Вторая глава

Тимофей, цыганистого вида паренек, с черными, как смоль, волосами, прирабатывал чисткой обуви недалеко от базарной площади. Работа была не очень-то прибыльная… в храм ходили уже наряженные да начищенные. Вот самое прибыльное место, где любил сидеть Тимофей, это у кабака. Выходили оттуда купцы уже моченые и очень добрые. Им обязательно нужен был какой-нибудь слушатель, вот они и подсаживались на Тимофееву скамеечку и совали свои сапоги на подножку. И тут уже Тимофей начинал свое дело. Руки со щетками так и летали вверх-вниз, не углядишь за ними. Платили купцы щедро, сверх меры и еще рассказывали всякие истории. Зеленое вино хорошо развязывало языки. Всего-то паренек наслушается вдосталь и про нездешние места, где купцам приходилось бывать, и про всякие случаи, которые по трезвости никто рассказывать не стал бы.

– Ты, жулик, верно, цыганенок? – подсел к Тимофею на скамейку очередной клиент, рыжебородый мужик, с рыжими же бровями и в темном армяке, с растрепанными волосами.

– Не-а, я не цыган вовсе! – возмутился Тимофей.

– Да че уж не цыган, самый он! – топнул ногой в сапоге мужик, да так, что Тимофеевы щетки да банки с ваксой разлетелись.

Паренек понял, что спорить с пьяным себе в убыток и, молча, стал собирать свои принадлежности в наплечную сумку.

– Что, фармазон, раскусил я тебя? – орал мужик. Выпитое в кабаке все больше разъяряло его.

– Ты хоть знаешь, что рыжие похитрее вас, цыган, будут!

– Ты чего к парнишонке пристал! – приостановилась шедшая с базара бабенка в шали да с какими-то узлами в руках.

– А тебе какое дело? – крякнул мужик и вскочивши со скамейки, обернулся к бабе. – Ты, може, пособница, что-то уж больно рьяно заступаешься!

– Тьфу, проклятый, залил зенки-то и куражится!

Баба пошла прочь, а Тимофей, уловив момент, подхватил скамеечку, все свои причиндалы и быстро-быстро улизнул от надоеды. От него теперь не отвяжешься, работать он не даст.

Рыжему побег чистильщика не понравился. Он затопал сапогами и заорал вслед:

– Держи его, враженка!

Тимофей нырнул в проулок, а там вверх по своей улице. И вот он дома. Дряхленький маленький домишко в два окна, кособокая дверь, скрипучие доски на крылечке… Но все же крыша над головой. Сел Тимофей на ступеньку передохнуть. Дома его никто не ждал. Отца Тимофей и не знал. Маменька померла об эту весну. А больше у него, почитай, никого и не было, только тетка где-то под Вязниками. Но к ней он не ходок. Жадоба тетка. После похорон заграбастала из дома почти все, что у них было. Как сказала слезным голосом: «на память об сестренке», – да и вся недолга.

А пригласить его, Тимошку, к себе и не подумала даже в гости. Да, ну и ладно. Тимофею многого не нужно. Лишь бы было на чем спать, да на чем есть. А уж что есть, найдется.

Тимофей ссыпал на ладонь монеты, которые он нынче заработал. Маловато, конечно, но это рыжий спугнул. Ничего, с голоду не помереть, хватит.

Зашел Тимофей в огородик у дома, пощипал вишню. Она уже поспела черная, сладкая, да и насытился. Прошлой весной маменька сажала в огороде всякую овощ. А этим годом все заросло травой. Только вот вишня созрела да на яблонях есть яблочки. За ними ухаживать не надо. Он раньше помогал маменьке в огороде, о чем она просила. А теперь-то для одного и настроения никакого нет.

На следующий день Тимофей опять отправился со своими щетками к базарной площади. Успел только всё разложить, как кто-то схватил его за шиворот и приподнял над землей. Скосил Тимофей глаза, тот, рыжий. Как будто тут ночевал. Глаза торжествующие, усмешка во все лицо:

– Ну что, попался, цыганенок!

Тимофей дернулся в его руке, но не тут-то было.

– Да что я тебе сделал? – отчаянно выкрикнул парнишка.

– А и сделал! – выкрикнул рыжий, тряханул Тимофея. – Обокрал ты меня вчерась, как я пьяный был. Я тебя с самого утра стерегу, пащенка!

– Да я вас знать-то не знаю, как я мог вас обокрасть? – сердце Тимофея наполнилось обидой и страхом.

– А уж это мне не ведомо, цыганское отродье, как вы это делаете!

– Да какой я цыган, взгляни получше?

– Цыган! Цыган! Истинный цыган! – захохотал рыжий. – Меня вокруг пальца не обведешь! Сейчас сволоку тебя в участок, и всего делов-то, али околотошному сдам.

– Да, сдавайте! – отчаянно дернулся Тимофей в руках рыжего.

Околоточный дядя Василий знал его хорошо, он не поверит этому сумасшедшему пьянице.

– Ах вон что! – захохотал рыжий, словно прочитав его мысли. – Ты с околотошным статкнулся, ничего не боисси? Знамо, цыганенок.

– Пусти меня! – Тимофей стал вывертываться из рук рыжего. – Что я тебе сделал, рыжий черт?

Мужик поволок его куда-то переулками не по направлению околотка. Всем, кто останавливался и спрашивал, в чем, мол, дело, рыжий объяснял, что тащит вора в полицию. Тут Тимофей понял, что надо, во что бы то ни стало, удирать от этого рыжего. В участке он наговорит, что ни попадя, наврет с три короба. Отмывайся потом. Тут он начал и ногами рыжего пинать и кулаками молотить.

Мужик выругался и вдруг резко и отрывисто ударил Тимофея кулаком по голове. Руки и ноги парнишки обмякли и белый свет в глазах померк.

Тимофей очнулся в какой-то тьме. Что-то ему мешало. Он дернул правую руку, и загремела цепь, которая не пускала ее дальше. Ноге тоже что-то не давало двинуться. Страх обуял Тимофея, неужто он в тюрьме? Да за что? За какую такую провинность? Что там этот проклятый рыжий наговорил на него?

Тимофей задергал ногой и рукой и закричал что-то невнятное:

– А-а-а-а-а-а! У-у-у-у-у-у!

Наверное, с полчаса кричал Тимофей, выражая этим криком свой протест и отчаянье, но все было бестолково. Никто не отозвался. Кругом было совершенно темно, даже окон не было видно, иначе бы глаза, привыкнув к темноте, различали формы предметов. Свободной рукой он ощупал то, на чем лежал, какая-то ветхая подстилка на земляном полу.

А дальше, куда мог протянуть руку, пустота.

Страх от неизвестности овладел Тимофеем. Кажется, что он в какой-то могиле находился.

– Где я-а-а! Лю-у-уди добрые отзовитесь! – кричал он с отчаяньем в голосе до хрипа, до изнеможения. И неожиданно забылся во сне.

Очнулся из-за того, что почувствовал свет, колеблющийся и мигающий. Раскрыл Тимофей широко глаза и в свете горящей свечи, понял, что лежит он в землянке. А со свечкой возится какая-то старуха в странном одеянии.

– Где я? Кто вы? – просипел он осевшим голосом и дернулся, зазвякав цепью.

– Что не нравится? – хохотнула хрипло старуха… – в Комзяках мы в густом лесу. Осип тебя приволок. Понравился ты ему, цыганенок!

– Да какой же я цыганенок? – выкрикнул парнишка. – У меня отец с матерью русскими были!

– Ну, так еще лучше, в табор не сбежишь!

– Отпустите меня! – забился в цепях Тимофей.

– Охолони, малец, охолони, – успокаивала его старуха… – все одно ключ-то от кандалов у Осипа.

– У рыжего гада что ли? – ненавидяще прошипел Тимофей. – Я ему не холоп, чтобы меня на цепи держать!

– А у нас тут не холопей, не господ нет. Мы птицы привольные, разбойнички вольные. Слыхал про таковских-то?

Знал Тимофей, что водится в Комзяках разбойный люд. Все их опасаются, и через Комзяковский овраг никто не ходит.

– Зачем я вам надобен? – выкрикнул Тимофей.

– Мне ты без надобностей, – ответила старуха. – Осипа спроси, когда он придет.

– Я его убью, гада! – скрипнул зубами парнишка.

– Ну это уж сами разбирайтесь, мое дело маленькое.

Старуха разожгла печурку и поставила в нее котелок с каким-то варевом.

Понял Тимофей со старухи бесполезно требовать, что бы она его отпустила.

– А ты тоже что ли разбойница? – поинтересовался Тимофей, когда ярость его немного остыла.

– Да, а кто же? – охотно поддержала она разговор. – Чай в разбойничьей шайке живу.

– Ну а где же все другие?

– Ишь, какой любопытный стал, отошло от сердце-то? – рассмеялась старуха.

Тут при входе в землянку послышались голоса. Ввалились несколько заросших бородами людей, в том числе и рыжий.

– А, мой крестник пробудился? – воскликнул он приветственно.

– Я не твой крестник, тать ты окаянная! Пошто ты меня сюда притащил?

– Да не серчай уж, – примирительно ответил рыжий. Его лицо было не такое свирепое и злое, как раньше.

– Сними ты с меня эти кандалы! – задергался Тимофей.

– Ах, уж извиняй, – проговорил Осип и, достав откуда-то ключик, отомкнул замок и освободил Тимофееву руку и ногу.

– Какой прок тебе, гад, от меня, ни денег, ни богатств нет, – Тимофей растирал затекшую руку.

– Приглянулся ты мне своей цыганской породой.

– Кой раз я тебе твержу, что русский я!

– А по мне хошь хранцуз, хошь германец, главное, что похож на цыганенка. Будешь в ватаге жить. Хочешь быть разбойником, а?

Осип и все сидевшие рядом мужики загоготали.

– Еще чего! – возмущенно воскликнул Тимофей. – Мне это без надобностей.

– Ну это ты говоришь, пока не знаешь свово счасья. Будет у тебя все: и одежка, и обужка. Кралю себе заведешь, деньгами ее обсыпать станешь. Не жись, а малина!

Землянка снова ухнула от смеха.

– Убегу я от вас и приведу сюда жандармов! – вне себя выкрикнул Тимофей.

Осип криво усмехнулся на это:

– Ну что ж, и тут у нас есть выход. Коли не хочешь быть с нами, то тебе одна дорога на тот свет. Ножи-то у нас вострые, а робята мы ушлые. Закопаем тебя где-нито под березками, никто и искать не станет.

Все это он сказал спокойно, равнодушно, будто бы само собой разумеющееся, от чего у Тимофея заледенело в груди.

– Ну что, душа в пятки ушла? – понял состояние парнишки Осип. – То-то же, не балуй!

– Я не хочу быть в разбойниках, – с дрожью в голосе прошептал Тимофей.

– А ты думашь мы хотели! – хмыкнул Осип. – Жись привела. Дак мы себя не разбойниками прозываем, а вольными людьми. Что хотим, то и делаем, ни царь, ни батька нам не указ.

Тимофей решил похитрее быть. Что толку злить этих отчаянных головушек. Для них зарезать человека ничего не стоит. Придется притвориться, а при случае и бежать.

– Дадим тебе прозвище Цыган и будешь лошадей красть! – снова слова Осипа потонули в хохоте.

– Но я не умею лошадей воровать! – с отчаяньем выкрикнул Тимофей.

– Научисси! – хохотал Осип, открыв широко рот, где торчало несколько зубов.

Понял Тимофей, что попал в переплет, и выбора у него нет никакого. Искать в Вязниках его никто не будет, тем более многие видели, что рыжий тащил его, обвиняя в воровстве. А кривда-то, она далеко бежит. Спросят, а куда, мол, делся чистильщик-то, парнишонка? Да баяли что чего-то он у кого-то украл. Поговорят денька два да, и позабудут его.

– Ну что надумал-то? Ась? – испытующе прищурился рыжий.

Горько стало на сердце у Тимохи, зарыдал он, сотрясаясь всем телом, от отчаянья.

– Ничего, ничего, – ухмыльнулся Осип, – золота слеза не вытечет.