Голова хоть и была словно набита ватой по самую маковку, но на данный момент представляла собой совсем не вместилище всяких полезных знаний и житейских премудростей, накопленных за не столь долгий отведенный мне Господом срок пребывания на белом свете, а скорее превратилась в живой оголенный пульсирующий нерв. И слово «болела» сюда не совсем подходит. Потому что она, головушка моя бедная, не просто побаливала, типа, там «бо-бо и все». Нет. Она реально раскалывалась и разламывалась на части, как будто в нее без моего ведома просочилась и с комфортом расположилась целая свора проказников-чертенят, и они, эти долбаные слуги Вельзевула, развлекаются тем, что время от времени с завидной и краткой периодичностью запускают новогодние петарды у меня в голове. Ну, не придумали ребята для себя другого, более достойного и интересного занятия. А еще там, внутри, в черепной коробке, где, как нас уверяют так называемые последователи небезызвестного Гиппократа, обзывающие себя врачами (а по мне, так большинство из них жулики и шарлатаны), должно находиться серое вещество, обозначенное ими как человеческий мозг. Так вот, прямо там, в нем, что-то сильно шумело, гудело, звенело, брякало и издавало целый ряд каких-то других непотребных звуков, иногда очень напоминавших пролетающее где-то поблизости и зависшее по какой-то непонятной причине прямо надо мной целое звено боевых вертолетов.

Веки слиплись, и открыть их, дабы обозреть, что меня окружает, без помощи башенного крана, лебедки, ну, или хотя бы маленького завалящего домкратика никак не представлялось возможным. Мир вокруг меня кружился в каком-то дьявольском танце, прилично тошнило.

В общем, мне было нехорошо, а еще ко всему этому надо прибавить раскаленное солнце, которое, нещадно припекая, прожигало кожу насквозь, прожаривая своими безжалостными лучами до самого нутра измученное и абсолютно голое тело. Во рту царил солоноватый, с привкусом железа вкус крови. Язык в сухой гортани распух до невероятных размеров и прилип к нёбу и, как казалось, вряд ли уже являлся частью моего бренного тела. Пить хотелось нестерпимо. И виной всему тому жуткому состоянию, которое я сейчас испытывал, к моему глубочайшему сожалению, было не близкое и знакомое почти всем чувство старого доброго послепраздничного похмелья. Отнюдь.

Запястья и щиколотки крепко-накрепко связаны грубой веревкой, впившейся в кожу до мяса. Все тело в синяках, ссадинах и кровоподтеках. Судя по всему, я или то, что от меня осталось, сейчас возлегало в крайне неудобной позе на не струганом и, скорее всего, даже не мытом дощатом помосте какой-то повозки, в которой напрочь отсутствовали хоть какие-то элементы, смягчающие ее передвижение по пересеченной местности. Я имею в виду рессоры, амортизаторы, ну, или еще что-нибудь этакое, что бы хоть как-то более или менее скрадывало неровности дороги при езде и облегчало путь едущим в повозке путешественникам. Повозка, когда ее колеса наезжали на препятствие, пусть даже на самый незначительный бугорок или ухаб, проваливаясь в ямку, подпрыгивала как ошалелая, заставляя меня подпрыгивать вместе с ней. А их, этих препятствий, на пути повозки было более чем достаточно, поэтому трясло нещадно, выматывая не только душу, но и доставляя измученному телу дополнительные неудобства в виде вспышек острых, никак не контролируемых приступов дикой боли.

Поскольку заплывшие от синяков веки я открыть не мог, а знать, что вокруг, хотя бы примерно, так, в общих чертах, для общего, так сказать, развития, хотелось (природная любознательность, знаете ли), я, памятуя, что для общения с внешним миром у человека есть не только органы зрения, но еще и такие вещи, как рецепторы обоняния, втянул носом жаркий воздух. Крепко пахло пожухлой сгоревшей на солнце травой, разноцветием степных горько-пряных полынных растений, дорожной пылью, поднятой неспешным, размеренным цоканьем лошадиных копыт. За животными тянулся едкий шлейф конского мускусного пота.

В общем, обычный знойный летний полдень в далекой богом забытой деревне где-то на южных рубежах России на матушке Земле.

Вот только это не юг России и не далекая богом забытая деревня. Да и не Земля это вовсе, а Юпиний – планета, расположенная хрен знает в скольких световых годах и парсеках от Земли, где-то на задворках Вселенной.

«А кто я? И какого хрена я здесь вообще делаю?» – острой вспышкой, подобной молнии, проскользнула мысль в моей многострадальной голове.

Сиюсекундного ответа на поставленный вопрос не последовало. Соображалось крайне туго. Мысли в мозгу ворочались с трудом, как сизифовы камни. Сказывалось то скотское состояние, в котором я пребывал.

«Давай, – сказал я сам себе. – Соберись, вспоминай потихоньку: кто ты и как здесь оказался? Анализируй».

«А чего тут анализировать? Ты, батенька, мудак», – услышал я внутри себя издевательский голосок.

«Мать моя женщина. А это еще кто?»

Голосок, звучащий в моей голове, не в пример мне реагировал на заданный вопрос довольно резво и отвечал достаточно бойко:

«Кто-кто? Дед Пихто, а также Конь в пальто, а также Хрен с бугра, а также…»

«Все, – тормознул я его. – Можешь не продолжать. Я тебя опознал. Ты та сволочь, которая обитает в каждом человеке, утверждает, что живая, но невидима и неосязаема, и имя твое – внутренний голос. А еще вместо того, чтобы проявлять чувство благодарности и уважения к человеку, в теле которого ты обитаешь, ты, как тот паразит-солитер, гложешь его с утра до вечера, учишь уму-разуму да еще и обзываешься всевозможными нехорошими словами».

«Ну, хорошо, – ответил внутренний голос. – Может, тогда подскажешь, как тебя еще называть, если ты и вправду мудак? Ты хоть что-то помнишь?» – спросил он у меня.

И тут я вспомнил все. Волна стыда и полной безысходности накрыла меня как цунами. От этого захотелось выть в полный голос. Я понял, что внутренний голос, обзывая меня мудаком, был мягок, крайне сдержан и чрезвычайно тактичен в оценке моих действий и умственных способностей. Потому что сам себя я бы наградил далеко не столь лестными эпитетами. Даже не знаю, какие непечатные выражения можно подобрать, чтобы по достоинству оценить сотворенную мною безответственную глупость. Проявив преступную халатность, которая может привести не только к моей смерти. Ну и черт бы с ней, хотя умирать тоже совсем не хочется. Здесь дело совсем в другом – на кон поставлено столько всего… И от меня лично зависит не только моя жизнь, но и жизни многих людей, а также, не побоюсь этого слова, авторитет и репутация самой людской цивилизации, а, возможно, даже дальнейшего существования и нормального функционирования оной.

Миссия, за которую я взялся и которую, кстати, сам распланировал, слишком серьезна и ответственна. Перед высшими силами опарафиниться никак нельзя, иначе всех нас ждут тяжелые времена. А еще я убедил всех – не только мою команду, но и наших кураторов – в том, что мой план не только выполним, но и идеален – не имеет изъянов. И что ни при каких обстоятельствах осечки не будет, я ни за что не накосячу. В меня поверили все. Наверное, я был очень убедителен.

«Ага, Олег Сапелов, я так понимаю, все-таки вспомнил?» – поинтересовался мой внутренний голос.

«Да, я вспомнил, – удрученно ответил я. – Кажется, я умудрился накосячить и опарафиниться по полной».

Ну, давайте все по порядку.

Как мы возвращались с Грелиосса – это отдельная история. Нет, сам полет до Земли прошел нормально, в штатном, так сказать, режиме. Самое тяжелое было уложить в индивидуальные капсулы для сна в анабиозе свою команду, особенно Алину.

Она стояла напротив, вперившись в меня жестким прожигающим взглядом. Ее глаза были сухи и уже не могли больше плакать, все слезы она выплакала еще в шаттле, пока мы летели к звездолету. От той милой, мягкой, улыбчивой, непосредственной девушки, появившейся когда-то благодаря моему выбору в нашей команде, не осталось и следа. Поседевшая в одно мгновение и от этого ставшая более взрослой, зрелой, что ли, после того как на ее глазах Юру распорола очередь из автомата.

Раньше я только слышал о таком – что человек от пережитого горя может поседеть в одну секунду, а сейчас пришлось увидеть самому. Хоть Алина и была нашпигована успокоительными, но успокоиться и смириться с утратой любимого она не могла, да и не хотела.

Вот и сейчас, сжимая кулаки и метая молнии, время от времени по привычке заправляя седую непослушную прядь волос за ухо, она обвиняла во всем, что случилось, меня и только меня. Причем эпитеты и обороты речи, касающиеся моей особы, она не подбирала, самое ласковое, что я услышал из ее уст в свой адрес, – это (цитирую дословно): «Трусливая сволочь, спрятавшаяся за спину ребят, и ни на что не способный бездушный импотент, думающий только о своей шкуре и возомнивший себя великим военачальником, которому какой-то мудак доверил распоряжаться людскими жизнями».

Я чувствовал себя пригвожденным к позорному столбу, а каждое ее слово было как брошенный в меня камень. Впрочем, я даже не оправдывался: во-первых, понимая, что в чем-то она права, а во-вторых, ей обязательно надо выговориться в своем горе. Конечно, я мог возразить, что наше задание должно было любой ценой быть выполнено, подчеркиваю – любой, но, с другой стороны, я как командир обязан был обеспечить не только выполнение поставленной задачи, но и по возможности сберечь жизни своих подопечных. Конечно, прямой моей вины в том, что так все случилось, не было, просто так сложилось, так карта легла, что уж теперь поделаешь.

Я не перебивал Алину, терпеливо и молча внимал, как она, являвшаяся в свое время для всех нас олицетворением самой добродетели, осыпала меня нелицеприятными и нецензурными проклятиями. Какой-то посторонний, случайно подслушав то, что она сейчас говорила обо мне, наверняка составил бы самое превратное и извращенное мнение о моей скромной персоне.

На защиту чести и достоинства Олега Сапелова, то бишь меня, из команды никто не встал. Жанна и Аня стояли плечом к плечу, хмурились и молча кивали как заведенные, пока меня отчитывала Алина, тем самым показывая, что соглашаются по всем пунктам, с каждым обвинением, выдвинутым против меня. Ну, с ними-то все понятно, эти две, вдруг ставшие закадычными подругами, не могут мне простить то, что я переспал со Светкой – своей бывшей. Особенно активно они кивали, когда Алина в сердцах обвинила меня в мужской несостоятельности, обозвав импотентом. Им почему-то это определение особенно понравилось, и, по-видимому, им казалось, что оно в полной мере и очень точно характеризует меня как индивида. Никогда не постигну женскую логику, она, как мне кажется, полностью извращает само понятие разумности и никак не укладывается в строгие рамки нормальной человеческой – я имею в виду мужской – логики. Ну, ладно, с Жанны взятки гладки, у нас с ней ничего не было (в смысле секса), могло, конечно, состояться, но не дошло. Хотя опять же, если ты не в курсах, то какого хрена соглашаешься? Но мне совершенно непонятно поведение Ани. Она-то чего кивает и поддакивает? Сама Аня уж точно имела возможность, причем неоднократно, испытать на практике весь потенциал моего мужского либидо и особенно той части моего организма, на которую сейчас указывала Алина, огульно обвиняя в том, что именно она, эта очень нужная и крайне важная выступающая часть меня якобы имеет некоторый изъян, вследствие чего полную недееспособность и абсолютную невозможность нормальной работоспособности. Аня могла не только засвидетельствовать лично, что все у меня в порядке с потенцией, но и с гневом отвергнуть все эти грязные инсинуации вокруг моего мужского достоинства.

Но нет. Кивает как китайский болванчик. У-у-у-у-у, кикимора. Одно слово – Всадница без головы. Андрюха тоже помалкивал. Скорей всего, он не был согласен с безапелляционными выводами, вылившимися в неправомерные и бездоказательные выпады Алины и этих двух волчиц – Жанны и Ани, но вы же понимаете, ни один нормальный мужик, находясь в здравом рассудке, не пойдет против разъяренных дам, это равносильно тому, чтобы самолично засунуть голову в пасть оголодавшему тираннозавру, поэтому он скромно, потупив взор, уперся взглядом в пол и не встревал, определив для себя, что рассматривать рисунок на полу намного интереснее, занимательнее и, главное, безопаснее, чем вступать в дискуссии.

Наконец я почувствовал, что Алина начинает выдыхаться. Возможно, все-таки успокоительные, которые мы с Андрюхой в немереном количестве вкололи ей еще в шаттле, брали верх. Она начала повторяться и пошла на второй круг. Я не стал дослушивать до того места, где она ни за что ни про что намекала на наличие у меня сексуальной дисфункции, приписывая половое бессилие, доставив тем самым в очередной раз удовольствие двум подругам, стоявшим рядом с ней. Поэтому решил перехватить инициативу.

– Все. Хватит, – резко сказал я. – Ты можешь помолчать и выслушать меня наконец?

Получилось хлестко, как пощечина. Алина запнулась на полуслове.

– Я тебя понял и не снимаю с себя ответственность ни на грамм. Наверное, ты права, я такой, как ты меня тут описала. Но сейчас нам надо не посыпать голову пеплом и не разбирать мои морально-этические и физические качества, этим ребят не вернешь. Сейчас надо думать о том, как нам вытащить наших друзей из прошлого, чтобы они были опять тут, с нами, живые и здоровые. Поэтому у меня есть план…

Я выложил Алине то, о чем до сих пор рассказывал остальным: что по прилету на Землю мы все рассказываем Гелле, пополняем команду и возвращаемся на Грелиосс. Выслеживаем и пеленаем Светку, поскольку она в фаворе у целионов, с ее помощью попадаем на их звездолет, на котором имеется установка по вытаскиванию людей из прошлого. Захватываем его, потом вытаскиваем Юру, Карину, Витю и даже алабая Дашку и только после этого передаем звездолет нашим кураторам для изучения. Они уже пусть сами решают: изучать, уничтожать или передать его дальше самому Создателю как доказательство того, что Великий Уравнитель играет не по правилам – краплеными картами.

– Конечно, детали надо еще доработать. Ну, вот, в общих чертах как-то так.

Пока говорил я, кивал только один Андрюха. При упоминании имени моей бывшей на лицах Ани и Жанны появилась горькая презрительная гримаса. Но в глазах Алины забрезжил лучик надежды. Она ожила, и мне показалось, что даже готова была взять все свои слова обо мне назад. Конечно, мой план больше напоминал что-то типа «аля-улю, гони гусей, погнали наши городских». Но для нее это был единственный шанс вернуть любимого. Так утопающий хватается за соломинку, а неизлечимо больной верит любому шарлатану, который пообещает сиюминутное выздоровление.

– Повтори, – твердо попросила Алина, глядя в упор, выискивая, не промелькнет ли в моих глазах хоть искорка неискренности.

Я повторил, потом еще и еще, и лишь только после того, как я поклялся самыми страшными клятвами и всем, что мне дорого, что я вытащу ребят, причем сделал это не один раз, она более-менее успокоилась. После чего сама легла в капсулу и отключилась.

– Ну а вы, красавицы, что ждете? – обратился я к Ане с Жанной и показал рукой на их индивидуальные капсулы.

К Ане после пыток в казематах висбуков зрение пока так и не вернулось, здесь мы уповали на почти всесильную земную медицину. Понимая, что ей самой не справиться, предложил свои услуги:

– Ань, тебе помочь? – обратился я к ней со всей учтивостью, на которую был только способен.

– Без сопливых, – зло ответила она. – Мне Жанночка поможет.

– Конечно, Анечка, помогу. Что за вопрос, – и демонстративно, не обращая на меня внимания (типа мы тебя презираем, чувак), с материнской заботой начала укладывать Аню в капсулу.

Надо же, поражаюсь женщинам, это все-таки особая форма жизни, непостижимая для мужского сознания. Еще когда летели сюда, на Грелиосс, они, мягко говоря, недолюбливали друг друга, постоянно оспаривая пальму первенства, напоминали двух королевских кобр, встретившихся на узкой тропинке, брызжущих ядом в споре, кто проползет первый, готовых в любую секунду вцепиться друг в друга. А сейчас: «Помоги мне, Жанночка», – «Конечно, Анечка».

Я шизею. Как будто с самого детства закадыки – водой не разольешь.

На почве моего соития со Светкой сплотились красавицы.

«Ну и чего ты тогда переживаешь? – как всегда не в кассу из глубин моего сознания выплыл внутренний голос. – Ты же в конечном счете именно этого и хотел – чтобы у нас был здоровый дружный коллектив и чтобы девочки не ругались».

«Я хотел, чтобы наш коллектив был дружен, но не ценой всеобщего ко мне презрения со стороны его женской половины», – возразил я.

«Значит, будь осторожен в желаниях своих», – пожал плечами внутренний голос.

«Спасибо за дельный совет, утырок», – поблагодарил я.

«А может, Олежек, не стоило спать с бывшей? Я понимаю, что было душевно, но все-таки не мешало бы слегка головой подумать, прежде чем штаны снимать», – не унимался он.

«За это я уже не раз покаялся. Бес попутал. И потом, каждый человек имеет возможность ошибиться, и у него должен быть шанс на прощение. Вот, Господь даже блудницу Марию Магдалину простил, и причислили подругу к лику святых».

«Вон куда ты хватанул. Так ты, батенька, не Мария Магдалина, и к лику святых тебя уж точно не причислят, зуб даю».

«Спасибо. Умеешь успокоить и приободрить».

«Пожалуйста, Олежек. Обращайся, если что».

Пока мы беседовали с моим вторым я, Жанна уложила Аню, нажала кнопку на ее капсуле, отправив Всадницу без головы в царство Морфея, где та будет находиться, как и другие члены команды, до прилета на Землю. Сама же, по-прежнему не глядя в мою сторону, начала раздеваться, также готовя себя к сну.

Я загляделся на ее гибкую, как лоза, фигурку и длинные ноги. Да-а-а-а, что ни говори, а красота спасет мир.

– Вы, двое извращенцев, может, перестанете глазеть? Убирайтесь отсюда, пока я не улягусь, – не поворачиваясь к нам, зло прикрикнула Жанна.

Поскольку ее голос не предвещал ничего хорошего, то мы с Андрюхой быстренько поторопились на выход. Нам с ним еще надо проверить жизнедеятельность звездолета и отправить его в путь – обратно на Землю. В общем, куча дел.

– Да-а… Олег, лихо на тебя девчонки окрысились, – заметил Андрюха, когда мы выскочили из зала в коридор.

– Ты тоже считаешь, что я во всем виноват? – задал я ему вопрос.

– Да нет, Олег, то, что ребята погибли, – это прежде всего стечение обстоятельств. И потом, мы же еще на Земле все знали, на что идем. Погибнуть мог кто угодно: и ты, и я, – это лотерея. Просто ребятам не повезло. А задачу надо было выполнить по-любасу – это было самое главное и первоочередное, и наши потери в счет не идут. Мы с этим справились. Ради этого нас и вытащили из прошлого. Все остальное – это лирика.

– Ну и что же ты свои доводы не донес до наших красавиц? – с ехидцей в голосе поинтересовался я.

Он как будто не заметил моего сарказма. Неопределенно пожал плечами.

– Я очень хорошо понимаю Алину, – продолжил он после секундной паузы. – В том, что погиб Юра, кто-то должен быть виноват – был человек – и нет. Она не хотела искать истину и смотреть на все под другим углом, ей сиюминутно нужен был виновник, и она назначила тебя. Это уже чисто человеческое, так мы, люди, устроены. Эмоции у нас всегда на первом месте, разум – на втором. Ты у нас командир, поэтому как бы отвечаешь за все. Может, придет время, и Алина пересмотрит свою позицию, а может, и нет. Я не могу ее за это корить.

– Да я ее и не корю. Какое я имею право ее корить? – ответил я.

– Что же касается Жанны и Ани, – продолжил Андрюха, – Естественно, что они во всем поддержали Алину. Им тяжело быть объективными – ты предпочел им другую, тем самым нанес им оскорбление, унизил, в общем, сделал очень больно. Они же женщины, и женщины, явно к тебе неравнодушные. Поэтому и повели себя так. Если тебя Алина сегодня обвинила бы даже в расстреле в Далласе двадцать второго ноября тысяча девятьсот шестьдесят третьего года тридцать пятого президента США Джона Кеннеди, они бы обязательно согласились с ней, подтвердив ее правоту, и им абсолютно не важно, что ты к этому времени еще не родился. Виновен и все тут. Баста.

Я, тяжело вздохнув, согласно кивнул.