За недели, что скрывался Терентий в тайге от возможных преследователей, он так и не смог открыть, оказавшийся на той подводе, добротно сработанный, старинной работы сейф. Спасаясь бегством, он и представить не мог, что за его спиной упакован секретный груз атамана Войтовича. В конце концов Терентий успокоил себя тем, что займется этим позже. А сейф надежно спрячет до поры. И коли уж Красные не хватятся, то и сокрытый в глухом, недоступном лесу тайник, стало быть, его добыча…

Однажды на привале, после затяжного и трудного перехода через Качинские болота, командир, собрав все передовые группы бойцов, растянувшегося по тайге измотанного отряда, обратился к Красноармейцам с воодушевляющей речью. Долго говорил; все по делу, все правильно. И вдруг, так внезапно, словно он один и ждал этого удобного момента, попросил бойцов, какие сражались тогда на стороне одного из разбитых Колчаковских отрядов, зайти в его палатку. Речь шла об исчезнувшем обозе, который тщательно охранялся белыми при отступлении, просил немедленно и добровольно сообщить о всех фактах, имеющих отношение к этому делу. Свидетелей и очевидцев тогда не нашлось.

Однако Пантелей не преминул тут же воспользоваться этой ситуацией. А коли не захочет земляк поделиться с ним, то припугнуть можно: теперь само-собой, найдется чем. Терентия тогда словно обухом по голове; как только устоял. Ходил он настороженно; а вдруг да знает кто, что и он при том обозе служил, или еще чего-нибудь припомнят. Примерялся хитровато, то к одному мужичку, то к другому; с беседами да расспросами лез, дабы уверенней себя чувствовать: «Врете мол, не взять вам меня. Не знаете ничего. Не ваше это – мое…» И действительно, кроме Пантелея, некому было, в ту пору, Терентия напугать.

– Ну так как, Тереха, пришла пора тебе меня отблагодарить, я так думаю, – начал было Пантелей, отойдя с приятелем немного в сторону от лагеря, где им предстояло встать на ночлег.

– Да ты же знаешь Пантелей, я тебе завсегда благодарный буду, – недоумевал поначалу Терентий. Хотя тут же неуютным, колким ежом закралась под полу тревожная мысль, жаль вот только времени для размышлений совсем не осталось.

Пантелей продолжал.

– Э, друг! Вижу тебя так просто, по-свойски, не проймешь. Не смекаешь ты, по жадности своей, видать. А уж коли уговоры нашего командира на тебя не подействовали, то я на нужный путь и наставлю.

– О чем ты, в самом деле? Не пойму я что-то, – по-прежнему, разыгрывая недоумение, тревожился Терентий.

– Так и не смекнул? Так вот, – после некоторой паузы, приступил навязчивый Пантелей. – Есть у меня к тебе одно выгодное предложение. Коли в согласии будем, то и при барышах останемся и жалеть, потом, я думаю, тоже не станем.

У Терентия от видимых намеков, во рту пересохло; он стал жадно глотать воздух. Глаза забегали: «Ох уж Пантелей, ну и сволочь…» – скрипел он зубами. Должно ждал сильного удара со стороны, со страхом глядя на земляка, но чем защититься не знал.

– Все одно без моей помощи с тяжелой поклажей тебе не управиться, – резанул наконец Пантелей. – Ведь ты телегу утянул… Знаю, я все видел… И, что в тайге упрятал, тоже понятно.

Терентий как услышал слово поклажа, так и уселся на трухлявый пень, едва устоявший под тяжестью его грузного тела. Затрясло земляка мелкой дрожью. Пантелей это почувствовал: «Значит попал в точку», – подумал он.

– Где спрятал? Ну а если упрямиться станешь, то командующий наш сегодня же все и узнает. Что он с тобой сделает, сам знаешь. Тогда придется все отдать. А так поделим добро и разбежимся; не жадничай, на наш век хватит…

Некоторое время Терентий не двигался, в нем словно множилась, роилась злость на неприятеля, столь больно ужалившего его.

– Ох и гнида же ты, Пантелей, – только и сумел выдавить из себя Терентий, наповал сраженный напастью.

Долго сидел он еще в раздумьях на том замшелом пне, слепо глядя в даль лесную, мимо Пантелея, словно не замечал его присутствия, словно не стало от ныне существовать для него земляка. Одна лишь злость и желание взвыть переполняли и больно ели душу: «Только вот незадача, – вертелась беспокойная мысль, – Коли эта вражина командиру донесет – быть беде…»

Страшно хотелось пить. Шевельнув наконец пустым, шепелявым ртом он выдавил.

– Хорошо, Пантелей, коли так, будь в доле. Об одном прошу – язык не распускай, не то обоим худо будет. Я ведь хоть и случайно в этой игре, но все одно – козырная карта… А за добро, добром платить надо – это ты правильно заметил.

На том и порешили тогда земляки. Коли живы будут, обоюдную свою тайну хранить станут, а коли нет, каждый при своем останется. Как-то на привале, у Терентия с Пантелеем вновь о тайном разговор вышел.

– Ты знаешь, – обратился Терентий, – коли уж мы вместе, то и думать давай сообща будем. Может что доброе на ум придет, сгодится после.

Пантелей прислушался.

– А что тебя так тревожит? Сейчас главное домой живыми воротиться, с войной покончить… А там и соображать начнем.

Немного помолчав, Терентий продолжил:

– Да я все о сейфе размышляю, что на бричке той был.

– А что вообще на подводе той хранилось? Расскажи, не таись теперь то…

– Да в том- то и дело, что кроме этой кубышки и ничего. Только вот больно тяжелая, зараза. Да и заперта, к тому же, так, что и не подобраться. Это, я тебе скажу, не простая шкатулка. Старинная работа, мастерски сделана; тут подход и понимание проявить нужно.

Пантелей слушал внимательно. Впервые, за все время их совместной службы, товарищ его вдруг так разговорился.

– Спросить тебя хотел, – продолжил Терентий.

– Слышал ли ты что-нибудь о ключе к этой штуковине? Без него, чует мое сердце, ее не взять, хитра уж больно. Может догадки имеешь, у кого он мог храниться. Ведь без ключа – это загадка. Понимаешь? И не ты, ни я, разгадки не знаем. Сдается мне, что нужный ключ, должен был у атамана Войтовича храниться. Где еще, как не у него? Отряд охранял обоз – это факт. Откуда этот сейф взялся, нам не ведомо, да лучше и не знать. За ним охота идет, сам видишь, что Красные им уже интересуются. Тайну хранить надо – иначе просто конец нам; дознаются, а после уберут и дел-то всего…

Пантелей, в душе, во всем соглашался с Терентием, но своего, вдруг возникшего соображения относительно ключа от сейфа, ему не высказал. Решил повременить, с собственными мыслями разобраться…

– Тут надо подумать, как на ключ выйти – только и ответил Пантелей.

– Поговорим еще об этом, сейчас не время, да и пора уже. Видишь бойцы двинулись…

В продолжении всего следования, до очередного привала, с предстоящим ночлегом, Пантелей думал о ключе: «Если предположить, что Терентий прав, – размышлял он, – и ключ действительно мог храниться у атамана, то интересный факт получается». То, что земляк бежал во время боя, улучив удобный момент и совершенно не задумываясь над тем, как откроет сейф – понятно. Важнее тогда было им владеть, а остальное приложится… Только вот командующего убили при перестрелке, – Пантелей хорошо это знал. Знал и то, что обыскивать убитых не стали, посчитали что не к чему.

Место захоронения белого атамана, ему было хорошо известно, потому как сам в том захоронении участвовал; откомандировали на такую работу. Кто по полянам убитых собирал, а кто их хоронил… Так вот и довелось ему самого атамана Войтовича хоронить, под самой вышкой. Остальные бойцы в общей могиле себе последнее пристанище нашли. Многие так по лесам да полям лежать остались, потом уж местные прибирали. Тогда сам красный командир о месте захоронения атамана распорядился. Мало ли кто заинтересуется или чекисты по следу пойдут.

После, вечером, когда часть бойцов устраивалась в брошенных бараках на ночлег, Пантелей решился, все же, высказать Терентию свои предположения по поводу ключа. Мало ли, что он может задумать, волновался земляк. Уж больно Тереха был расстроен после последней беседы. Всего от этого пройдохи ожидать можно, а вот ежели соображения свои выскажу, не факт ведь, но думаю заинтересоваться может – для дела это лучше. Ведь важно одно; главный козырь в руках Терентия и где упрятана подвода – знает только он, а без сейфа ключ, так – безделушка.

Терентий заинтересовался фактом захоронения белого атамана. Посчитал что, пожалуй, там и нужно будет искать… На том и разошлись, что воду в ступе толочь, каждому было о чем подумать.

Всю долгую, мучительную ночь, Терентий не сомкнул глаз: не спалось и все тут. Какой там сон, коли за глотку ровно клешнями взяли. На зубах – скрип один, а в голову мысли разные лезут; спорят, советуют наперебой. Только вот душа не принимает; не то все, не к месту, не ко времени… Хотя время то и не ждало: «Кто его знает, земляка, лешего этого, у него сегодня одно на уме, а завтра; пойди, спроси? – думалось среди ночи, – На кой он мне дался; возьмет да настучит командиру, тогда уж точно не пожалеют – в расход пустят. Зараз бежать бы из отряда, да только вот скрываться где-то надо. Домой, само собой, не явишься – врагом сочтут. Итог один – опять же расстрела не миновать. Патронами бы запастись, да в тайгу. Отсидеться, сейф разломить, и уехать куда подальше. Только вот от хозяйства, от земли, куда тронешься?..

Жена она что, не велика птица, а вот земля – это тебе совсем другое дело, за нее и воевали. Получить бы надел, да жить себе; навоевались уж. Только вот Пантелей, сволочь, не даст. Этого близко подпускать никак нельзя. Ишь лапу когтистую запустил. О ключе рассуждает… Я и без него добро открою. Главное кубышка у меня, и никто к ней дорогу не знает. Ежели убегу, то и делиться не надо…»

Перевалился грузно Терентий с боку набок, заскрипел гнилыми нарами. Светало. Сквозь все более голубеющий проем небольшого окна, проглянула близость слабо-уловимого, едва сочившегося утра.

Родилась мысль – новая, страшная. Она, что неотвязная, неотступная зубная боль, давила камнем сердце, рвала грудь. Душа ныла, изнемогая под тяжестью неразрешимой проблемы: «Да, – уж под утро понял Терентий, – лишь убрав с дороги камень, можно продолжить путь.»

Он догадывался, был просто уверен, что, устранив Пантелея, он не лишится ниточки, связывающей его с ключом от сейфа. И в случае, если злосчастный ящик все же не поддастся его воле, то известно где можно попытаться найти ключ.

Как назло, Пантелей, последнее время, вел себя подозрительно и странно. Стал вдруг сторониться товарища, часто его можно было видеть в кругу лиц приближенных к командиру отряда. Это беспокоило Терентия еще больше: «В активисты рвется, шкура продажная, землячок…» А значит, перспектива у его сейфа вырисовывалась однозначно – стать народным достоянием. С этим Терентий никогда не смирится… Так он тогда и поступил.

В одну из ночей, под утро, когда еще совершенно темно, но рассвет уже близок, Терентий в тревоге пробудился; толи сон ему дурной привиделся, толи от нестерпимо жутких человеческих испарений, невыносимо было более пребывать в казарме. Выходя из душного барака, где квартировала часть отряда, растолкал он земляка, велел за ним идти; якобы дело есть, да поговорить надо, с глазу на глаз…

От удара штыком в живот, Пантелей чуть слышно всхлипнул, взмахнул бессильными руками, словно улететь норовил и, тут же, рухнул на землю. Даже часовой, сонно бродивший у склада боеприпасов, так ничего подозрительного и не заметил. Должно жинку представлял – пригрезилось… Да лучше бы уж погодил с такими грезами. Минутой позже Терентий убрал и его. Сунув наскоро в мешок две коробки патронов, что попались под руку, да прихватив винтовку, лежавшую рядом с часовым, Терентий тихо ушел в тайгу, так и не нарушив сонной, предутренней истомы устало отдыхавшего отряда.

Наутро Красноармейская часть снялась по тревоге. Однако зря только людей мотали. Бежавшего и след простыл. С подобающими почестями проводили в последний путь двух бойцов, геройски погибших от руки бандита и убийцы. В отряде, при проверке, не обнаружили лишь Терентия. И к вечерней зорьке в ревком Сибирской дивизии, товарища Сердюка пошла с гонцом депеша, в коей значилось:

«За измену пролетарской Красной армии и всего трудового народа, за зверское убийство двух бойцов-красноармейцев, и позорное, предательское бегство из отряда, Терентия Чиникова приговорить армейским трибуналом к смертной казни. При поимке преступника и дезертира – расстрелять».

Бумага, за подписями и печатью командующего дивизией и командира отряда, была передана в органы ЧК для дальнейшего расследования по делу. Так вот и стал Терентий вне закона. Ну а про всю дальнейшую жизнь деда, Петру и вспоминать не хотелось. Как он скитался, скрываясь от властей, бродяжничал на лесных дорогах, грабя и убивая ни в чем не повинных крестьян; из-за золота, денег, продуктов, словно мало было ему того, что в тайге упрятано. Вепрем лесным стал, кровожадным и безжалостным волком, глухим к чужим мольбам и просьбам. Вся округа тогда слухами полнилась. Да почитай весь люд, что пропадал в ту пору безвестно – все, его грязных рук дело. Терентий тогда сейф премудрый открыть не смог; ключа не было нужного. Как только за него не брался. Почитай все известные способы перепробовал; ни огнем, ни железом, ни пилами особыми, ни чем не бралась сталь, а к самому замку с простой отмычкой не подступиться; не отпирается и все тут. Да и как отопрешь, коли скважина у замка изнутри ширмой закрыта, к ней то и нужен ключ, иначе даже отмычки внутрь не проходят. Вот и лютовал ирод. Даже жену покойного земляка, пытал, дознавался. Да только вот стойкая, видать, баба оказалась, а может и не знала тогда вовсе о делах тайных ее мужа, а стало быть, и о ключе.

Не смогли Терентия ни сыщики, ни чекисты выследить. Затаился до поры, тайга великая, а желающих рыскать по ней, неизвестно в каком направлении, рискуя своей жизнью, мало находилось. Изворотлив, видать был. Дикая, суровая жизнь, этому быстро учит, а не то зверье, да мороз, вмиг одолеют…

Да и самое главное, что важно; уж очень он умело следы заметал, доказать не получалось, что его это рук дело. Иные даже шутили: «Придумали, мол, все грехи на дядю в тайге валить, этак и милицию держать без надобности; все дела можно раскрытыми считать.» А то и всерьез говорили: «Сгинул по всему Тереха, давно уж должно. Поживи-ка в тайге столько годочков, небось по неволе, умом тронешься… Да не живой уж он, грешно так-то на покойного смертную вину валить. Работали бы лучше, да настоящих преступников вылавливали.»

Словом, ни улик, ни фактов; одни слухи, да догадки, а их к делу не пришьешь – поди докажи, что это он сотворил. Потому, наверное, и больших усилий на поиски, да поимку исчезнувшего когда-то, еще в Гражданскую, дезертира, никто не прилагал.

С Гражданской, вот уже почитай двадцать лет прошло, в конце войны это было, вспоминал, перевалившись на другой бок Петр. Он, по ранению, тогда с фронта пришел, хромал. Важную жилу осколком перебило, нога почитай и не гнулась, прямехонько так и стояла. Долечивался на домашних харчах, при мамашином уходе. Так более и не призывался, да оно и понятно; куда годны такие в армии.

Когда только-только война окончилась, народ с фронта повалил. Радость у людей, а тут вновь округа слухами пошла. Мол свирепствует опять этот не пойманный, таежный дьявол, или еще кто, неведомо…

Все лихие годы ведь не было Терентия; не видно, не слышно. Должно всю войну, от властей прятался, на чужой беде наживался да за добро трясся. Глупо богатство бросать, да воевать идти. Тут только одно; скрыться, до поры и ждать… А как с фронтов то народ с победой возвращаться начал, так тут вот самое времечко в родные места податься. Добро ждало его, словно хозяина неизменного и единственного. И сам Терентий рвался к нему, изнемогая, душой и всем сердцем. Только вот сейф никак не желал признавать над собой власть Терентия. Упрямился и не сдавался…

Тогда-то Петр и выследил Терентия, хотя бабка, его всячески покрывала, не желая, чтобы он с внуком виделся. Случайный их разговор за сараем услышал. Под утро уж во двор вышел, а они шепчутся. Мало лиха она через него приняла, а все же жалела ирода, а может боялась просто. Жизнь их – потемки.

Терентий сулил через пару дней вновь заявиться, болел он, старым стал, силы не те; конь ему нужен был, да провиант просил заготовить; соли, муки, да спичек. Всю ночь протопал Петр по его запутанному следу, чуть было не потерял из виду. Нашел-таки его бандитское логово. Там, прижатый к стенке, он все и выложил. Про долгую свою скитальческую жизнь рассказал. Пригрозился внучок его властям сдать, за голову ирода десять тысяч обещали. Всем известно, что разбои на дорогах, грабежи и убийства людей – это его рук дело. Только вот поймать, душегуба, не могут.

Сошел Терентий с лица, почернел, долго сидел молча, словно подменили его, как последнее сокровенное отняли. А Петр ему:

– Спрятался в дебрях, не сыщешь. Старуха Полина, вон уж, обо всех твоих зверствах давно поведала. И что ключа от сейфа ты домогался, который у Пантелея был. Чего ты только добился от жизни такой: гнильем у тебя тут пахнет, вот и душой ты прогнил, Терентий. В милиции уже все про твой сейф известно. В розыске он давно. Найдут ведь все равно. Да и стар ты уж стал, попользоваться добром не успеешь. Другое дело мне, молодому… Все еще впереди; сподобит и нужное хозяйство поставлю, дом отстрою, женюсь, да и глядишь, тебя старика, без помощи не оставлю…

Черней чернозема стал Терентий лицом, и чего он только тогда не умер, не пришлось бы грех на душу брать, да через это столь лиха хватить; на десятерых делить можно.

– Так что показывай дед свой тайник – велел Петр, – будем думать, как поклажу отсюда вывезти, да чем отпереть.

Поддался Терентий уговорам, куда деваться; указал сейф. Внук все же, не чужому человеку доверился. Да и понимал он, как никак, что стар и кто, кроме внука и дочери о нем, старике, хоть малую заботу проявит. А за такую услугу, кто знает, может и в его, отшельническую, горемычную, жизнь, помощь придет.

Погрузили вместе сейф на подводу, и при двух лошадях, что были у Терентия, отправились к поселку. Решили поближе сейф захоронить до поры, пока ключ к нему подберут. Не наездишься ведь за каждым разом в тайгу, за тридцать верст почитай, да и не безопасно; выследить могут. Дорога шла в ночь, мимо топких Яшинских болот. Тропы были узкие, почти непреодолимые для упряжки из двух лошадей. Пришлось тянуть поклажу одной лошадью, поочередно меняя их. Ближе к утру, когда уже светало, топь стала просматриваться лучше; заговорила растревоженная, болотным газом, прелью травы пахнуло. Подвода, то и дело вязла, прорезая острыми ободьями колес, скользкую, мякоть почвы.