7

Площадь гудела звуками. Люди двигались во всех направлениях. Сергей видел, что среди тех, кто вчера или позавчера прилетел из Союза последним бортом, мелькают незнакомые лица. Но они улыбаются. Это свои. Они говорят на незнакомом языке, но редко. Это хорошо! Это замечательно, когда люди говорят на дари, а потом на русском. Грачёв улыбался. В пучине движущегося народа звучал только один язык, значит, опасности не было.

– Салям Алейкум! – мужчины протянули друг другу руки и трижды облобызались.

Сергей выделил это приветствие из всех других. Оно резало ухо, поэтому Грачёв выкатился из своего укрытия, поспешил к ступеням и ловко по ним спустился вниз. Люди давали дорогу инвалиду, а он торопился к трём мужчинам, один из которых был одет в шикарный, чёрный с отливом, костюм, двое других в пузырчатых серых куртках-безрукавках и легких белых штанах. Сергей сзади теперь видел их бритые затылки и уже слышал эти смеющиеся надменные голоса. Тот, который был в центре, переоделся, бурнус снял, костюм одел, а другие американские куртки поленились снять, только и додумались шаровары белые натянуть.

В голове летело: « Допускались свои шарики, обнаружили себя! А вот и духи пожаловали. В этот раз не уйдут!» Сергей спешил. В его голове роились воспоминания: сейчас этот в чёрном костюме достанет радиотелефон и позвонит. А те двое, в белых штанах, побегут в разные стороны и что-то закричат. И исчезнут! Все! Разом. Как по команде в воздухе застонет, заскулит первая мина и упадёт в центр площади. А за ней посыплется минный град. И над Серегой будут лететь комья глины, доски, камни, ошмётки человеческих тел, обрывки материи, в которую закутаны женщины, а потом хлопнет рядом с ним.

– Душман, они, кажется, нас заметили! – один из лысых указывает куда-то в сторону.

– Обнаглели. Сейчас мы их тут прижучим. Душман, звони нашим, пусть подтягиваются. И ментам звони, ментам. Сейчас мы Сычу мочи подольём.

Мужчина в чёрном костюме достает телефон, нажимает кнопки и прикладывает аппарат к уху.

Сергей уже слышит, как незнакомец приказывает. Речь чужая, гортанная, лающая.

Рифкат действительно кричит, потому что вокруг шумно:

– Оружие захватите. Не ссыте, у вас разрешение. И сюда, на площадь. Тут он. Тут.

– Душман, давай Сыча на понт возьмём. Он-то думает, что ты культурный, а ты Душман. Чо кричать-то надо? Чо тогда душманы орали?

– Аллах Акбар! – громко произносит мужчина в дорогом костюме.

Серега подлетает сзади и бьет крикнувшего «Аллах Акбар» под колени. Господин Ибрагимов, взвыв от боли, валится на тротуарную плитку. Телохранители бросаются на Сергея. А он, размахивая дощечками-опорами, орёт на толпу:

– Вон! С площади вон! Все вон!

Женщины с детьми бросаются в сторону, мужчины останавливаются, чтобы внимательнее рассмотреть, что происходит.

Один бритый пытается ударить Серегу в лицо, но Грачёв блокирует удар, захватив ногу противника резко дергает на себя, молниеносно впечатывая кулак правой руки в пах. Второй телохранитель замешкался, поэтому сразу же получил дощечкой между глаз.

Душман орет благим матом:

– Сычовский, паскуда. Он мне ногу сломал! Кто-нибудь! Да уймите его! Мужики! Это буйный, вяжите его, он же Пашку убьёт.

Сергей действительно добивает Пашку. У того на голове видна кровь.

– Вон! Все вон! Сейчас мины полетят! Он уже сообщил! Он душман! Я слышал! Он душман! Аллах Акбар орёт!

На Сергея сзади наваливаются трое здоровых парней. Они пытаются оторвать Серегины руки от Пашкиной глотки. Грачёва трясёт. Он обмякает и уже стонет, умоляя:

– Уходите! Сейчас стрелять будут! Сейчас всех положат!

Появляется милицейская машина, потом подкатывает карета «Скорой помощи». Грачёву заломили руки. Он лежит на асфальте и бешено вращает глазами. Женщина врач загибает Серёге рукав и ставит успокоительное. Медсёстры бинтуют пострадавших. Душмана и Пашку грузят в «Скорую помощь», ещё одному телохранителю рану от опорной дощечки мажут йодом и заклеивают пластырем. Мужчины несут ослабшего Сергея во Дворец культуры. Навстречу им бежит Семён Григорьевич и семенит Клавдия Аркадьевна. Поплывший от уколов Лейтенант продолжает шептать:

– Уходите! Сейчас стрелять будут! Я тогда не успел! Шарики! Уберите шарики! Духи! Они стрелять будут! Я не успел!

8

Очнулся Грачёв вечером на вторые сутки. Сполз с топчана, ополоснул лицо и, взгромоздив своё тело на коляску, выкатился в фойе. Из актового зала неслась музыка и голоса: высокие детские, томные женские, неокрепшие юношеские. Всё было спокойно. Значит, вчера налёта не было. Душман не успел сообщить своим и скоординировать огонь. Грачёв поправил берет, и весёлым взглядом окинул фойе дома культуры. В дальнем углу толкалось несколько парней. Сергей смутно помнил, что одного из них он где-то видел. Громко позвал:

– Боец, к командиру!

Парни переглянулись. Но знакомый тут же подошел.

– Боец, держи стольник и принеси мне водочки. Выполнять!

– Вы деньги уберите. Я сейчас.

– Вот молодец! Понятливый! Только обращаться надо по уставу, товарищ гвардии старший лейтенант! – Лейтенант широко улыбнулся.

– Извините, у вас знаков различия не видно, – отозвался парнишка.

Через полчаса Грачёв опорожнил полный стакан, крякнул. Посидел с минуту. Сделалось намного лучше. И он покатил в актовый зал. Послушать, как поют салажата.

– На сцену приглашается Ксения Токарева. В её исполнении звучит песня «Нежность».

Серега расслабился. Он сидел на полу у первого ряда, и ему не было видно певцов и певиц, но он особо не расстраивался.

«Покроется небо пылинками звезд» – звучала песня.

Исполнительница подошла к самому краю подиума. Сергей замер. Он впился в девушку взглядом, стал шарить рукой по полу, ища отложенные в сторону дощечки.

«Мы память, мы память, мы долгая память друг друга» – летели слова.

– Таня! Танечка! – шептали губы.

И когда отзвучали аплодисменты, когда в зале наступила тишина перед объявлением следующего номера, от самой сцены, с пола, к дальним рядам, к высокому потолку полетел Серёгин возглас:

– Видели! Таня моя приехала! Это Она! Видели?!

Грачёв загремел дощечками, как-то очень громко покатилась коляска из зала. А зал в темноте напряженно молчал.

Он метался по залитому неоновым светом фойе, по длинным, заполненным незнакомыми людьми коридорам, но отыскать своей Тани не мог. Он устал. Взмок. Руки ломило.

Когда фойе опустело, и умолкли все звуки, тишину разорвал Серёгин крик:

– Танечка! Ты где? Та-а-не-э-чка-а!

9

С раннего утра Грачёв выкатил к главному входу. Григорьевич и Клавдия Аркадьевна сначала хотели отправить его в комнату, но когда поняли, что Лейтенант не тронется с места, в очередь за ним присматривали. Народу становилось всё больше и больше. Сергею стало труднее рассматривать всех входящих и выходящих. Он стал нервничать, ёрзать на своей тележке.

Но вот мелькнуло знакомое лицо. Он его узнал среди сотен других сразу. Его Татьяна, весело щебеча о чем-то с подружкой, поднималась на крыльцо. Серега расплылся в улыбке, оттолкнулся от пола и, оставив дощечки у колонны, покатился к дверям, широко раскинув объятья.

Девушка, занятая разговором, и не ожидавшая, что её сейчас схватят, опешила, а потом истерично завизжала.

Грачёв первые секунды ничего не понял. В его ладонях были какие-то материи, а под ними прятались крепкие ягодицы. У самого носа низ блузы. Блуза у неё была особенная, и запах был особенный – он никогда не забывал этого запаха. Запах остался с того самого момента, когда из темноты еле-еле проступил свет. Сергей помнил это всегда. Тогда он потянул носом воздух, и вместо едкой пороховой гари почувствовал аромат каких-то цветов.

Он отпустил девушку только тогда, когда на него закричали со всех сторон, а на голову и плечи посыпались детские удары девичьих кулачков.

– Это Таня! – крикнул Грачёв, – Мы знакомы. Это моя Таня.

И почувствовал, как его тянут в сторону. Потом перед лицом замельтешил Григорьевич.

– Безобразие! – раздраженный возглас прилетел сбоку.

Сергей обернулся. Его плачущую Таню уводила какая-то женщина. Он опёрся о пол и толкнул самого себя вперед. Но ничего не получилось. Крепкие руки электрика держали Грачёва. Лейтенант ещё раз дернулся, поднимая тело на обрубках ног, и обмяк.

– Как же так, Григорьевич? – Сергей поднял полные злобной тоски глаза на единственного человека, понимавшего его и умеющего с ним разговаривать, – Это из-за ног? Она же меня таким ещё не видела. Испугалась?

– Ничего, Серега, ничего. Прорвёмся! Покатили домой. Я тебе, товарищ гвардии лейтенант, форму новую справил: и тельник, и брюки, и кителёк, и даже берет новый. Думаю, в самый раз угадал. А с Танькой я поговорю. Вот дура-то. Радоваться надо, что мужик живой. А она в истерику. Баба, одним словом. Покатили, товарищ гвардии лейтенант. А с Танькой я поговорю, – Григорьевич аккуратно подталкивал в спину Сергея, направляя его к своей комнатушке.

10

Клавдия Аркадьевна не вошла, она просочилась в уборную. Ксения уже забыла о происшествии, смеялась, рассказывая что-то подружке. Когда гримёр закончила работу, девушка поднялась со стула.

– А вы что тут делаете? – в голосе Ксении звучало неудовольствие.

– Детонька, да я ж к тебе.

– Какая я вам детонька?

– Волнуюсь я. Не знаю уж, как вас, нынешних и называть. Меня Клавдия Аркадьевна зовут. Я тут работаю.

Гримёр и подружка с интересом смотрели и слушали. А Ксению с каждым словом больше и больше раздражала незнакомая уборщица, посмевшая без разрешения ворваться в грим-уборную.

– И что из того, что вы тут работаете?

– Я из-за Сергея.

– Из-за какого ещё Сергея? – но Токарева быстро догадалась, – Из-за придурка этого?

– Он, девонька, не придурок. Он контуженный. Давно. На афганской войне. У него в памяти какая-то девушка. Очень на тебя похожая. Ты же портреты в фойе видела? Он их всю жизнь рисует и говорит, что это его Таня. Христом Богом тебя прошу, побудь ты его Таней. Побудь рядом с человеком, которому и дано-то всего, что память порванная.

– Может мне ещё и поспать с ним?

– Ксюха, ты чего? – подружка попыталась остановить Ксению.

– Не встревай. Не фестиваль, а дурдом какой-то. Идите уже отсюда. Как вас там. Степановна…

– Аркадьевна. Клавдия Аркадьевна.

Клавдия Аркадьевна вспыхнула, но переборола свой гнев. Приоткрыла дверь и неслышно скользнула в щель.

Ксения приблизилась к дверному проёму.

В коридоре послышалась какая-то возня и приглушённый шёпот.

– Как я сегодня петь буду? – Ксения обернулась к гримёру и подружке, – Все нервы вымотали, – она толкнула с досады стул, задела коленом его острый угол, вскрикнула и бросилась к столу, глотая нахлынувшие слезы.

11

– За наших, товарищ гвардии старший лейтенант, – Семён Григорьевич протянул Сергею стакан с водкой.

– За наших.

– Прав наш дядя Вася был. Никто кроме нас! – электрик сжал кулак, погрозил кому-то в пустоту, – Никто! Ты когда в Афган пришёл? В восемьдесят шестом. Салага. Салабон ты, лейтенант. Это я тебе говорю, старший сержант Лиховец Семён Григорьевич. Ты куда пришёл? В войнушку поиграть пришёл. А я, – Семён ударил себя в грудь, – на гвардию. Ты понял, лейтенант, еть-перееть. Я на гвардию. А они, я тебе скажу, не духи… Они не пальцем, Сережа, были сделаны. Они не такие рас…, балбесы, как вы потом. Почему вы потом с ними справиться не могли? Потому что вы, лейтенант, уже были эти… Расп… яи. Надеялись на броню, на пушки, на минометы. А я с одним автоматом. Понял, лейтенант? С автоматом. Одним автоматом на гвардию. На Амина. И уделали. Никто, кроме нас! Это я тебе говорю, старший сержант Лиховец Семён Григорьевич.

– Подожди, Григорьич. Ты чо, еврей что ли? – Грачёв покачивался из стороны в сторону и пьяно скалился.