей. Их было трое, не считая хозяйки. Петр оглядел задымленную конуру, иное слово от чего-то не приходило на ум, знать верно отражало содержание. Что бы хоть как-то освоиться в помещении, пришлось бы наверняка отпереть, плотно запертые ставни. И кто знает, открывались ли они вообще когда-нибудь.

Из полумрака, тараканьими глазами, на Петра уставились три мужика, поедавшие соленую капусту с хреном. Он неловко подернул плечами, чувствуя неудобство положения…

– Ну проходи, садись, – начал один из них, – чего стоять, коли уж зашел.

Петр мялся в нерешительности.

– Так и будешь молчать? Чего надо то?

– От Моргуна я с Сивым, что на зоне пока…

Петр подошел к столу и сел на стоявший рядом табурет.

– А ты, стало быть, освободился. Ну перекуси чего с дороги, – грубым голосом предложил бородач, – налей ему Таран.

– Да ты, по-простому, давай выпей… Да Клавку вон успокой, а то извелась баба, как про Моргуна своего услышала. Любовь у них – понимаешь, а ты тянешь…

Петр не склонен был опускаться до выяснения отношений. Отвалить бы поскорей: «Вязаться не хотелось. С этими по добру надо, без лишнего – понимал он в душе, – своим надо быть в корень, иначе найдут причину, чтобы огорчить; сотрут, скрипа не останется…»

А тут, не в пору вскрытая бутыль приятно забулькала, наполняя граненый стакан неожиданного и голодного гостя. Клавка, скинув овечью тужурку, придвинулась ближе, обнажая белые пухлые руки по самые плечи. Петр зажмурился и без слов выпил. Закусил кислым, прошлогодним засолом помидор, шумно выдохнул. Разлилось забытое тепло, согрело душу…

– Моргун велел говорить с Акимом и с глазу на глаз. Кто Аким будет?

– Ну я, – отозвался бородатый мужик напротив,

– Ты не бойся, то мои дружки, не подведут если что. Клавка, – обратился он, – запри помещение, чтобы не помешали…

Баба бросилась к двери и плотно затворила ее, задвинув засов.

«Не сбежишь», – подумалось почему-то Петру.

– Ну давай, выкладывай, чего там надумали и как?..

Петр рассказал каким образом познакомился с Моргуном и его приятелем Сивым и, что вместе кантовались на последней отсидке, почитай уж четвертый год. Рассказал за что попал и как долго не знал воли. И вот наконец здесь.

Вспоров днище старых валенок, он извлек плотно скрученный, крохотный сверток; Моргун умел прятать, даже на контроле не нашли. Передал его Акиму, сказав, что это подробный план побега, замышленный самим паханом. И он, Петр, пообещал Моргуну, передать все как следует его друзьям, а сам он, якобы, спешит к себе домой; со старухой-матерью уж почитай четверть века не виделся. Умрет, не ровен час, хоть живой бы застать.

– Ладно байки тебе заливать, – встрял Игнат.

– Цыц! – оборвал Аким сидевшего рядом дружка, который подвыпив был в состоянии лишь мотать косматой головой, кривя мокрые губы.

Аким, прочитав записку, тут же сменил довольную улыбку на не добрую гримасу, какая угадывалась даже из-под его пышной бороды.

– Так ты говоришь, по мамаше соскучился? – утробно низким голосом обратился он к Петру. – А может по началу у нас погостишь, Моргуна дождемся, дружбу сведем?..

Петр, как ни силился овладеть собой и не выдавать, вдруг охватившего его, волнения, все же ему это не удалось. Тройка нудных приятелей все же заметили его замешательство.

– Я ведь по добру, без всякого умыслу, передать и всего- то, – пытался успокоить недоверчивых хозяев, не на шутку встревоженный ситуацией, Петр.

– Ты, милый папаша, видать честный фраер, должно неволя тому выучила, а вот хитрить не умеешь. На зоне этому тоже учатся. Моргун покуда хитрее тебя оказался, или темнишь, будешь? Акима за нос поводить решил, – он ухватил тремя пальцами капусты и сунул в промежность бороды, сощурив при этом маленькие поросячьи глазки.

«Достал-таки, сука!» – выругался в душе Петр, продолжая как мог, сохранять спокойствие.

– Прочел записку, не явился бы. Молодец, что свое место в колоде знаешь, а вот коли зашел, то и веди себя в гостях прилично, не огорчай хозяев.

– Акима не проведешь, – добавила баба.

Петр заволновался еще сильнее, заерзал на табурете…

– Да я разве что против вас в мыслях держал, наоборот, с добром, – повторился Петр, недоумевая, куда клонят новоявленные приятели, однако полон был тревожных предчувствий: «Неужели все же Моргун удумал какую пакость, на это он мастер», – соображал Петр.

– Твое добро мы слышали. Теперь помолчи…

Аким отшатнулся и принялся углубленно читать написанное: «Акимушка, братишка, не гневайся и не серчай на дружка своего давнего, вызволи еще разок, добром отплачу, а ежели не захотите – горько об этом пожалеете. Не в угрозу тебе мои слова, Акимушка, а в услужение. Того, кто записку передаст – лелей как бабу милую, как сухарь в лютый голод; в нем наше спасение и благо будет. От того и прошу поберечь. А удумает бежать, паршивец, на цепь, как пса лютого посади. Нужен он нам, Акимушка, поверь на слово – нужен. Когда меня вытянешь всю правду тебе скажу, через то и разживемся на славу. Мытарить его не надо, оставь эту затею по-доброму. Он противится твоей воле не станет – смирный малый. А вот ежели хитрить удумает, бей нещадно. Однако береги, помни, о чем я просил…»

Петр понял одно; дорога домой откладывается на неопределенное время: «Кто этих сволочных типов разберет, что они удумали. Моргун знает, чем эту падаль заинтересовать. Только вот почему он, Петр, должен за все платить? А заявись Моргун с приятелем, да этих четверо, тогда все пропало… и добро его достанут и ему самому не отбиться – догрызут. Вот это вляпался, дурья башка», – ругал себя всерьез озадаченный Петр.

Алкоголь хоть частично и скрывал реальность угрозы, однако, даже будучи полупьян от выпитого с новоявленными дружками, он отчетливо понимал, что на этот раз ему будет куда труднее освободиться: «И зачем только заявился сюда, пусть бы эта парочка на зоне догнивала, а сам бы тем временем уехал куда подальше, растворился, исчез в лесах без следа и намека. А теперь что? – серьезный капкан получается,» – тревожно осознавал Петр.

– Ты вот что, – вновь обратился Аким к Петру, – с нами на дело не пойдешь, ты для другого сгодишься.

Некоторое время Аким сидел молча, жуя капусту, уставившись глазами в послание, изучая подробности плана.

– Клавка, – вдруг обратился он, – запри этого гостя в подвал, а ключ мне принесешь. Только после; пусть пожрет как следует. До завтра ничего не получит.

– Ага, – огрызнулась баба. У меня там добро, разворошит все.

– Делай, что говорят, – буркнул Аким вставая.

Разбойнички расходились. Ничего Петру не оставалось, как спуститься в темное, мрачное подполье и после долгой, нудной неволи, позволить этой противной бабе, вновь запереть себя:

«Как мог он допустить, – продолжал размышлять Петр, – так сурово обмануться, поверить и дать обвести себя? Опять досада и разочарование, которые он уже не способен был выносить. Как выбраться отсюда, как сбежать, иначе все пропало?..»

Теперь Петру уже не хотелось видеться, ни с Моргуном, ни с Сивым. Ему хотелось одного; хоть раз еще выбраться из-под замка, из темного, вонючего подземелья и бежать, бежать, бежать, путая следы подобно зайцу в надежде навсегда затеряться где-нибудь в дебрях суровых сибирских лесов, окружить себя непролазными, топкими болотами, защитить от липкой человеческой грязи, которая не дает ему жить, обволакивая нудной и противной паутиной, мешая свободно дышать, не оставляя надежды, лишая возможности защитить себя.

Мало-помалу, успокаиваясь, Петр попытался вновь вернуться к ощущению реальности. Стал рассуждать и думать над сложившейся ситуацией.

Он хорошо знал Моргуна и был уверен, что, вырвавшись на волю, тот не станет делиться с Акимом. Аким просто лишний в его игре – фомка; он нужен лишь для того, чтобы выбраться на волю. А там только он, да Сивый – эта парочка неразлучна, вот на кого необходимо переключиться, если он, Петр действительно собирается быть свободным. Но к ним он уже подобрал ключик, значит не все его козыри еще вскрыты и время – главный помощник в этой роковой игре.

«А теперь надо ждать», – успокаивал себя Петр, лежа в темном подземелье, запертый, пойманный в ловушку, но не раскрытый, а значит нужный им и пока он хранит свою тайну – не тронут, а вот у него есть время обдумать, да взвесить, кому, какой смертью умирать…