ГЛАВА 2,

повествующая о том, что паранойя не всегда беспочвенна

Ботинки того паренька – нет, не зря они привлекли мое внимание. Вскоре я смог не только лучше разглядеть их, но и убедиться: они действительно мокры, причем какой-то странной мокростью – они не сохли.

Понимаю, звучит абсурдно и дико. И в тот момент, когда поезд скрылся, увозя парнишку и странного мужичка в темноту тоннеля, о существовании подобной дичи я даже не подозревал. В те несколько секунд растерянности, провожая взглядом исчезнувшие огни последнего вагона, я, кажется, ощущал волнение. Мне действительно так кажется, но утверждать не берусь, потому что вдруг, словно из ниоткуда, проявились оранжевые цифры тоннельных часов, и 22:49 сменилось на 22:50.

«Черт, я могу не успеть на последнюю маршрутку, – подумал я и почти побежал по перрону.

Если честно, я живу недалеко от метро, минутах в пятнадцати ходьбы. И казалось бы, человеку, дружащему со спортом, пройти такое расстояние лишь в удовольствие, но… когда в дело включается матушка лень – а в тот вечер она намекнула о себе еще на совещании, – спорт безнадежно проигрывает. И сколько ты ни убеждай себя в необходимости подобной прогулки – ты же спортсмен, а работа у тебя малоподвижная, – лень всегда берет верх, приводя неоспоримый довод: завтра на тренировке велосипед покрутишь подольше! Вот и тогда я молодым оленем скакал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, лишь бы успеть…

И вдруг, вопреки всем усилиям подгоняющей меня лени, я встал как вкопанный почти на самом верху лестницы и, развернувшись, проследил взглядом за двумя женщинами, что, под ручку спускались к платформе.

«Совершенно сухие… и никаких зонтов», – сказал я самому себе, продолжая наблюдать за ними, пока женщины не сели в подошедший поезд.

Уже через пару секунд я бежал по подземному переходу и ругал себя за напрасно потерянное время. «С чего бы тем женщинам быть мокрыми, – говорил я самому себе, – Третью неделю зной и жара». И тем не менее, оказавшись на улице, вопреки доводам рассудка я совершил очередную бессмыслицу: остановившись, я внимательно огляделся по сторонам, а затем, когда убедился, что никакого дождя не было и в помине (вот ведь неожиданность), я изучающе посмотрел на небо.

Это сейчас я могу теоретизировать о том, насколько же сильно на меня подействовала насквозь мокрая обувь парнишки, что я начал совершать странные поступки, тогда же все происходило спонтанно и как бы вполне естественно.

Небо оказалось таким, каким и должно быть ночное городское июльское небо: безоблачное, почти черное с едва заметными искрами редких звезд. Лишь луна, неестественно огромная, обиженно выглядывала из-за близстоящей высотки.

Быстрый-быстрый топот, раздавшийся рядом со мной, прервал мое бессмысленное созерцание. Девушка в ярко розовом топике пробежала мимо меня и встала в конец длиннющей очереди на маршрутку – ту самую маршрутку, о которой я грезил.

«Трындец! – подумал я, двинувшись в сторону очереди и оглядывая этих несчастных, что друг за дружкой выстроились у столба в надежде избежать прогулки по ночной Москве.

До очереди я так и не дошел. Меня остановила мысль, столь неприятная особенно сейчас: «Все же придется приобщиться к спорту», – подумал я и, оглянувшись, бросил взгляд на тротуар, уходящий в сторону моего дома.

И вот тут-то я его и увидел – того самого парнишку, чьи сырые черные ботинки последние десять минут не шли из моей головы.

Ошеломленный, я замер и стоял так, пока паренек не скрылся в конце тротуара за деревьями.

«Он же уехал… уехал дальше!» – возникло в моей голове.

И это еще одна странность странного вечера: почему явление здесь парнишки сразило меня? С одной стороны, я мог и ошибиться: мало ли молодых людей поздним вечером болтаются у метро. С другой стороны, – какое вообще мне дело до него, даже если это тот самый человек.

В этот момент подъехал микроавтобус, и мои рассуждения сами собой прекратились.

Меньше чем через минуту свободные места закончились, но люди продолжали набиваться внутрь, переговариваясь, подталкивая и утрамбовывая уже находившихся в автобусе счастливчиков. Наконец дверь закрылась и последняя на сегодня маршрутка, влившись в транспортный поток, исчезла из виду. Остатки очереди тут же рассыпались: кто-то пошел на автобус, а кто-то, как и я, отправился домой пешком.

Невероятно, но парня в мокрых ботинках я увидел еще раз, причем очень скоро. Точнее сказать, мне показалось, что я заметил именно его: похоже, случайная встреча в метро становилась моим наваждением.

Домой я шел непривычно быстро, как ходить не люблю, и привычно в наушниках, что мне очень даже нравится. Когда в моих ушах «затычки», я стараюсь идти по тротуарам, чтобы не думать о машинах и прочей ерунде. Но сейчас, ночью, дороги между домами пусты, да и машина незаметно подкрасться не сможет, фары ее выдадут. Потому я шел посреди проезжей части, подпевая, про себя конечно, Кристине Агилере. У нас получился очень складный, замечательный дуэт, чем я и наслаждался, как вдруг – резкий всполох из-за спины. Не оглядываясь, я сделал несколько шагов в сторону, вышел на тротуар и, не сбавляя скорости, пошел дальше. Приближающейся машины я не слышал, но, по усиливающемуся потоку света, понимал, что она все ближе и ближе. И в тот момент, как автомобиль поравнялся со мной, его фары выхватили вдалеке того самого парня.

От неожиданности я встал на месте, а парнишка, шустренько проскользнув через освещенную часть дороги, канул в ночь.

Весь дальнейший путь домой, те семь минут, что я проходил темными дворами, затем сквозь огромную арку дома и через перекресток с мигающим желтым светофором, мысль о парне из метро не покидала меня ни на секунду – я даже не помню, какая музыка у меня играла. Временами я останавливался, оглядывался по сторонам, обзывал себя параноиком, кретином, шел дальше и останавливался и оглядывался снова и снова. Лишь у своего дома я почувствовал облегчение, но… оно оказалось преждевременным.

Свернув за угол, перед подъездом я обнаружил парнишку из метро. Он сидел на лавочке и испуганными, как у мышонка, глазами смотрел на меня.

ГЛАВА 3,

рассказывающая, что иногда заглавная буква О – не просто буква

Отсутствие жены – это благо.

Да, явно ерунду сморозил. Я лишь имел в виду, что иногда, если жена в отъезде, как например моя, уже третий день на шопинге с подругами в Барселоне, это здорово облегчает ситуацию. Не представляю, как объяснить женщине то, о чем сам не имеешь ни малейшего понятия. И уж тем более – как объяснить моей дражайшей супруге, с ее запредельно рациональным мышлением, нечто, не имеющее с реалистичностью ничего общего. Отсюда и вывод – Барселона случилась во благо.

На улице ночь. Сквозь приоткрытое окно слышится грохот взрываемой в соседнем дворе пиротехники (вот ведь, люди даже в будни умудряются находить повод для торжества), а мы с парнишкой сидим на кухне и смотрим друг на друга.

Точнее, это я внимательно смотрел на него, а паренек, отхлебывая из большой кружки чай, упорно таращился на что-то за моей спиной, и выглядел он при этом одновременно растерянным и озабоченным.

Самый первый вопрос, что я задал ему там, у подъезда, в отдаленном приближении звучал примерно так:

– Какого хера у тебя мокрая обувь?

Не подумайте только, что я сразу же накинулся на парня с вопросами, нет. Вначале я просто смотрел на него (последствия не до конца рассеявшегося потрясения), а уж затем, когда он под моим взглядом смутился еще больше и пробормотал: «Здрасьте», я ответил: «Ну, привет…» – и поинтересовался его обувью.

Взгляд испуганного мышонка дрогнул (парнишка словно ужался), и, посмотрев на свои ноги, затем на меня и опять на ботинки, юноша сказал:

– А, это, – он на секунду замешкался. – Там перед входом в метро что-то раскопали и воды натекло; я шел задумавшись, не заметил и влетел в неё. Вот. – И так недоуменно пожал плечами: дескать, что в этом особенного, я по пять раз на дню хожу по лужам.

– Понятно, – ответил я, как бы удовлетворившись таким объяснением. Оно все вроде бы и логично, только вот паззл внутри меня почему-то не складывался, словно кусочки мозаики пытались затолкать не на их место.

– Так, что ты хотел? – спросил я спустя некоторое время.

Парнишка смутился еще больше, как-то затравленно оглянулся, чем удивил и почти рассмешил меня, и, помявшись немного, ответил:

– Не могли бы мы поговорить у Вас дома?

«С чего бы?» – хотел сказать я, но вместо этого подошел к двери подъезда, открыл ее и произнес другое:

– Заходи. (Еще одна не понятная мне самому странность).

Пока наш новый, убийственно неспешный лифт поднимался на девятый этаж, я смотрел на парнишку в огромное зеркало и корил себя за очередную глупость, совершаемую мной в эту самую минуту.

– Я Леха, – сказал паренек, протягивая мне руку и прерывая мои размышления.

– Владимир, – ответил я, и мы обменялись рукопожатием.

Лифт дернулся, пружинисто покачнулся, остановился и издевательски медленно раскрыл свои двери.

Как я уже упоминал, жена в то время находилась за границей, сын отбывал летние каникулы в деревне у бабушки, так что встречал нас лишь Кот, наш обожаемый, огромный, невероятно розовый канадский сфинкс. Кошка-собака, как я про него всем рассказываю. И это действительно так: он хоть и кот, но с замашками настоящего сторожевого пса.

И вот тут приключилась новая странность: хваленый сторожевой кот пару секунд поглядел на вошедшего гостя, а затем развернулся и ушел. Ни тебе длительного изучения, ни обнюхивания, ни тотального преследования с шипением и подвыванием – ничего: потрясывая хвостом, он равнодушно направился в спальню. Я же смотрел ему вслед, переводил взгляд на парня, затем опять на Кота и не понимал, что происходит: даже родственников, что частенько приезжают к нам в гости, котяра, несмотря на длительное знакомство, изводит своим преследованием, а тут вот такая оказия.

– Да-а, – сказал я самому себе, еще внимательнее оглядывая паренька.

– Что? – спросил он, очевидно прочитав в моем взгляде вопрос.

Я покачал головой и добавил:

– Пойдем на кухню, Леха. Побалакаем, расскажешь, с чего это ты меня преследуешь.

– Я вас не преследую, – раздалось мне вслед.

«Угу, – пробормотал я про себя, – конечно, не преследуешь», – а вслух спросил: – Чай? Кофе?

– Не знаю… – Леха зашёл на кухню.

Я наблюдал за ним, за тем, как его равнодушный взгляд скользнул по обстановке…

– Наверное, лучше коф… – и замер, словно дар речи покинул его.

– Кофе? – уточнил я, озадаченный замешательством моего позднего гостя.

Тишина, сжатые губы и какой-то странный блеск в глазах.

Впрочем, сжатость губ и вспыхнувший взгляд, скорее всего, я придумал: Леха смотрел на подоконник – белый, пластиковый, не широкий, – обычный подоконник. На нем небольшой шарик фиолетово-игольчатого кактуса (гордость жены), да металлический кованый витой подсвечник в форме куста с черными листками и белыми бусинками цветов – явно не те предметы, что могли заинтересовать, а уж тем более ввергнуть в прострацию двадцатилетнего парня.

– Алексей! – достаточно громко произнес я.

Парнишка откликнулся легким вздрагиванием и словами:

– Да, кофе.

– Чашку большую, поменьше?

– Ой, извините, можно лучше чайку? – Он улыбнулся совершенно невинно и, присев на стул, опять посмотрел на подоконник.

– Да, без проблем, – я щелкнул выключателем чайника и опустился на стул с противоположной стороны стола.

Я смотрел на него, он на меня, и мы оба молчали.

– Ах, да, – спохватившись, произнес Леха. – Это должно все объяснить. – И он положил передо мной смятый, с неровно оборванным краем листок бумаги.

Не знаю, что теперь повергло в ступор меня: крупные корявые буквы, образующие фразу: «Если хочешь не умереть сегодня ночью будь тогда с этим мужиком!», или мой домашний адрес, написанный буквами поменьше, но такими же корявыми, аккурат под большой надписью, или то, что эта страница напомнила мне про блокнот того мужика, что не более часа назад в вагоне метро тыкал в мой бок своей сумкой. Возможно, все эти факты соединились и образовали то единое целое, от чего я остолбенел. Нет, я не являюсь графологом, умеющим с одного взгляда определить схожесть почерка, только там, в блокноте с каракулями, мне бросились в глаза буквы «О», выведенные как большие кружочки и все как одна заглавные. И вот сейчас я читал «Если хОчешь не умереть сегОдня нОчью будь тОгда с этим мужикОм!». В том же стиле написан и мой адрес.

Чайник щелкнул и отключился, возвращая меня в реальность.

Оторвавшись от обрывка бумаги, со звенящей пустотой в голове, я посмотрел на того, кто мне его передал.

Лицо паренька сосредоточенно, во взгляде читается волнение, но он глядел не на лист бумаги в моих руках и даже не на меня, а куда-то мимо, словно подоконник за моей спиной занимал его много больше, нежели странная бумажка с глупейшим, но таким перебивающим дыхание текстом.

– Что с ним не так? – раздраженно спросил я.

Леха вздрогнул, но не сразу, как будто мои слова проходили через время, и, посмотрев на меня, переспросил: – Что? С чем? С листком? Там в вагоне, когда вы вышли…

– С подоконником, – перебил я его, – или с цветком, а может с этой долбаной железякой? Ты постоянно на них смотришь.

– Я? – воскликнул паренек. – Нет, просто отключаюсь. Думаю о своем, есть кое-какие проблемы. А с подоконником у вас, наверное, все в порядке.

И вновь эта невозможно-наивная и совершенно детская обезоруживающая улыбка.

– Ясно, – ответил я, ощущая, как очередные кусочки паззла упорно не желают складываться. – Тогда рассказывай про бумажку. Что это за херня?

– Ну да, херня, по-другому и не скажешь, – согласился парнишка. – Когда я вышел на следующей станции, ко мне вдруг подошел тот странный дедок, что сидел рядом с вами, и сунул в руку этот листок. Я хотел выбросить бумажку, но… прочитал ее. Я хотел спросить, что за фигню он мне подсунул, но того человека уже нигде не было, я осмотрел всю платформу и я… я жутко струхнул. Не знаю почему… Я вдруг поверил в это, поверил, что сегодня умру… И…

– Тебе не кажется, что это полнейшая ахинея? – перебил я Леху. – Это же абсурд. Совершеннейший…

– Да, бред, – теперь он перебил меня. – Я согласен с вами, но… Пожалуйста… Я очень вас прошу, можно я проведу ночь здесь, с вами?

Я не знаю, как описать чувства, взметнувшиеся во мне. Разве что шторм: страшный, девятибалльный, с чудовищными волнами вопящих эмоций, неверием и абсолютным неприятием такой гигантской, необъемлемой чуши. И эти бушующие внутри меня огромные волны напрочь разбивались о его взгляд – наивный, верящий, уповающий на меня, взгляд ребенка.