Цитаты из книг автора «Владимир Бушин»

). Тем боле тягостно это видеть, что многие командиры, которых обвиняли, погибли – Л. Б. Бобкин, А. И. Власов, А. М. Городнянский, Ф. Я. Костенко, К. П. Подлас. На их крови спекулировал и Микоян. Но Сталин не позволил свалить вину на покойников. В директивном письме Военному Совету Юго-Западного фронта от 26 июня 1942 года с оценкой командования фронта по результатам Харьковской операции он писал: «В течение каких-то трех недель Юго-Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел еще отдать противнику 18—20 дивизий. Эта катастрофа по своим пагубным результатам равносильна катастрофе с Ренненкампфом и Самсоновым в Восточной Пруссии» (в 1914 году – В. Б.). Осудив командование фронта в целом, Сталин особенно выделил начальника штаба: «Тов. Баграмян не удовлетворяет Ставку даже как простой информатор, обязанный честно и правдиво сообщать о положении на фрнте». Действительно, это же он, окончивший две военных академии, как правило, составлял необоснованно оптимистические д

Но вот как завершается юмористический пассаж на трагическую тему: «Меня тогда просто поразило. – подчеркнул Микоян. – Человек звонит из самого пекла, надо срочно принять экстренные меры – и такое барско-пренебрежительное отношение со стороны лица, несущего столь высокую ответственность». Вот ведь что при большом желании можно увидеть там, где сам не был.

Тимошенко, Хрущев и Баграмян «сумели убедить И. В. Сталина, что опасность сильно преувеличена и нет оснований прекращать операцию» (ИВМВ, т. 5, с. 130). То есть они действовали обратно тому, что говорил об этом Микоян, выгораживая своего дружка. И маршал Жуков позже вспоминал: «Ссылаясь на эти доклады (Тимошенко и Хрущева) о необходимости продолжать наступление, Верховный отклонил соображения Генштаба». Действительно, непросто решить, чью позицию поддержать – офицеров Генштаба, сидящих в Москве, или многоопытных военных специалистов, все происходящее видящих своими глазами? Увы, в данном случае издалека оказалось виднее.

Это не единственный факт «заочного свидетельства» Микояна. Вот еще: «Хорошо запомнил день 18 мая сорок второго года, когда возникла опасность провала нашей Харьковской наступательной операции. Поздно вечером несколько членов Политбюро: Молотов, Берия, Калинин, Маленков, кажется, Андреев и я находились в кабинете Сталина.». Вранье начинается. На самом деле в этот день Сталин работал в своем кабинете с 15. 30 до 3. 40 утра уже 19 мая. За это время у него побывало 14 человек (вернее, 12, поскольку Молотов и Маленков заходили дважды). Микояна среди них, увы, опять не было, как, впрочем, и упомянутых им Калинина с Андреевым. Об этом же дне врал в своем докладе на ХХ съезде и Хрущев, но у того дело происходит не в служебном кабинете, а на даче. А Микоян продолжает рисовать: «Мы уже знали, что Сталин отклонил просьбу Военного совета Юго-Западного направления прекратить дальнейшее наступление на Харьков из-за угрозы окружения». На самом деле никакой «просьбы» не было. Однако начать надо издалека.

чика, что германские войска утром 22 июня перейдут (! Как деликатно сказано. – В. Б.) нашу границу». Тут кое-что не соответствует другим данным. Во-первых, Жуков пишет, что о перебежчике доложил Сталину 21-го не при встрече, а по телефону, когда действительно «только что» стало о нем известно. Сталин сказал, чтобы они с Тимошенко немедленно приехали в Кремль. И это отражено в журнале: они двое и Буденный прибыли не «поздно вечером» и не на квартиру Сталина, а в 20. 50 и в служебный кабинет, и ушли все трое в 22. 20. В своем кабинете «Сталин встретил нас один. Потом вошли члены Политбюро», – замечает Жуков. Но тут он не точен: несколько членов ПБ уже находились в кабинете, Микояна среди них не наблюдалось. Именно тогда была составлена директива №1, предупреждавшая: «В течение 22—23 июня 41 г. возможно внезапное нападение немцев». И предписывавшая «быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников»

Когда Микоян беседовал с Куманевым и писал воспоминания, он не ведал, что будет опубликован журнал, в котором еще с 1925 года регистрировались все посетители кремлевского кабинета Сталина. А теперь этот журнал не редко одно проясняет, а другое ставит под сомнение. Так, Микоян у Куманева говорит: «21 июня 1941 года поздно вечером мы, члены Политбюро, собрались у Сталина на его кремлевской квартире. Обменивались мнениями по внутренним и международным вопросам. Затем в Кремль приехали Тимошенко, Жуков, Ватутин. Они сообщили: только что получены сведения от перебеж

В мае 1941 года германский посол в СССР граф Фридрих Шуленбург на обеде в честь посла В. Г. Деканозова в присутствии двух переводчиков Г. Хильгера и В. Д. Павлова предупредил Кремль о фашистском нападении» (с. 23). Даже если допустить, что немецкий аристократ уж так болел за Советскую Россию, все же трудно поверить, что он предпринял такой необыкновенный шаг, который был бы ни чем иным, как выдачей врагу важнейшего государственного секрета, на светском приеме при столь опасных свидетелях. Или он был уверен, что Хильгер с ним заодно и готов разделить с ним ответственность? Кроме того, посол-русофил имел прекрасную возможность встретиться наедине и с нашим послом в Германии Деканозовым и с самим наркомом иностранных дел Молтовым да в конце концов по такому случаю – и со Сталиным. А как именно предупредил он на приеме – во время тоста

маршала Жукова. Который однажды на даче прямо спросил Сталина, есть ли какие сведения о Якове. «Он ответил не сразу. Пройдя добрую сотню шагов, сказал каким-то приглушенным голосом: «Не выбраться Якову из плена. Расстреляют его фашисты. По наведенным справкам, агитируют его за измену родине». Помолчав минуту, твердо добавил: «Нет, Яков предпочтет любую смерть измене». И ни слова о Красном Кресте, о графе Бернадоте

в разного рода публикациях утверждается, будто немцы предлагали обменять Якова на взятого в плен генерал-фельдмаршала Паулюса, но Сталин-де отказался. Он будто бы ответил председателю шведского Красного Креста графу Бернадоту: «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». Эта фраза приводится часто. Между тем, она лишь усугубляет сомнение. Действительно, Сталин просто не мог так сказать, ибо в случае обмена ему предстояло бы обменять не солдата на фельдмаршала, а наоборот – фельдмаршала на «солдата», который, кстати, был старшим лейтенантом. Сталин всегда выражал свои мысли точно и четко. В данном случае он сказал бы: «Я фельдмаршалов на лейтенантов не меняю». Кроме того, если к нему обращалось официальное лицо от имени Красного Креста, то должен бы остаться документ об этом. А ни единого документа, относящегося к вопросу об обмене, нет.

Американский историк Гровер Ферр в недавно вышедшей у нас книге «Антисталинская подлость» пишет об этом хрущевско-микояновском творении: «Из всех утверждений «закрытого доклада», напрямую «разоблачающих» Сталина и Берию, не оказалось ни одного правдивого. Точнее так: среди всех тех из них, которые подаются проверке, лживыми оказались все до единого» (с. 6). Американец! Какое ему дело до наших страстей.