– И что – это все обследование? – с подозрением спросил Миха. – Вы хотите сказать, мы закончили?

У Эли в глазах застыло выражение разочарования, как у женщины, которую соблазнили семидесятипроцентной скидкой на платья «Шанель», но вместо этого подсунули изделия фабрики «Большевичка».

– Ну, что вы! – с негодованием отмел подозрения Колдун. – Мы только начали! Мне хотелось, чтобы вы, так сказать, акклиматизировались, а я пока провел небольшую разведку боем! Согласитесь, было достаточно впечатляюще? – обратился он к Михе.

Пришлось согласиться – да, впечатлило, ничего не скажешь.

– Энергия ваших эфирных тел в Мире Памяти расходуется с огромной скоростью. Как кислород в баллонах неопытных ныряльщиков. – Он насмешливо прищурился. – Или, правильнее и стильно сказать на модном новоязе – дайверов? Суть не в этом. Энергию необходимо восполнить, иначе вас надолго не хватит. Начнется апатия, головокружение, амнезия…

Он улыбнулся:

– Попросту говоря, настало время ленча, дамы и господа, основательного ленча!

И немедленно Миха понял, как зверски он проголодался, в животе заурчало, и голова действительно закружилась.

– Я сейчас, наверное, слона съем! – простонала Эля.

– Увы, вынужден огорчить – слона не будет, – заметил Колдун, – но смею надеяться, ленч не обманет ваших ожиданий.

И он хлопнул в ладоши. Сверкающий мир мыльного пузыря мигнул, подпрыгнул и ринулся на Миху. Он вжал голову в подушку, зажмурив глаза и до боли стиснув зубы. Сейчас снова на него обрушится весь этот кошмар в одно мгновение увиденной, услышанной и прожитой жизни!

Он почувствовал легкий толчок, распирание в висках. Услышал всасывающий звук, с каким в ванне уходит вода. И все!

Он раскрыл глаза.

Шорох догорающих поленьев в камине, свечной полумрак, багровый отсвет пламени на стекле напольных часов в углу. Миха порадовался солидности паркетного пола в кабинете Колдуна: не дрожит, не бежит водяными кругами при малейшем движении.

– Дамы и господа! – Нина стояла в дверях в кружевном переднике и белоснежном чепчике. – Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста! – с интонациями «Джентльменов удачи» не к месту брякнула она.

Колдун досадливо поморщился:

– Сколько веков обучения – и все зря!

Посмотрел в их застывшие лица и добавил:

– Хорошо сохранилась, правда? Идемте, трапеза ждет, а это абсолютно недопустимо!

Столовая скрывалась за одной из дверей в уже знакомой им приемной. Комната была относительно небольшой, как раз такого размера, чтобы в ней могли уютно разместиться человек восемь за квадратным столом, покрытым темно-красной скатертью.

Собственно, больше в комнате ничего и не было: стол, восемь удобных стульев с подлокотниками и спинками, удобно изогнутыми под спину, а не прогибающими позвоночный столб под себя. Стены цвета слоновой кости, отраженный от потолка свет из спрятанных за карнизом светильников. Вот и вся обстановка.

– Прошу вас, располагайтесь! – жестом радушного хозяина Колдун пригласил их за стол. – У меня нет определенного места, так что располагайтесь, где вам удобно!

Эля и Миха сели, как школьники за парту, по одну сторону стола. Колдун, как учитель, занял место напротив, и сразу же потянул накрахмаленную белоснежную салфетку из начищенного до зеркального блеска серебряного кольца.

– В обеде все должно быть прекрасно, – перефразировала как-то Эля для себя слова великого русского классика, – и еда, и напитки, и сервировка.

Сервировка стола была слабостью Эли. Каталоги, музеи, магазины – могла стоять и смотреть. Покупать не обязательно. Но стол должен быть накрыт даже для завтрака. Элементарно: скатерть, фарфор, столовые приборы. Даже после шестнадцатичасового рабочего дня. Даже в пять утра.

Несомненно, сервировка этого стола получила ее полное молчаливое одобрение. Сервиз был необычайно изящен: тарелки тончайшего фарфора особого белого оттенка, края припорошены золотом и превращены мастером в кружева.

«Чуть вычурно, но в пределах хорошего вкуса», – решила про себя Эля. Столовые приборы выглядели массивными и внушительно возлежали на подставках подле тарелок.

«Серебро? – подумал Миха, и приподнял нож. – Да, похоже, серебро!»

– Рад, что вам понравилась сервировка, – поймал Маг одобрительный взгляд Эли. – У меня даже был небольшой конфликт по этому поводу с Де Ламери⁹. Фирму характеризует довольно тяжелое рококо, и убедить выпустить вот такой, относительно удобный в быту, сервиз, представляло некоторые, э-э… трудности.

Он задумчиво, но довольно улыбнулся, а правая кисть описала в воздухе некое выкручивающее движение.

– Впрочем, – спохватился Маг, – негоже потчевать любезных гостей пустыми разговорами, вместо сытной трапезы. Нина, меню!

Двери распахнулись. В проеме, приняв позу уездного конферансье, застыла Нина с отпечатанным листком в руках.

– Ланч! – провозгласила она. – Принимая во внимание детективную подоплеку происходящего, а именно: любовная история, месть, деньги, руководство процветающей фирмой, заговор, наговор, вуду и простое колдовство, меню составлено по поваренной книге известного сыщика и гурмэ Ниро Вульфа. Итак! Первое блюдо: бразильский салат с омарами. Промежуточное блюдо: креветки по-бордолезски. Главное блюдо: телячьи птички в кастрюльке. Хлеб по Фрицу с маслом и овощами. Вино. – Нина откашлялась и выдержала торжественную паузу. – Вино: Шато Лафитт Ротшильд. Винтаж 1996 года.

Колдун поднял палец, прервав ее:

– Пожалуй, первый отличный винтаж после 1990 года. А с 91-го по 93-й я бы назвал откровенно слабыми. То есть, слабыми винами для левобережного Премьер Гран Крю! Продолжайте, Нина, прошу вас.

– Сортовой состав: Каберне Совиньон, Мерло, Каберне Фран, Пти Вердо.

Нина присела в полукниксене:

– В знак уважения к Великому Вину из напитков на стол подается только вода. Хозяин предпочитает норвежскую Voss, а вам я бы порекомендовала Oggi – содержание кислорода в ней в 25 раз выше, чем в обычной воде.

Она подмигнула:

– После обеда кислород вам точно понадобится! – и продолжила: – На десерт черничный грант.

Миха нервно прокашлялся. Он, безусловно, не был сомелье, но что такое Премьер Гран Крю, представлял. И сколько может стоить бутылка Шато Лафитт 1996, тоже!

– У меня вопрос к вам.

– Конечно! – благожелательно улыбнулся Колдун. – Слушаю вас.

Нина уже ввозила шуршащий шинами сервировочный столик. Негромко перекликались, позвякивая, бутылки с водой. В благородной отдаленности от них высился декантер с черно-фиолетовым вином, рядом с ним, на серебряном блюдце, лежала винная пробка.

Миха сплел пальцы, немножко подался вперед, выдавая неуверенность напряженной позой:

– Хотелось бы знать цену нашего визита, консультаций…

Он покосился на декантер.

– …прежде, чем мы продолжим. Видите ли, я не уверен, что смогу оплатить.

– Мы, – перебила его Эля, с воинственными нотками в голосе, сделав ударение на «мы», – мы не уверены, что сможем оплатить ваши услуги. И пристально посмотрела на Миху. «Я всегда сама оплачиваю свои долги», – говорил ее взгляд.

Эля всегда отличалась независимостью и твердым характером, для закаливания которого, казалось, сама Карма Судьбовна неутомимо создавала разнообразные ситуации.

Жизнь вела Элю непредсказуемым путем. То она неслась по магистральному равнинному шоссе, как сказали бы в Штатах – «интерстейт»; то вдруг устремлялась к горным вершинам неширокой грунтовкой. Кружила тропинкой, прыгала по уступам, в опасной близости от края пропасти, чтобы снова вывести в душистые долины.

Эля была младшим ребенком в семье уже состоявшихся врачей с именем, положением, репутацией и, как следствие, достатком. По советским меркам, даже и не достатком, а богатством: машина, две кооперативные квартиры. Мать – акушер-гинеколог. Работала на кафедре мединститута, работа уважаемая, но не хлебная. Не надо было – отработала в свое время оперирующим врачом, а потом всю функцию семейного добытчика взял на себя Элькин отец – хирург, и не просто хирург, а звезда. Именно для таких врачей припасены избитые выражения «хирург от Бога», «тонкие музыкальные руки хирурга», «наместник Бога на Земле». А почему избитые? Да потому, что правильные эти выражения, вот их и затаскивают частым употреблением.

Уж не знаю, какими судьбами оказался Элин отец на охоте вместе с высокопоставленными чинушами блаженной эпохи застоя.

Хотя нет! Могу догадаться: яркий человек, блестящий рассказчик, ходячее обаяние, не дурак выпить, при этом крепко «держать удар» и напоить других, да еще и врач, без которого не обойтись! Таким людям всегда было и будет место, что называется, «в обойме», при любом строе, в любой, отдельно взятой стране.

И идет себе охота установленным чередом: кто постреливает там, где егеря заботливо гонят на него зверя. Кто возлежит на импровизированных ложах в тени дерев, ведя неспешные разговоры, понятные только посвященным, под стопку – другую студеного хлебного вина, а разбитная челядь таскает угли, мангалы, звенит бутылками, укладывая их заботливо в ледяной горный ручей. Слышится гогот и звон рюмочек – это компания, разлегшаяся уютным кружочком подле костра, над которым в котелке вот-вот дойдет ушица, отмечает удачный анекдот.

– Ванька!

– А чевось, барин?

– А мне бы, вот чего-нибудь вкусненькаго, – неопределенное шевеление пальцами

– Понимаю-с-с! Момент!

А кто и удалился уже в специально отведенное и размеченное загодя местечко с многофункциональной официанткой Валечкой. Доказывает ей доходчиво, что «партия – наш рулевой»! Умиление, умиротворение разлито в воздухе вместе с ароматом цветущих вишен и гудением шмелей (смикшировано постановщиком действа до едва слышимого на заднем фоне).

И вдруг все это сминается, прерывается совершенно неуместной беготней, заполошными криками, бестолковой суетой холопов: «помочь, не помогу, но перед хозяином засвечусь, как бы помог».

– Петрович, Петрович где?!

– Какой Петрович?

– Да, хирург, врач! Блядь, мать вашу, быстро сюда его!

Пострелять и поучаствовать в беседах с официанткой Валечкой, как выяснилось, был приглашен и визирь некоего хана! Хан же правил сопредельным государством, известным своим прекрасным опиумным маком, не уступающей ему по качеству коноплей, и посему горячей дружбой с советской страной! Нет дружбы более прочной, чем построенной на совместных деловых интересах!

Визирь этот – мать его так! – вообразил себя крутым мачо. (Тут уместно заметить: не можешь пить – не мучай важный орган!). Стал стрелять с обеих рук из двух карабинов, ну и засадил себе жакан в бедро! Кровища льется, бледнеет – вот ведь, сукин сын! – на глазах. Аллаху уже шепчет помертвевшими губами. Помрет ведь, падла! Скандал! Международный скандал! Мы пригласили – мы за базар и отвечаем! А тут как раз урожай мака на подходе… со всех сторон сплошное неудобство!

Но тут – слава Богу! – находят Петровича, оттаскивают от дастархана, не дав закончить очередную байку, и бегом к басурманину! А Петрович-то на охоту приехал, а не раненых латать! У него с собой ничего нет, ну ровным счетом ни-чего!

И что вы думаете? Используя прокаленную на огне проволоку от пробки из-под шампанского, охотничий нож и суровую нитку с швейной иглой в качестве хирургических инструментов, а водку – для анестезии и дезинфекции, Петрович останавливает кровотечение, классно закрывает рану и спасает треклятого старпома ханского.

Респект и уважение всех народов Петровичу! А от хана лично – звание придворного врача и сабля, украшенная рубинами и прочими алмазами.

Очень интересная и многогранная личность Элин отец. Мог он по дороге в больницу проскочить мимо вокзала, пользуясь связями, прикупить вагон дефицита и, проехав еще полкилометра, выгодно перепродать. И тут же прооперировать, скажем, рак головки поджелудочной железы, выполнив успешно сложные обводные анастомозы.

И весь этот рассказ о лихом и легендарном Петровиче на самом деле служит лишь одной цели – дать описание той генетики, той смеси куража с лихостью, а интеллекта с трезвым расчетом, которую в полной мере унаследовала от отца девчонка Эля.

Так и текла у них жизнь, пока не притащила девочка Эля домой ужа. Она с рождения обожала животных. И заполз этот уж за пианино в поисках политического убежища. На третий день его затворничества хнычущая и ноющая Элька достала брата свои нытьем до такой степени, что он, шепча неприличные слова, в одиночку отодвинул тяжеленный инструмент от стены. И вместе со злополучным ужом появилась на свет божий и некая картонная, пухлая папка. Которую и подняла с пола Элькина мама.

Помните? Советские папки, на обложке которых пропечатано крупными черными буквами устрашающее слово «Дело №…» с завязками из тесьмы. Почему именно «Дело»? Неужели нельзя было подобрать другое, менее прокурорское название? Нет, господа, нельзя! Все в Советском Союзе должно было постоянно напоминать гражданам о бренности и недолговечности – увы! – их свободной жизни.

А в папке действительно оказался материал, если и не уголовного, то, безусловно, предосудительного характера. Это была история любовного романа её отца. Трехлетнего к тому времени романа.

И привычная жизнь кончилась, распалась. Поезд умчал отца с его молодой новой женой в далекий Город, где они и живут вместе до сих пор. Тридцать пят лет уже минуло с той поры, дай Бог им так и продолжать, долго и счастливо!

Эльку с десяти лет воспитывала мать.

Говорят, что мать-одиночка растит будущую мать-одиночку. Никто не знает, так ли это, но Эльку готовили ко всем тяготам жизни, к самостоятельности, независимости, в том числе и материальной. Она прошла полный курс молодого бойца. Если надо, могла сыграть на рояле, вышить крестиком, заштопать, бегло отпечатать на пишущей машинке, приготовить из ничего полный обед на десять человек и одновременно убрать весь дом.

Мама взялась было воспитывать у дочери бойцовский дух, но быстро поняла – ничего воспитывать не надо, силы характера, смелости, решительности ее дочери было не занимать.

Элька любила рассказывать, как однажды летом она с компанией таких же десятилетних, бесполых еще ребят, шла купаться к арыку. Пробирались к нему по раскаленной железной трубе, которая выводила к бетонной опоре в центре канала. До воды метра три. Вода течет довольно быстро, бурлит течение, что под водой не видно. Торчат ли там голодные колья арматуры? Или бетонные блоки едва не доходят до поверхности? А может, дно – вот оно, прыгнешь и сломаешь голову? А может, нет ничего, чистая, глубокая, прохладная вода? Нет никакой возможности узнать, только прыгать.

Элька скидывает с ног сланцы, поднимает их, прижимает на секунду к груди. Решительно выдыхает, размахивается и изо всех сил закидывает их на другой берег. Всё! Назад по раскаленной трубе не пройдешь – сожжешь ноги!

Вся команда осталась стоять на берегу и с любопытством смотрит на свою лидершу. Даже в носу не ковыряют. Притихли.

У Эли один только путь – вниз. Она еще раз выдыхает, гася холод в животе и дрожь в коленках, и летит головой вниз. Вода оказалась глубокой, чистой и прохладной.

С тех пор, когда надо было принять сложное, непростое решение, Эля говорила:

– Я уже бросила тапочки на тот берег!

Избыток самостоятельности, в сочетании с добротой и сильным, решительным характером, может привести к неожиданным последствиям. И приводил.

С завидным постоянством Эля порабощала, подминала под себя всех своих довольно многочисленных мужей и… сажала их себе на шею.

Первый брак, наверное, можно и не считать – детский еще брак, по любопытству. Как это: фата, гимн, кольца, свидетели? Платье – самое главное!

Брачная церемония закончилась, любопытство быстро насытилось, первый опыт семейной жизни можно было бы считать благополучно завершенным. Но, как это часто случается в ситуациях с участием двух молодых, беспечных и разнополых голов, инстинкт предохранения еще не стал безусловным.

Эля вышла из брака беременной и необычайно удивленной этим обстоятельством. Вопрос об аборте не стоял, мать-гинеколог и слышать не хотела:

– Аборт в первой беременности! Станешь потом бесплодной на всю жизнь! Даже не думай! Ребенка мы с бабушкой вырастим, родишь – и продолжишь учебу. Ничего страшного!

К этому времени училась Эля на первом курсе мединститута. Училась она всегда хорошо, во всем стремясь быть первой, и в учебе тоже. Гордыня, знаете ли. Школу окончила с золотой медалью, и поступила легко. Мамина должность на кафедре акушерства и гинекологии поступлению не помешала, как некоторые могли бы ожидать. Действительно, родила, скинула дочку в заботливые бабушкины руки, и побежала снова в институт. Словом, покачало их житейскую лодку недолго на стремнине, и вновь поплыла она по неспешному течению.

Все шло своим чередом, включая учебу, вечеринки, свидания (не ушла же она в монастырь!). Дочка росла на удивление тихая и рассудительная. Отец ее ни разу не видел, желания такого, видимо, не имел, никто этому и не препятствовал бы. Алиментов не платил, да и не надо! И где он пребывал – остался ли в городе, или подался куда, никто не знал, и никого это не интересовало.

Но в это время стали проявляться отдаленные последствия судьбоносного решения М. С. Горбачева и советского правительства в очередной раз загнать пинками страну и народ в светлое будущее.

Позволю себе небольшое отвлечение, дамы и господа! Странная ситуация сложилась в этой удивительной стране – России. Что бы ни происходило в ней, какие бы общественные катаклизмы ее ни сотрясали, Россию характеризует в любое время одна константа: неизменно темное прошлое, всегда – светлое будущее, и при этом полное отсутствие настоящего.

В республике, еще советской, но уже уверенно вставшей на рельсы мусульманской самостийности, где жили Элька и ее семья, стало возрождаться национальное самосознание. Говоря иными словами, в воздухе запахло большой национальной резней.

Эля, уже молодой специалист, врач-гинеколог, стала осваивать новые, совсем не смежные специальности.

Как, услышав в отдалении шум ревущей, неуправляемой толпы, кожей почувствовать направление ее движения и успеть уйти в сторону, прежде чем она сомнет тебя.

Как готовить коктейль Молотова и быть готовой забросать бутылками с горючкой мародеров, если они в безбашенном угаре повернут к дому.

Как привыкнуть к тяжелому запаху сырой крови из подворотен.

Как не сойти с ума от страха за своего ребенка, слушая нескончаемый шепот сплетен про расчлененных, изнасилованных и раздавленных грузовиками детей.

Они успели вырваться из города в последний момент, в чем были, в том и вскочили в попутку Судьбы. Мама, бабушка, Эля и Черешня (так Эльке нравилось звать свою Наташку). В руках только кейс с документами, по карманам рассованы наличные, теряющие ценность быстрее, чем их поезд добирался до очередного пахнущего шпалами полустанка.

А не теряющие своей ценности серо-зеленые бумажки вшиты умелой Элькой в разные, трудно заметные тайники женского костюма. Только бумажек этих кот наплакал. Жадная до них Москва смахнет в секунду и даже не заметит такой малости. А если и заметит, то только чтобы обронить с брезгливой гримасой:

– Во, нищета! Понаехали, голодранцы! – и передернуть плечиком.

Гримаса брезгливая, а руки у Москвы цепкие – вцепятся и в один-единственный доллар, с подкладкой вырвут из кармана.