Халява

Стояла морозная январская ночь, когда из окон дома по улице Корлояровской раздались дикие крики:

– Халява! Приходи! Приходи ко мне, халява!

Такие крики продолжали оглашать окрестности ещё минуты три. Наконец Витька Добрушев закрыл форточку и подытожил: «Ну что ж, с подготовкой покончено». После чего выключил свет и с чувством выполненного долга отправился смотреть новый боевик, принесенный другом Генкой.

Часа через два он вернулся в свою комнату, удивился, обнаружив открытую форточку, снова закрыл её и включил настольную лампу. На краю стола, поодаль от обёрток жевательной резинки, расчерченных под «Морской бой» листков, карикатур на преподов и прочих полезных в студенческой жизни мелочей одиноко лежала зачётка. Неясное чувство любопытства заставило Витьку открыть сей документ и подробно рассмотреть каждую страницу, вплоть до фотографии с печатью. Почерпнув, видимо, много новой и полезной информации, Витька снова кинул зачётку на стол и повернулся к своей кровати.

Только по невероятной случайности его челюсть не сумела достичь пола в этот момент – поворачиваясь, Витька почёсывал рукой подбородок, и рука явилась преградой на пути челюсти в неизведанные низины.

На Витькиной кровати сидело существо. Именно так Витька охарактеризовал его для себя в первый момент. Существо было похоже на огромный тюк ваты с торчащими из него тоненькими ручками и ножками. Только вата была какая-то розовая, будто вымазанная вареньем. Прямо на этом тюке находились две чёрные бусинки глаз, а рот был будто небрежно нарисован куском угля.

Вернув распоясавшуюся челюсть на место, не потерявший самообладания Витька спросил:

– Ты кто?

– Как это кто? – ответило существо довольно высоким голосом. – Ты же сам не так давно орал что есть мочи: «Халява! Приходи!» Ну вот, я пришла.

– Ты что, всамделишная Халява? – Витька не верил своим глазам, лихорадочно вспоминая, не было ли вчера какого-нибудь очередного студенческого праздника, где бы он мог напиться до белых коней… вернее, до розовой Халявы.

– Естественно, всамделишная. Самая что ни на есть всамделишная. Ты что, никогда Халявы не видел? Тогда чего звал?

– Ну… я думал… поверье это такое студенческое…

– Поверье… Сам ты поверье. – Халява спрыгнула с кровати и подошла к Витьке вплотную. – Запомни, студент, никакое поверье просто так не может появиться. Ему почва нужна. – Для пущей доходчивости Халява постучала кулаком по Витькиному лбу.

– Ладно, – решила Халява, – пора и делом заняться. Ты, например, как зовёшься?

– Витька… Виктор Добрушев.

– Ага, Витёк, значить. – Халява уселась прямо на стол, предварительно сметя большую часть бумажного хлама на пол. – Отлично, Витёк. Учишься, значить, ты хорошо, – при этом она раскрыла зачётку на странице, где красовались три каллиграфически выведенные «уд.» – Что ж, помощь моя потребовалась?

– Ага…

– Ясно, что «ага». Чего сдавать собираешься?

– Матан. В смысле, математический анализ.

– У-у… Сильная вещь. Два вопроса и задача?

– Ага.

– А кто преподавателем у тебя будет?

– Макаров Борис Петрович.

Халява на секунду задумалась.

– Это такой лысый в очках? Нет?

Витька отрицательно покачал головой:

– Не… Он молодой.

– А, знаю. Это который сам недавно закончил? Точно, он! Ну, этот любит позверствовать. Ладно, двигаем научный процесс дальше: учил?

Витька опять отрицательно замотал головой:

– Ну, если только немного. Вот, конспект посмотрел.

Халява проследила за Витькиным взглядом и обнаружила небольшую полуобщую тетрадку, валявшуюся возле кровати. Халява пристально посмотрела на неё, и тетрадка сама вплыла в её тонкую ручку, раскрывшись на первой странице. По верху белого листа размашистым Витькиным почерком было выведено: «Мат. ан. Консп. студ. 1 гр. 2 к. Добрушева В.» В нижней части меленькими буковками, явно девичьей рукой, было приписано: «Макаров Борис Петрович». Халява перевернула страницу и обнаружила достаточно профессионально выполненный портрет какой-то девушки, скорее всего, той самой студентки, что выводила текст на первой странице. Далее был нарисован, по-видимому, сам Борис Петрович с огромным знаком интеграла в руке. Остальные листы тетради были девственно чисты.

Халява многозначительно взглянула на Витьку и спросила:

– Ну и как, что-нибудь запомнил?

– Да, – честно ответил Витька. – Имя, фамилию и отчество преподавателя.

– Да… Это в нашем деле главное. А ты ещё, к тому же, и название предмета знаешь.

Уперев руки в бока, Халява спросила:

– Ну и какую оценку ты, касатик, хочешь?

– Ну… – Витька явно ещё и сам не знал, какую оценку хочет касатик. – Ну, пять – никто не поверит, три – уже надоело, вот четыре – в самый раз, – решил он.

Халява молча наклонила голову и посмотрела на Добрушева снизу вверх. Витька сразу решил добавить:

– Можно с минусом.

Ещё немного помолчав, Халява наконец произнесла:

– Ладно, четыре так четыре. На экзамен я завтра с тобой зайду. Пиши и говори только то, что я тебе показывать буду…

– Так, а как же…

– Не боись, меня никто, кроме тебя, видеть не будет. Чай не первый раз экзамены сдавать помогаю. Много вас таких… образованных. А теперь – спать. Здоровый сон перед экзаменом – залог успеха.

Назавтра Витька решил не высовываться, а потому пошёл отвечать последним. Как Халява и говорила, всё прошло отлично. Сначала она помогла решить задачу, а затем подсказывала ему ответы на все вопросы Бориса Петровича, при этом не забывая делать положенное количество ошибок. То есть Витькин ответ полностью подпадал под критерий «знает на хорошо».

Генка, ждавший друга в коридоре, с пессимизмом в голосе спросил Витьку, когда тот показался из-за двери:

– Ну что, пересдача?

– Четыре балла, – гордо ответил Витька.

– Ну, ты, блин, даёшь… – только и смог произнести Генка, с восхищением глядя на неожиданно поумневшего друга.

Забежав в туалет и проверив, что там никого нет, Витька перевёл дыхание и произнёс: – Ну, Халява, спасибо. Век не забуду.

Розовое облачко с ручками и ножками сидело на подоконнике и беспечно болтало ногами.

– Да ладно, чего уж там. Такова наша работа – учиться помогать, – произнесла ещё более зардевшаяся от удовольствия Халява. – Только помни одно: пользоваться услугами Халявы можно только три раза. Больше трёх – нельзя.

– Ясно, – ответил слегка огорчённый Витька, который уже строил планы на годы вперёд. – Ну да ладно, – махнул он рукой.

– Ну, тады я пошла. У меня дел ещё хватает. Пакедова.

А в это время в аудитории собирал вещи после экзамена молодой преподаватель Борис Петрович.

– Ну, Халява, спасибо, – сказал он, глядя на сидящую перед ним Халяву. В отличие от Витькиной, эта имела сероватую окраску.

– Да ладно, Боря. Что мне, впервой? Помогать принимать экзамены – наша святая обязанность.

– Прямо и не знаю, как бы я без тебя…

– Ничего-ничего, скоро узнаешь, – весело ответила спасительница, – ведь отпущенные тебе десять преподавательских вызовов Халявы уже подходят к концу. Сегодня – девятый.

– Нда… – многозначительно ответил Борис Петрович. – Быстро, однако.

– А ты думал! – Припомнив былое, Халява мечтательно произнесла: – Вот посмотреть бы на тебя, когда б ты сам кандидатскую писал, – и хитро подмигнула.

Борис Петрович пропустил эти слова мимо ушей:

– Ну что, пошли. – Он поднялся. – До скорого свидания, Халява. Свидимся как-нибудь.

– Свидимся-свидимся. Я в этом не сомневаюсь. Ну всё, пока.

В коридоре Борис Петрович столкнулся нос к носу с Витькой.

– Вы, Добрушев, порадовали меня сегодня, порадовали. За ум взялись, я погляжу. Молодец, учитесь так и дальше.

– Уж постараюсь, Борис Петрович, – ответил Витька, повернулся и побежал догонять Ленку из второй группы.

А в коридор, невидимые никому, одна за одной выходили Халявы различных окрасок и вместе двигались дальше – сессия только началась.

28.11.1998

Жертвы греха

Мне часто снится один и тот же сон. Сон, который заставляет меня вскакивать в холодном поту…

Весь в грязи, пропахший потом и гарью, я врываюсь в небольшой домик. Обычный, ничем не примечательный домик. Да кроме двери я ничего и не вижу, я только знаю: там – Враг. Там тот, из-за кого мы живём в Аду вечной войны. И поэтому я врываюсь в этот дом. Порезы на руках кровоточат, форма ошмётками висит на теле, а в руках у меня нож, огромный армейский нож.

Я влетаю в комнату и на миг застываю. Дубовый стол, за которым могли бы поместиться человек двадцать, в центре тускло светит керосиновая лампа. Она могла бы давать и больше света, но то ли из экономии, то ли по другой причине пламя уменьшено до маленького язычка, который борется за право существовать каждую секунду. А за столом, спиной ко мне, сидит человек. Похоже, что взгляд его ловит каждое движение огонька, а разум… разум витает где-то далеко-далеко… Он не слышит грохота, с которым я появился у него за спиной. Не слышит или не желает слышать?

И тут я вновь ощущаю: это – твой Враг. Враг, которого ты обязан уничтожить. И с криком ярости, с пеной берсерка на губах я ударяю ножом ему в спину. Но ярость не лучший помощник – лезвие, скользнув по лопатке, находит щель возле ключицы, пронзает слабую плоть и уходит по самую рукоятку.

Уже понимая, что рана не смертельна, я резко выдергиваю нож. Он, Враг, медленно, как в вязком тумане, начинает поворачиваться ко мне. Ага, я достал тебя! Теперь ты понял, что я уже здесь!

Я дёргаю его за раненое плечо, быстрее разворачивая к себе, и вновь втыкаю нож. Я должен попасть ему в сердце, должен! Но, видимо, весь мир против меня… Лезвие вновь съезжает по рёбрам и уходит ниже, протыкая лёгкое.

Кровь льётся из раны в плече, его руки даже не пытаются подняться и хотя бы оттолкнуть меня, только пальцы сжались в судороге, в мгновение став похожими в этом сумеречном свете на когти.

С криком бешенства я вырываю нож из его плоти, запёкшаяся кровь на моих руках покрывается свежей. Новая порция яда… Я заношу руку для последнего удара и тут…

Солнце жарило немилосердно.

Гэл услышал скрип калитки и повернулся навстречу гостю, отложив очередное полено. Топор он воткнул в бревно возле сарая, снял с двери рубаху и вытер ею пот со лба.

Кузнец Холхо приближался к нему, пробираясь по узким тропинкам между бесчисленных грядок. Старый приятель Холхо, которого обожала вся детвора, девушки просто висли на нём, а он даже не замечал этого, и потому в свои почти сорок лет так и оставался холостяком. Он был здоров как бык, запросто гнул руками подковы на потеху мальцам, но никогда и мухи не обидел. Казалось, что на его лице всегда играет улыбка, а радость и умиротворённость так и разбегаются от него тёплыми волнами во все стороны.

Но именно сейчас Холхо почему-то был темнее тучи. Ещё издали он помахал рукой Гэлу. Пёс Дрок тоже учуял гостя и выскочил навстречу, молотя себя хвостом по бокам и аж подпрыгивая от нетерпения вылизать ему лицо. Холхо стойко выдержал вылизывание рук, пощекотал Дроку шею, и только тогда собака соблаговолила отпустить его.

Подойдя наконец к Гэлу, Холхо протянул ему руку и произнёс зычным басом, хотя и попытался говорить тише:

– Здорово, Гэл.

– Здорово. Давай вовнутрь зайдём, печёт ужасно. – Гэл вошёл в сарай и сел на доски у стены, а Холхо облокотился о косяк двери, оставшись у порога.

Он явно пришёл не просто поприветствовать старого друга, но подталкивать его к разговору не хотелось. Захочет – сам скажет. А не решится – так оно и к лучшему, наверное.

– Выборы скоро… – наконец выдавил он из себя.

– Как всегда, – ответил Гэл, не понимая, к чему клонит кузнец.

Холхо тяжело вздохнул, посмотрел на топор, легко достал его из колоды и повертел в руках.

– Тебе ничего выковать не надо? – произнёс он, разглядывая лезвие.

– Да нет, кажется…

– А то заходи… Я тут мимо проходил, дай, думаю, спрошу, не нужно ли чего Гэлу.

Гэл взглянул на него исподлобья. Нет, что-то с ним сегодня не то творится. Взгляд какой-то растерянный. Не за этим он сюда пришёл, не за этим.

– Как твои дела-то вообще? – спросил он, чтобы поддержать разговор.

– Да… более-менее. Помаленьку. Там коня подкую, здесь кочергу сделаю. Солидных заказов нет давно, – какое-то сожаление чувствовалось в его голосе.

– Ну так радоваться должен! На славу, значит, работу делаешь, раз люди так долго не обращаются.

– На славу, – опять со вздохом согласился Холхо.

Вроде бы он и порывался что-то сказать Гэлу, но то ли опасался расстроить, то ли боялся оказаться непонятым, а потому только мялся и молчал. Гэл в свою очередь и не знал даже, что предпринять. За все годы их знакомства, со времён совместных детских проказ и до нынешних дней, он ещё ни разу не видел, чтобы Холхо был так озабочен чем-то. Да ещё эти постоянные вздохи каждую минуту…

– Как думаешь, кого выберут в этот раз? – тихо спросил Холхо.

Наверное, именно с этим и связано его поведение, решил про себя Гэл. Выборы должны состояться уже послезавтра. Но вот почему это так взволновало Холхо?

– Не знаю даже, – ответил он вслух. – Это Совету решать, на то они весь год и наблюдают за нашей работой.

– Знаю, что Совету, но ведь кого-то они выберут. Знать бы, кого…

Странно, что Выборы так взволновали Холхо. Выборы были всегда, это было как явление природы. Только не стихийное, а происходившее в чётко определённый день каждый год. Каждый год Совет выбирал кого-то из общины, это было не просто привычно, это просто было. Было и всё. Гэлу даже и в голову никогда не приходило задуматься о том, кто же будет избран в очередной раз.

А вот Холхо это пришло в голову.

– Как думаешь, меня могут выбрать? – почти неслышно спросил он.

– Тебя?! – изумился Гэл.

– Здравствуйте, дядя Холхо, – раздался вдруг девичий голос позади кузнеца. Холхо отодвинулся и первым делом в сарай заскочил Дрок, сразу кинувшийся вылизывать своего хозяина, будто не видел его много лет. Вслед за псом на пороге появилась Эла в своём белом платьице. Она остановилась на пороге, и в свете солнца стала видна её точёная фигурка, просвечивающаяся под тонкой материей.