Глава шестая

Бесконечная неволя

Бряцая ключами, тюремный надзиратель отворил дверь камеры и впустил новенького. Молодой еще, но по всему видно, тертый жизнью арестант, остался одиноко стоять у входа в камеру, пропитанную непередаваемо кислым запахом неволи.

На скрипучих нарах зашевелились. По поводу наличия свободных мест для лежки, дискуссию среди обитателей сего мрачного заведения, разводить было глупо и не осторожно. Парень двинул к пустым нарам, ни словом не обмолвившись с будущими сокамерниками.

Моргун незаметно кивнул Сивому. Тот, вмиг, оказался у нар.

– А где прописка? Куда валишь, телега, зенки разуй. А то уж, рассупонился, – остановил его Сивый.

Новенький никак не отреагировал.

– На этом плацдарме мои портянки отдыхают, после тяжкой работы и беспокоить их не велели, – продолжал наседать он. Его хитрая улыбка, расползаясь в пространстве, невольно распространилась на сочувствующих непросушенным портянкам, ханыг.

Прошуршал ехидный смешок, предчувствуя «кино». Парень знал, что на хате всегда встречают и проверяют вновь причаливших. Он стоял на прежнем месте, не проронив ни звука. Бледность покрывала усталое, безразличное лицо; похоже, был то ли болен, то ли сильно голоден. Уж больно жалок вид, так по крайней мере казалось.

– Моргун, а Моргун, дозволь я укажу ему место, видать этот не из догадливых. Стремно как-то падлу среди своих иметь.

– Дозволяю, – буркнул недовольно пахан.

Петр смотрел на происходящее спокойно. Он знал, что новичку сейчас придется туго и, что место у параши, как и всегда водилось, парню отведут определенно.

– Дядя, – спокойно, слегка хрипловатым, но четким голосом, ответил парень, – с сегодняшнего дня придется тебе свою гниль у параши просушивать.

Сивый от подобной наглости чуть было не замешкал с ответом, отшатнувшись, чего с ним никогда прежде не случалось. Даже Моргун, доселе спокойно восседавший на ложе, сдвинул тугие, неподатливые брови. В руке Сивого сверкнула заточка. Петр отвернулся, чувствуя, что развитие ситуации пошло не туда.

Парень сделал лишь несколько резких движений, и острая пика Сивого со звоном улетела под нары. Он тут же отпрянул в сторону, ухватившись за руку. В его вытаращенных глазах жила злоба, желание наброситься и разодрать плюгавого, с виду, наглеца.

Моргун поднялся с нар. Те подпели ему скрипом, заранее соглашаясь с каждым движением своего хозяина. Его огромное, грузное тело походило на валун. Он плавно покатил к новичку, хмуря злую, лохматую бровь, словно норовил муху со стола согнать.

– Ты почто дружка обидел? – начал он сиплым голосом выводить в честь униженного.

Петр, вновь обернувшись, сосредоточил взгляд на парне. В камере воцарилась редкостная тишина. Даже Сивый, сделав два шага назад, замер в ожидании бури.

– Ты бы, дядя, тушку свою на прежнее место водрузил, а то, как бы нам надзирателя не разбудить, тогда тебе определенно неделю парашу выносить…

На Моргуна подобная угроза не подействовала, и он увальнем набросился на обидчика. Однако, в мгновение, получил такой силы удар в грудь, что, едва качнувшись, опустился на колени и, постояв пару секунд, в подобной, умиленно – сконфуженной позе, рухнул ничком вниз и затих.

Парень спокойно влез на верхние нары и лег, сделав облегченный выдох. Следом, сброшенные недоброжелателем, на пол слетели и не досушенные портянки Сивого.

Петр, как и прочие сокамерники, пугливо таращил глаза, понимая, что отныне власть переменится. Однако в душе его сидела другая, досадливая мысль: «Зря ты так, парень. Хоть ловок, да силен, но видно глуп по молодости. От этих тварей одной силой не отделаешься».

– Ну чего зенки пялите, слизня позорная, – скомандовал, скоро очнувшийся, Сивый.

– Моргун подыхает! Тащи его на нары.

Уложив бессознательного пахана на тихое ложе, Сивый вышел на середину, притопнул раза два, вертя вихлявой шеей из стороны, в сторону, словно ища поддержки. Достал пику. Без нее ему было не по-домашнему, уж больно свыклись они за долгие годы скитаний, а на тюрьме и вовсе не привычно; вроде третьей руки она. Порой и мозгов не надо; сама все решит, рассудит, да по местам расставит. Одно только – хозяин ей нужен такой же преданный, с фантазией, да выдумкой, иначе оба заскучают…

Подсвистывая, Сивый двинул к своему месту.

– Ой воля, волюшка… Славна долюшка… потрепалась вот только душа… – пропел Сивый. Откинулся на нары и утих.

– Вот и на вас нашлась управа, по жируете теперь, – прошептал себе под нос, обрадованный случившимся Петр. Однако жалел мальца. Хотя кто знает, каким дегтем его душа мазана…

Уже давненько не дымила тюремная котельная труба. С весны, как потеплело, удумало начальство за счет своих дешевых кадров, износившуюся донельзя кочегарку за летний период подлатать, да к осени вновь в работу пустить. Больно уж жалоб много. И мылись в холодной воде, и стирались кто где мог, и кипятили воду, порой, не там и не для того. В камерах страшный холод, да плесень от сырости пошла. Не прогреваются помещения; даже в сушилке, где последнее время принялись печь дровами топить, за ночь одна прель от портянок, да белья – гниль без просуши.

Раньше на месте лагеря мыловаренное предприятие стояло, а как захирело дело, так сюда и арестантов понагнали, лагерь сделали. Дышала кочегарка сколько могла, а тут вот видно и совсем пар выпустила. Благо карьер рядом – торфяник. Так вот и сырье иногда подбрасывали. Все дрова, на долгую зиму, не запасать.

Мало по малу, интересуясь, начальник лагеря стал подходящих ему людей отбирать, для ремонта котельной и починки гнилой теплотрассы. Нужда была в каменщиках, сварщиках, да и бетон класть желающих не находилось.

Однако принудительная работа не возбранялась и артель набралась быстро. Почти сразу бригадир нашелся; тот самый из новеньких, знать с «Кумом» в ладах был – человек загадка. Туда же и Моргун с приятелем попали. По профессии «Пахан», хоть и был вором, но сварочное дело знал. Об этих фактах его пестрой биографии на зоне знал любой. Обойти в этом, новом деле стороной Сивого, было бы глупо. Моргун без него – никуда, ведь сварщику всегда помощник требуется. А вот Петр Чиников в бригаду не попал, хотя страсть как на воздух рвался, до ужаса надоело в кислых подвалах тапки, да фартуки шить.

Давно Моргун планы вынашивал, однако мыслями своими ни с кем не делился. В последние дни даже Сивый приметил: «Уж больно дружок задумчив, да молчалив стал; не приболел ли?..» – терзался угодливо приятель.

Моргун не болел, но душа ныла, ища выход. И вот, когда бригада уже вела работы «на воздухе», как принято было говорить среди арестантов, Моргун вдруг словно воспрянул духом; посвежел, повеселел, злая ухмылка сменилась ясной и осмысленной целеустремленностью. Улучив удобный момент, он выдернул Сивого на разговор.

– Слушай сюда. Только тебе, ясно! Болтать будешь – язык подрежу, – Моргун стал сразу суровым, ухмылки как не бывало.

– Чего тебе? – Сивый тут же напрягся.

– Удумал я как отсюда свалить.

– Как это свалить? – хмыкнул приятель. – Тут махом крылья подрежут.

– Потом скажу, а сейчас запомни; ни одна падла не должна про это знать. Ты да я, иначе тянуть по полной. Я сразу приметил, когда Петра в бригаду не включили. Смекаешь, должно воля скоро, иначе бы впрягли. Вечером поговорим с ним плотно. План у меня на мази имеется, фраерок бы только не соскочил…

Напоминание Моргуна об освобождении вновь вернуло Петра к воспоминаниям. За двадцать лет отсидки, что тогда уже были за его плечами, он пережил многое; и на пике сидел, жгли да травили его, до синя разрисовали сокамерники. Однажды, при побеге, чуть было волки не сожрали. На севере то было, в Кучумской долине – тайга, гнус, да сопки одна за другой. Ничего, уцелел. Словом, испятнала его жизнь, притомила. А здесь вот еще и эта парочка заявилась, давай предъяву за бывшего пахана гнать.

«Конечно, этих двух он может с дороги убрать; оставить догнивать на параше. Не вязаться с ними, – соображал Петр, – тем временем и самому убраться куда подальше. Только вот проблема – достанут, руки у них длинные. Такие всегда находят, если захотят. А желания добраться до меня у них прибавилось. И чего я дурак во сне разболтался… – вспоминал Петр, – эту падаль на хвост себе, сам же и посадил, такое разболтать, вот уж угораздило! Издевались, сволочи, дознаваясь, а что делать; не подыхать же…» – скрипел зубами Петр.

Согласился он тогда, под пытками, указать место, где сейф упрятан. Что с обещания возьмешь? – рассудил он невольно. Для него важно время тянуть, да лучше обдумать; как дружков-сокамерников вокруг пальца обвести… Свобода вот-вот, а тут такое…

Подельники, по добру сговорились, передать с Петром на волю подробную карту и план организации побега. А с воли, там уж Аким поможет, дружок и подельник Моргуна. Оставили Петра до поры в покое. Уступил тот, согласившись лишь вынести план и передать его, а если все дело выгорит, то встретиться к сроку в условленном месте. С тем и разошлись.

На утро, когда Петра вызвали к начальнику тюрьмы, Сивый и Моргун настороженно переглянулись.

– Стоять здесь. Повернуться к стене. Руки за спину, – скомандовал сопровождавший его надзиратель.

Клацнул, разжимая челюсти, железный замок – дверь и отворилась.

– Направо по коридору, смотреть вперед, – дали жесткую команду.

Петр привычно и спокойно следовал сухим указаниям. Пройдя коридор здания, по которому ему ранее не приходилось хаживать, он попал в просторное помещение, побеленное изнутри в белое: «Еще кончат, сволочи,» – заныла пугающая мысль.

– Лицом к стене, – прозвучала очередная команда.

От белых, сырых стен пахло грибной гнилью, но запах был приятен Петру; Он помнил его с детства. Так пахло у них в погребе, в родительском доме. Выйдя через единственную дверь, которую отворили с противоположной стороны, по звонку надзирателя, Петр оказался на воздухе. Запах лесной прели и пение вольных птиц, вскружили голову. От обилия яркого солнечного света, сощурились привыкшие к полутьме глаза. Он слегка качнулся, но устоял.

На тюремный двор, куда ступили его сухие, но крепкие ноги, заключенных выводили очень редко. Все отведенное для работы и частных прогулок время, проводилось под крышей; в вонючих, отдающих кислятиной подвалах, не знающих тепла и солнца. Там и крысы то чувствовали себя неуютно, их тревожная пискотня, то и дело, резала слух невольникам.

«Эх – крысиная жизнь», – подумал Петр.

На последней зоне, где-то под Челябинском, в холодной Уральской тайге, он провел все основное время отсидки, если не считать первых пяти лет сплошных мотаний по безлюдным, сухим степям южного Казахстана, а позже и Сибири, где тоже довелось побывать. А вот здесь, он уже четвертый год не знал покоя; жизнь была куда хуже прежней. Доведись жить с одними крысами, что в подвалах; о таком рае Петр бы только мечтал, а то ведь те твари, что были рядом – куда хуже; и зубы у них поострей, и лапы загребущие отрасли.

Вот и ждал Петр в нестерпимой тревоге и надежде; когда же объявят, что он Петр Чиников, наконец-то свободен и может следовать куда захочет. По его неточным подсчетам все сходилось на сентябрь. На досрочное освобождение он надежд не питал. Не из тех везунчиков, да и по срокам – поздновато…

Судя по погоде, было лето. А значит следовало немного подождать. Только вот сердце иначе колотилось; для чего выдернули?..

Управление начальника колонии и его команды, как заключил для себя Петр, немного осмотревшись, должно было находиться где-то там, на той стороне просторного тюремного двора, куда его и вел тупой надзиратель. Петр был спокоен; не хватало еще сейчас непослушания. Одно то, что он проделал столь не обычный, не привычный путь, удивляло и волновало его все больше. «К чему бы? Не закончится ли все это расстрелом? – вновь тревожила мысль. – Пойми их… или нервы уже ни к черту» – досадливо думал он.