Элька смешалась, и готова была от стыда провалиться под землю. Это было настолько на нее не похоже! Господи, старая, выжившая из ума баба! Не запомнить ни имени секретарши, ни названия фирмы, – броского, кстати, крутится в уме, но никак не всплывет в памяти! – ни имени самого Мага, кстати, банального, никакой экзотики!

Не могла себя заставить поднять глаза на Мишку – ой, сты-ыдно!

– Ладно, ерунда! – тактично не стал бередить ее раны Миха. В конце концов, какая разница? Лифт грузно качнулся и с тяжелым выдохом сжатого воздуха раскрыл двери. Второй этаж. Прибыли.

На секунду они замерли. Миха первым вышел на площадку. Эля шла чуть сзади и с веселым испугом таращилась из-за его плеча на типичный офисный коридор. Ничего в нем особенного, магического не было. За исключением, разве, какой-то звенящей пустоты.

Обычная безликая кишка небрежно сформированного архитектурного пространства, освещенная лампами дневного света. С обеих сторон в нее выходят одинаковые, разводами раскрашенные под дерево двери. Пахнет старой, лежалой пылью. Плитка на полу, рябая от выбоин, дробит коридор квадратиками.

На мгновение вдруг воцарилась полная тишина, подчеркнутая слабым журчанием воды в клозете в конце коридора. И сразу же вернулись звуки улицы: жужжанье мотороллеров, писклявые голоса разносчиков мороженого, соло выхлопной трубы мощного мотоцикла…

Он кашлянул и слегка приглушенным голосом – нежилая пустота вокруг действовала на нервы – спросил:

– Эль, пора?

– Пора, Мишка. Полторы минуты осталось.

Сами того не замечая, Эля и Миха относились ко времени с удивительным уважением.

Наверное, с таким же пиететом относятся ко времени люди, чья жизнь зависит от его секунд: киллеры, саперы, шпионы и люди других удивительных профессий, а также приговоренные к смертной казни.

Большую часть своей жизни Эля и Мишка провели в операционной. Виртуозы, «звезды» своего дела, они порой сталкивались с обратным отсчетом секунд, когда в голове включался чужой механический голос и отстраненно сообщал:

«Остановка сердца. До необратимой смерти мозга осталось… Время пошло…»

И время шло. Оно бывало таким разным!

То стремительным, когда кровь черно-красным потоком неслась из операционной раны в пластиковые вакуумные банки, и ты превращался в десятирукого Будду, успевая одномоментно:

– вонзать канюли в вены, ставить пакеты с кровью, плазмой, тромбоцитарной массой;

– отшвыривать в угол пустые пластиковые мешки из-под физраствора, Хартмана и прочих жидкостей, которых можно влить в человека, спасая ему жизнь;

– подгонять нерасторопных помощниц и неуклюжих, как щенки, младших врачей;

– заказывать новую кровь в Банке Крови, подсчитывать в уме кровопотерю и адекватность ее возмещения;

– выхватывать с монитора одним взглядом все показатели жизнедеятельности, анализировать их и сохранять в памяти, чтобы потом, когда сможешь вздохнуть, занести в компьютерную карту больного;

– следить, чтобы температура тела не упала ниже критической отметки, около которой ждет старуха с косой. А это непросто, когда живот распахан от грудины до лобка и весь ливер наружу, и кровь льется туда и обратно рекой;

– и, конечно, материть вполголоса, а иногда и в полный голос! – хирургов, которые довели и больного, и тебя до жизни такой.

То оно, время, становилось тягучим, резиновым, как часы на картинах Сальвадора Дали, когда тебя диким криком по телефону вызывают в операционную. Ты влетаешь и видишь чернеющее на глазах от тяжелого ларингоспазма тельце младенца, а бестолковый твой подчиненный стоит застывшим от растерянности истуканом, а вены нет, и не будет. Не будет, если ты ее не отыщешь и не «откроешь».

И ты знаешь, что, начиная с этого момента до остановки сердца, у тебя есть 90 секунд, если не сможешь «раздышать» ребенка.

Вся операционная застыла и смотрит только на тебя.

Во рту твоем сухо и горько от выброса адреналина. Стараешься унять дрожь в руках, стук собственного сердца в ушах мешает слышать уходящий в пике монитор. А внешне ведь – само спокойствие! И успеваешь «запихать» трубу, останавливая обратный отсчет на последних секундах, так в кино красные, быстро бегущие назад цифры на таймере бомбы замирают на цифре «1».

И пока это им – Мишке и Эльке – удавалось всегда: остановить обратный отсчет.

Двери всех офисов радовали бы армейскую душу унылым единообразием: белая рама, дверная плата под темно-коричневое дерево. Единственное различие – порядковые номера: 201, 202, 203…

Дверь Колдуна выходила седьмой по счету слева, номер офиса 209, как записала Элька. Дверь эта была действительно седьмой по счету слева. И на ней сталью отблескивали большие цифры «29»².

– Странно, – пробормотал Миха.

– Что – странно? – Эля стояла чуть за ним, привычно уткнувшись носом в его плечо.

– Номер кабинета… Он должен быть «209», и у тебя так и записано… а тут – «29». Ничего не перепутала?

– Ну, ты прямо! – задохнулась от возмущения Элька. – Если я имен не запомнила, это еще не значит…

– Все, все, все! – Мишка поднял руки жестом «сдаюсь».

– Может, «ноль» в номере просто упал? – предположила Эля.

– Может, и упал. – Мишка с сомнением покачал головой. – Только цифры стоят слитно, без пропуска.

Вздохнул и протянул руку к кнопке звонка – обычной, ностальгической, с виду советской пуговке, без выкрутас, понтов и прибамбасов.

– Миш-ша! – тихонько прошептала Элька. И что-то в ее голосе шевельнуло волосы на затылке Михи и, легким морозцем пробежав по коже, заставило рвануться глазами за ее взглядом.

На правом косяке двери пылала желтым огнем массивная мезуза, на вид чистого золота, впрочем, Миха был не бог весть какой спец в ювелирке, мог и ошибиться.

Она не светилась отраженным светом люминесцентных ламп или живого солнца. Нет, нет, она именно горела! От нее исходило желтое пламя, но без жара, хотя казалось – коснись, и сожжет руку в момент!

Мезуза разгоралась прямо на их глазах. И чем больше она разгоралась, тем ярче на ней проступало прозрачное голубое сияние буквы «Шин» на ней, отражаясь в их распахнутых глазах. Мишина рука застыла, так и не коснувшись звонка. Но дверь, тем не менее, широко и быстро распахнулась.

– Пожалуйста, проходите… – пророкотал мощный, оперный баритон.

– Нет-нет! Простите! Повремените чуть! – человек, открывший им дверь, бросил озабоченный взгляд на мезузу:

– Мезуза чуть ли не плавится! Да и алмаз вот-вот вспыхнет! Сколько же на вас черного!… задержитесь немного над порогом… просто постойте, прошу вас, я скажу, когда можно будет зайти! Вот так… Превосходно! Порог, скажу вам, сделан из гейландита. Не слышали никогда, я полагаю?

И не ожидая от них, оторопевших, ответа, продолжил:

– Это особенный камень. Не драгоценный, но достаточно редкий. Мне его поставляют геологи из Сибири. Знаете ли, по роду своей деятельности порог мне приходится менять постоянно. Камень обладает редчайшей способностью забирать на себя отрицательную, черную энергию у переступающих через него. У меня его емкость насыщается быстро.

«Господи, не дай Бог, болтуном окажется», – с неприязнью подумал Мишка.

Он посмотрел вниз, и первым переступил одной ногой через порог – довольно широкую, сантиметров двадцать, не меньше – полосу серо-голубого камня, и рефлекторно напрягся в ожидании: удара молнии? грома? покалывания в висках и прочей атрибутики книг в стиле «фэнтэзи»?

Ровным счетом ничего… постоял над порогом немного.

– Все, достаточно. Теперь вы, госпожа, прошу вас, – вновь прозвучал вибрирующий баритон.

Эля, тоже чуть напрягшись, проскользнула в комнату. Дверь за ними захлопнулась, отсекая кондиционированную прохладу офиса от душного тель-авивского лета.

Встретивший их мужчина, отступив немного в глубь комнаты, слегка поклонился. Вышло это у него как-то совершенно естественно, неформально и вместе с тем с чувством глубокого достоинства, абсолютно без заискивания перед клиентом.

Лет ему было… Сорок? А может, и шестьдесят. Роста он был довольно высокого, заметно выше Михи с его метр восемьдесят.

На его лице доминировал и управлял всеми прочими чертами мощный библейский нос. Идеально выбритая кожа упруго обтягивала не только выступающие скулы, но и весь лицевой скелет, хотя и была продублена возрастом. Волосы по цвету представляли «соль с перцем», когда в смеси больше соли, но вились жесткими, густыми кудрями. Не волосы, а стальная спираль.

Цвет глаз в неярком свете приемной был неясен. Они были однозначно темными, но оттенок не улавливался.

А вот взгляда не было совсем. То есть, как таковой взгляд, безусловно, был, но поймать его, уловить направление, понять выражение не представлялось возможным. Он не то чтобы ускользал от собеседника, а скорее налетал на него, обрушиваясь одновременно со всех сторон.

«В том числе и со спины тоже», – подумала Эля.

Одет их визави был совершенно не по-израильски. Во-первых, пиджак. Кто же носит летом в Тель-Авиве клубный пиджак?! И зимой-то его носителей можно пересчитать по пальцам одной руки! А уж летом! Нонсенс, господа, нонсенс! А тут не просто клубный пиджак, а из тончайшего кашемира, превосходно сшитый явно на заказ где-нибудь на Джермин-стрит, Лондон, идеально сидящий по фигуре. Да и грех не сидеть на такой-то фигуре!

Тонкая темно-синяя ткань подчеркивала фигуру человека, не понаслышке знакомого с боевыми искусствами разных и многочисленных стран. Мышцы нигде не топорщили костюм, не бугрились, как у бодибилдера, но и места для сомнений в их наличии они решительно не оставляли! На левом нагрудном кармане пиджака алела эмблема с изображением пылающего меча в пентаграмме. Темно-серым брюкам необычайной выделки сукна не помешала бы табличка: «Осторожно! Острая складка!».

Завершающий штрих – конечно же! – зеркального блеска туфли. Английская непобедимая классика. Джон Лобб и иже с ним.

Миха любил стиль и ценил его чувство у других, поэтому он мысленно уважительно покачал головой, оглядев незнакомца. Кстати, а кто он? Ведь не представился! Референт? Секретарь? Помощник? Не назвавшийся господин спокойно и молча ждал, предоставив Эле и Михе возможность осмотреться.

Они стояли в большой круглой белой комнате с высоким сводчатым потолком.

«Метров пять, не меньше», – прикинул в уме Миха.

Комнату перечеркивала узкая черная каменная плита стоявшего на тонких металлических опорах длинного стола. На нем одиноко светился неизменный экран офисного компьютера.

За столом, подперев рукой щеку, сидела девица лет двадцати пяти и с любопытством смотрела на посетителей. Девица ничем не примечательная, таких невзрачных простушек ходит по улицам миллион с хвостиком каждый день. Глаза, однако, были необычны, и не цветом или величиной – как раз самые обычные темно-карие, а пронзительным, не по внешности, взглядом.

За спиной девицы веером расходились четыре белые двери с простыми круглыми металлическими ручками. Единственным цветовым пятном не в черно-белой гамме была картина в простенке меж дверьми. А единственным предметом, намекавшим на принадлежность офиса к оккультному миру, служила колода карт Таро на столе секретарши.

«Какая необычная картина… надо бы подойти поближе, рассмотреть», – по близорукой привычке сощурилась Эля в попытке разглядеть холст.

– Прошу прощения, но придется пару минут подождать, – референт, как для себя решил Миха, коротко склонил голову и скрылся в одной из дверей за спиной секретарши. В ее проеме мелькнул изогнутый, убегающий вдаль длинный и такой же белый коридор.

«Не офис, а царство Зимы», – подумал Миха.

В его голове привычно, как всегда перед деловыми переговорами, включился счетчик, прикидывая стоимость аренды, оргтехники и всего прочего антуража. Мишке было приятно считать себя деловым человеком.

В последние годы Миха, помимо анестезиологии, решился заняться бизнесом. И окунулся в модную, бурно растущую тему медицинского туризма. Лечение в Израиле!

Начал с нуля, с ничего. После двадцати лет жизни в Израиле подрастерял все московские связи. Но упорства Михе было не занимать, сам мог одалживать желающим! Названивал знакомым по всему бывшему Союзу. Вспоминал однокурсников по своему «Первому Московскому Меду им. Сеченова». Болтал, напоминая о былых веселых кутежах, и о себе, вновь становясь ближе, смеялся, уговаривал, рисовал перспективы, сулил проценты. И дело закрутилось! Сперва, как всегда, медленно, а потом ничего – ура! ура! Завертелись колеса!

Появился первый больной, который с момента своего появления в зале прилета начал подозрительно щуриться на Миху. Он во всем искал подвоха, и во всем, как ему казалось, его находил. Его нужно было постоянно убеждать в одном и разубеждать в другом.

Все свободное от операционной время его требовалось сопровождать на обследования, консультации и синхронно переводить все результаты на русский, а дурацким его вопросам придавать товарный вид на иврите, или опускать вовсе.

А решение бытовых проблем, типа: «Я требую в номер махровые тапочки. Бежевые! Говорю им русским языком на ресепшене, а он глазами хлопает, козел! Русского не знает, дятел!».

Мишка вздыхал, шипел сквозь зубы волшебные слова: «Твою мать!», и находились в гостинице бежевые шлепанцы… Специально для вас, дорогой пациент, эксклюзив!

Миха обладал природным обаянием и харизмой, великолепными организаторскими способностями, а терпение у него появлялось в избытке, стоило только лишь почуять в воздухе легкий еще запах денег.

Первый больной не вышел комом, а уехал очень довольный Михой, Израилем вообще, и израильской медициной в частности, а Мишка еще два дня мучился тяжелым похмельем.

От имени первого пациента позвонили еще несколько. Приехали, пролечились, и тоже остались довольны результатом – Миха работал четко, профессионально. В силу своего стажа, да и статуса, знал светил израильской медицины лично, отсюда и правильный подбор лечащих врачей, отсюда и успех лечения.

Миха нашел подходящего, интеллигентного водителя, он же одновременно и сопровождал пациентов – на жаргоне «туристов» – на обследования. Потом пришлось взять и сопровождающую: молодую, симпатичную, глупенькую, правда.

Так Миха стал, как он сам себя обозвал: «Знатным Кэшеваром» – наваривал «кэш».

Лечебный туризм сам по себе, и Миха в этом бизнесе – это отдельная, крайне увлекательная тема! Кто только не стремился принять участие в этом благородном деле спасения жизней и здоровья иностранных граждан, зачастую бывших соотечественников! Каких только рыбок не развелось в этой мутной водице! Таксисты и уборщицы, люди иных неизвестных профессий, а то и вовсе без них – все они мечтали принять посильное и беззаветное участие в этом непростом труде. Все они считали, что организация лечения людей – дело плевое, не требующее никаких медицинских познаний.

Миха скоро научился отличать этих «посредников» от действительно серьезных организаторов лечения, совершенно необходимых для правильного ведения всего процесса, по одному только внешнему виду. Их всех отличали: выпирающие животы над черными брюками или джинсами, бегающие глаза, нагловато-уверенный голос и – конечно! – узконосые лакированные туфли. Миха прозвал их «штиблетные мальчики».

К Михе пошли деньги, «мани», «капуста», «бабло». А с ними пришли «БМВ», дорогие, знаковые шмотки, часы «Марин-Бреге». Часы, причем, не простые, а швейцарские, как неожиданно выяснилось для него самого, оказались мишкиной слабостью.

С бизнесом, правда, ушло все свободное время, которого и так-то было чуть – Израиль страна очень работящая. Встает рано, работает много – в семь утра операционная уже гудит – ложится поздно. Здравствуй, хронический недосып, деловые неизбежные российские пьянки, нервные срывы…

«Господи, ну что же это я, – Миха досадливо поморщился. – Это уже отдельная лекция на тему: „Медицинский туризм и его последствия для всех участников процесса“».

Эля перебила его мысли, дернув за руку:

– Две вещи. Меня поражают здесь две вещи…

– Первая, это, конечно, несоответствие между истинными размерами офиса, и тем, каким он, по идее, должен быть. – Миха приосанился. Он и сформулировал четко и красиво, и перед Элей смог покрасоваться умом и сообразительностью.

Эля, однако, только дернула плечиком:

– Это, милый, вторая вещь… А первая, – она посмотрела на Миху, и впервые за последние несколько недель ее глаза засветились надеждой на спасение и, от этого, невероятной радостью. – Ты как себя чувствуешь, солнце?

Сердце Михи ухнуло и пропустило удар. Он осторожно потянул в себя воздух. Боль привычно шевельнулась, просыпаясь, как всегда, при глубоком вдохе. Выпустила когти. Миха зажмурился, закусил губу, в ожидании раздирающего удара. Но боль лишь провела лапой по желудку, как будто бы ее лишили сил, и спряталась, затаилась клубочком, рыча от злости.

Миха вдохнул еще раз, поглубже. Чистый свежий воздух полился нектаром в легкие. Боль метнулась внутри, попыталась скрутить, бросить на колени, заставить кричать. Но силенок-то у нее поубавилось, господа, явно поубавилось! Только на холодную испарину и хватает… Но мы, врачи, люди привычные, нас этим не возьмешь!

Никакого логического обоснования. Ничего кроме двух глупых мыслей в голове.

Первая: «Все смешалось в доме Облонских». Вторая: «Эко хвост-то прижали!», с явным туповатым, просторечивым оттенком. Причем, кому прижали хвост, то ли медицине, то ли боли, Миха не знал.

Эля смотрелась зеркальным отражением его растерянности.

– Ты чувствуешь…

– То же, милый, что и ты!

Сбоку тактично откашлялись.

– Здравствуйте! – напомнила о себе забытая в сутолоке событий и впечатлений секретарша.

– Ой! – Эля вздрогнула и отпрянула от Михи. – Здравствуйте!

Секретарша вышла из-за стола. Темно-серый деловой костюм, юбка до середины икр, белая блузка. Ноль украшений. Серая мышка. Крепкое, политкорректно правильное, бесполое рукопожатие в стиле «Мы дети Обамы».

– Очень приятно познакомиться. Я – Нина. Как наверняка догадались – секретарша. Впрочем, Эле я уже имела честь представиться по телефону.

Эля смутилась, виновато покосилась на Мишку. Впрочем, ей казалось, что имя Нина в телефонном разговоре не прозвучало. Хотя…

– А вы – господа врачи…

– Можно просто: Эля и Миха. Очень приятно, – улыбнулась ей Эля за них обоих, и пожала протянутую руку, – и нам назначена встреча с господином… – она вопросительно замолчала, приглашая секретаршу продолжить.

– Конечно! – бодро согласилась секретарша. – Но босс, как вы сами слышали, попросил подождать несколько минут…

Эля поджала губы. Имени хозяина секретарша так и не назвала.

– А это был он? Он, что, сам нам открыл дверь?

– Собственной персоной? – вмешался Миха.

– Да, сам! – гордо улыбнулась Нина. – Большая редкость увидеть две Божьи Искры, объединенные в пару! Вот босс и вышел поприветствовать вас лично.

Эля удивленно приподняла брови, а Миха вопросительно прищурился.

– Прошу прощения… – одновременно вырвалось у них, они переглянулись, и Миха продолжил, – как вы сказали? Божьи…

– Объяснять что-либо клиентам – не моя прерогатива, – предрешая вопрос, Нина выставила вперед левую ладонь знаком «стоп». – Он сам все объяснит. Чуточку терпения.

В речи ее проскальзывал странный, непонятный акцент. Он не ассоциировался у Михи ни с одним из слышанных прежде.

– Вам капучино? Минеральную воду без газа? – она кивнула с улыбкой Эле, и повернулась к Михе. – А вам смертельно крепкий двойной «макиато» и «колу-зирро»? Алкоголь не предлагаю, так ведь? – неожиданно добавила вдруг секретарша, сама смутилась своей бестактности, зарделась и вылетела за дверь, в офисную кухню, наверное.