Гребнев имел высшее юридическое образование, полученное в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, и одно время служил юристом. Деятельность его всегда вписывалась в рамки закона, за чем он следил. Олег Петрович предпочитал сохранять собственную приватность, что помогало в делах. Успехи Гребнева можно было связать с аналитическими способностями его и членов собранной им небольшой команды, обширными знакомствами с чиновниками, политиками, банкирами, бизнесменами – людьми из многих областей общественной и государственной жизни – и просто везением. На него играли и приобретённый за годы опыт, и показанные результаты. Хотя заказчики, получая желаемое, не спешили рассказывать, что успех принёс он, кто надо знал, что работал Гребнев.

Существенное значение имело и то, как Олег Петрович вёл дела. При себе он всегда носил смартфон с двумя сим-картами, абоненты между которыми распределялись по степени важности, а в кармане приличную сумму наличных и, разбираясь с поставленной задачей, старался не создавать себе врагов. Это было непросто, но, пользуясь разными средствами, Олег Петрович пока справлялся.

Гребнев смотрел на себя и жизнь глазами стороннего наблюдателя. Не то чтобы он сознательно отделял себя от всего происходившего или не связывал свои поступки с действиями людей вокруг, просто таким образом делал работу политического аналитика, и отстранённый взгляд как предпосылка беспристрастности вошёл у него в привычку.

В дополнение к сказанному Гребнев был прагматиком, иначе ему никогда бы не стать тем, кем он стал – человеком, способным отыскать эффективное решение в клубке противоположных интересов и взаимоисключающих вариантов. И ещё он имел склонность иронизировать по любому пристойному поводу. Однако, полагая публичное проявление иронии непозволительным для ответственного человека и понимая свой недостаток, Гребнев сдерживал желание высказывать вслух приходившие на ум, как ему казалось, смешные мысли и большей частью своим шуткам смеялся сам и беззвучно, про себя. Кто-то мог сказать, что фантазии искажали его восприятие и вводили в заблуждение, но Олега Петровича устраивало такое представление о действительности. Оно помогало сохранять свежесть восприятия жизни и не скучать.

Несколько месяцев назад Гребнев почувствовал, что перспектива завтрашнего дня стала для него неопределённой. Смысл работы Олега Петровича заключался в том, чтобы помогать исполняться намеченным планам, но они перестали быть ясными. Какая информация будет предложена людям? Что отвечать на возникшие вопросы? Какие проекты передадут в работу? Что будет дальше? Гребнев нуждался в ответах, но, по своему мнению, их не получал. Кроме людей, активно занимавшихся политикой, ответы в действительности мало кого интересовали. Он оценивал ситуацию как непонятную, долго находиться в таком положении не мог, и ему оставалось только ждать.

* * *

С утра Олег Петрович находился в офисе. Он давно заметил, что люди, которые обращаются к нему за консультациями, часто принимают решения в последний момент, а конец года вполне подходил под такое определение. Поэтому в любое время могли состояться незапланированные встречи, и быть к ним готовым значило получить нового клиента.

Из своего директорского кабинета Гребнев несколько часов обзванивал друзей и знакомых, поздравляя их с наступающим Новым годом, и просматривал новые, интересовавшие его ролики, выложенные в YouTube. Время до середины дня прошло с пользой.

Оторвавшись от собственных отвлечённых мыслей и созерцания сумеречного города, Гребнев решил пообедать. Он быстро надел куртку, спустился из офиса на улицу, пробежав по подземному переходу и проскользив в летних ботинках последние сто метров, вошёл в «Кафе Пушкинъ» и вскоре, сидя за столиком и зная меню на память, делал заказ официанту. Салат «Оливье тре деликат подъ соусом Провансаль» и «Котелета телячIя, рубленная по рецепту Пожарского, гарнированная жареной картофелью» ждать себя не заставили.

Ресторан «Кафе Пушкинъ» последние несколько лет оставался его любимым местом, зайти и отобедать в которое можно было двадцать четыре часа в сутки. У гардероба в приглушённом освещении гости могли полюбоваться на себя в большое напольное зеркало Морена, но не все смотрели на себя со стороны. Посетители оказывались в залах, своим убранством напоминавших комнаты дворянской усадьбы царских годов. Униформа персонала, подобранная по фасону и цвету к обстановке, подчёркнуто уважительная манера общения официантов с посетителями, меню, составленное из блюд по старинным рецептам и написанное в стиле и грамматике стародавних времён, – всё это делало ресторан интересным заведением, не похожим ни на одно другое; заведением, предлагавшим вместе с едой нечто большее. Истоптанный мрамор на полу, стены в пятнах и трещинах, потёртые со временем предметы интерьера были изготовлены к открытию ресторана в декорационных мастерских киностудии. Если, проходя из гардероба в зал, постучать костяшками пальцев по настенной плитке, выглядевшей как каменная, палец не чувствовал твёрдости – в ответ раздавался глухой звук, который издают изделия из гипса или пластика. О том, что в ресторане всё не совсем так, как представляется, и старые предметы обстановки – это новые, искусственно состаренные вещи, одни посетители – в большинстве своем – не знали, а другие, как Гребнев, не придавали этому значения.

В городе открылось ещё несколько заведений в дизайнерских интерьерах и разных кулинарных направлений – с высокой европейской и русской кухней, – рассчитанных на посещение состоятельными людьми. Выбирать из них можно было по предпочтениям. К примеру, любители итальянского стиля в интерьере и еде ходили в ресторан, носивший имя сына царя Салтана – опять же героя из произведения Пушкина. Но ресторан «Кафе Пушкинъ» имел особенный колорит: почти всерьёз он предлагал гостям почувствовать себя уважаемыми персонами давно ушедшего века. Предложение нравилось им и благосклонно принималось.

Для внимательного наблюдателя в декорациях «Кафе Пушкинъ» происходило интересное представление.

Посетители ресторана в основном принадлежали к одной социальной группе – материально обеспеченных людей, то есть тех, кто, делая заказ по меню любого заведения, решает, что хочется съесть и выпить, а не разглядывает стоимость блюд. Они приходили сюда, чтобы в респектабельном месте и в своём кругу вкусно откушать, что-то отметить или провести небольшую деловую встречу. Обычные же граждане, которые перемещались по городу не в собственных автомашинах представительского класса и с личным водителем, оказывались в «Кафе Пушкинъ» только в силу обстоятельств. Они терялись, когда официанты в соответствии с порядком, установленным в заведении, использовали по отношению к ним вежливую форму обращения времён Российской империи, называя мужчину сударем, а женщину сударыней. Где ещё такое увидишь? Разве что в кино. Расслышав в свой адрес слово «сударь», произнесённое с уважительно-почтительной интонацией, обычный человек понимал, что в этом месте он в гостях во всех смыслах: и как посетитель ресторана, и как человек здесь случайный. Зато после чашки кофе с десертом в «Кафе Пушкинъ» им было что вспомнить.

Деловые завтраки или обеды проводились в ресторане обычным порядком. Гребневу приходилось наблюдать, как адвокат за поеданием пирожков с визигой объяснял клиентам план действий по возврату утраченной ими собственности. Клиенты, потрясённые окружающей обстановкой и перспективой предстоящих судебных баталий, проникались уважением к его компетентности и осознавали, как им повезло с таким специалистом.

Встречались здесь медийные и просто известные персоны. Как-то Олег Петрович увидел давно примелькавшегося в радиоэфирах главного редактора с яркой внешностью, который забыл, где находится, – не ел и не слушал своего спутника, как от него могли бы ожидать, а что-то убеждённо ему высказывал, жестикулируя; и в целом было непонятно, получал он информацию или давал. Произнесённое слишком громко восклицание: «Не может быть!» – долетело до Гребнева, но тот, кому предназначалась фраза, пропустил её мимо ушей, как и весь монолог представителя интеллигенции, и флегматично насыщался. Судя по его спокойному равнодушию, было понятно, кем являлся жевавший человек. Кто расплачивался за обед, Гребнев смотреть не стал, а через несколько месяцев стало известно, что средством массовой информации контракт с главным редактором прекращён. Но это другая история. В таких случаях Олег Петрович сам часто думал: «Не может быть!» – и удивлялся не услышанному, а представленной ему логике рассуждения. Да и в интерьерах ресторана известные персоны смотрелись простовато и выглядели не такими известными, как на телеэкранах.

Иногда в ранние утренние часы официанты просили посетителей, зашедших с хорошим настроением позавтракать, пройти в один из концов зала, потому что в другой его части заканчивала веселиться после ночи, проведённой в клубе, компания молодых людей. К этому времени они находились в состоянии глубокой нетрезвости и демонстрировали отвратительное поведение. Персонал ресторана терпеливо ждал окончания представления и ограждал от участия в нём других гостей. Безобразие происходило в удалении, и общий порядок в заведении не нарушался. Известного сюжета в духе «футболистов на завтраке» никогда не допускалось – не кафе всё-таки.

В последнее время в ресторан стали приходить мужчины, которые занимались строительным бизнесом. Не смущаясь и не обращая ни на кого внимания, они ели «Яйца “Бенедиктъ” съ лососиною» и «Кашу изъ пшена тыквенную» и обсуждали, кто кому и сколько миллионов перечислит и «что у нас получается в итоге».

Гребнев сидел на первом этаже в зале «Аптека». При входе в зал лежали последние в году выпуски деловых газет «Коммерсантъ-Daily» и «Ведомости», отпечатанные на бумаге, но ими давно никто не пользовался. Гостей встречала живая, вся в игрушках и золотых огоньках ёлка. Залы погрузились в полусвет, как если бы зажгли свечи – так неярко горели лампы в настенных бра с зеркалами. К концу трапезы занятыми остались меньше половины столиков. Новые посетители не появлялись: желающим войти с улицы вежливо объясняли, что доступ в заведение временно закрыт в связи с приготовлениями к «сказочной ночи». Официанты и метрдотели тактично ожидали, когда гости закончат обед и уйдут. За окнами заметно стемнело.

Мысли Олега Петровича были заняты не едой. Он думал о том, что время, наступающее после Нового года, должно всему наконец придать определённость и чего-то ему очень хотелось, но предугадать он ничего не мог. Скользнув взглядом по залу и окнам и остановив внимание на людях, проходивших за стёклами по улице, Гребнев решил, что, например, он может сказать, как пешеходы поведут себя через пару минут.

«Курьеры, доставщики еды и нетерпеливые горожане перебегут проезжую часть в начале бульвара – тогда, когда движутся автомашины, а пешеходы должны стоять, – сделал предположение Гребнев и попытался в окно разглядеть, как прогноз будет сбываться, но место событий находилось далековато. – Водители нескольких автомашин чёрного цвета и другие, которые считают, что сами решают, как ездить, с нарушением заедут в небольшое дорожное пространство у пересечения улицы и бульвара, чтобы затем повернуть налево на глазах у инспекторов ГИБДД, – почему-то продолжил он и заинтересовался, что же будет дальше: – Инспекторы постоянного поста на Тверской, перед памятником Пушкину, покажут, что сами знают, кого останавливать за нарушения, и с целью проверки документов будут высматривать в потоке автомашин легкие грузовики, – недолго думая, высказал очередное предположение Олег Петрович. – Полицейские и военнослужащие Росгвардии покажут, что не их дело разбираться, почему кто-то собрался у памятника, и они сами давно знают, что делать с этими людьми. А люди, собравшиеся у памятника, подумают, что сами знают, что делать, и покажут, как нарушается общественный порядок.

Всё здесь понятно, – рассуждал он. – Люди пытаются жить так, как им удобно, и не будем утверждать, что ради этого каждый второй собирается игнорировать закон, а каждый первый это уже сделал. Это неверное представление. Каждый на своём месте приспосабливает мир под себя и имеет на это право. С границами допустимого, да, надо поработать. И потом, у поступков есть разные мотивы и люди всегда были разные, а не только те, кто делает то, что ему говорят, или то, что от него ожидают. Вопрос: как все будем жить дальше? Единое движение производится в направлении, которое указано с верхнего в иерархии места. Так должно быть, и пора бы, а то неопределённость порождает ненужные домыслы…»

В очередной раз придя в рассуждениях к многоточию, Олег Петрович оставил упражнения в прогнозах и стал думать о жене и дочке и сочинять планы на дни отдыха, которые появятся до выхода на работу из праздничного безвременья. Настроение у него было хорошее, но в ощущениях присутствовала лирическая нотка. Общее для всех чувство новогоднего ожидания чего-то светлого дополнилось у Гребнева воздействием симфонической музыки – она никогда не оставляла его равнодушным и привлекала внимание. Подборка классических произведений для оркестра, как всегда, звучала в ресторане в фоновом режиме.

Неожиданно по первым тактам мелодии Гребнев узнал вальс из сюиты Свиридова «Метель». Олег Петрович удивился, потому что раньше этот замечательный вальс в плейлист не включали. Музыка завораживала драматической красотой, и жевать под неё не хотелось. Возможно, ранее записанную программу изменили в связи с предстоявшим проведением «сказочной ночи». Гребнев собрался послушать любимую мелодию, но мысли его тут же переключились, и он решил под звуки вальса развлечься придуманным им же занятием. Неспешный обед почти окончился, оставалось допить кофе.

Развлекался Гребнев тем, что смотрел на людей, которые находились вокруг, и представлял их в обстоятельствах XIX века. Было забавно, иногда смешно. Со стороны наблюдать за окружающими ему всегда казалось занимательным. Представлять людей оказавшимися в другом историческом периоде времени Олег Петрович стал после назначения консультантом на съёмках художественного фильма с рабочим названием «Дуэль». В должности он находился больше двух лет с перерывом на локдаун из-за пандемии.

Сюжет кинофильма рассказывал историю последней дуэли Пушкина. Гребневу нравилось приходить на съёмочную площадку, где оживали исторические картины и люди в костюмах и платьях по моде начала XIX века двигались, разговаривали, проявляли человеческие чувства. По мере погружения в свои обязанности и наблюдения за процессом создания киноленты Олега Петровича всё больше захватывали сцены прошлого, которые воссоздавались в деталях.

Впервые столкнувшись со съёмочным процессом, он испытал на себе то, что называют «магия кино». Олег Петрович не терял понимания, что киногерои, ведущие беседы в интерьерах светских салонов или танцующие на дворцовых балах, – это талантливые актёры, подобранные, одетые, загримированные под сценарные образы, и произносят они заученные реплики, написанные для роли. Он видел, что красивые картины прошлого – это постановка, результат труда многочисленной съёмочной группы. Но сила художественного изложения истории, убедительность актёрского перевоплощения и реалистичность действия, возникавшие на площадке, в итоге заставили его по-другому посмотреть на события, о которых шёл рассказ. Гребнев сначала задумался, а потом отчётливо осознал, что перед камерой разыгрывалась не придуманная история о мифологизированных личностях, а прожитая жизнь когда-то реальных людей. В какой мере увиденная картинка в целом достоверна и отражает далёкое прошлое, он глубоко не вникал, потому что кино есть кино, а не историческое исследование.

Именно наблюдая воссозданное давнее прошлое, Гребнев стал мысленно примерять окружавших его людей из сегодняшнего дня к жизни и персонажам, увиденным на съёмочной площадке. В результате у него возникла тайная забава – умозрительно оценивать, насколько человек, если его из повседневной жизни перенести в начало XIX века, оказался бы там к месту и в каком качестве. Объектами для таких шуток в большинстве выступали случайные знакомые и незнакомые, поэтому фантазии Олег Петрович строил на своих мимолётных впечатлениях и наблюдениях. Он от души иронизировал молча и выводами редко с кем делился.

Как-то Гребнев прочитал, что некоторые люди сами часто представляют себя оказавшимися глубоко в истории и, не стесняясь, рассказывают о личном опыте «путешествия во времени». И речь в данном случае шла не о реконструкторах или сообществах эльфов и орков – мужчинах и женщинах, живущих в воображаемом мире. Например, популярный телеведущий и журналист может рассказать, что представлял себя в обществе XIX века. Гребнев подумал, что тот на старости лет скорее страдает от недостатка чиновничьего внимания, раз намекает, что как аристократ духа был бы близок к императору. «Обращаясь к прошлому, люди определяют своё место в настоящем», – решил Олег Петрович.

Гребнев изобразил на лице, что получает удовольствие от вальса и кофе. «Кто у нас сегодня жуёт?» – задался он вопросом и под музыку, которая могла бы в танце кружить гостей бала, стал всматриваться в сидевших в зале людей, на которых и так смотрел, пока ел.

Первыми, с кого Гребнев начал, стали трое мужчин примерно одного с ним возраста, расположившихся за столиком, как в офисе. Перед ними находились только чайники с чаем, чашки и мобильные телефоны. Одеты мужчины были в костюмы тёмных оттенков синего и серого цветов, двое сняли пиджаки и повесили их на спинки стульев, оставаясь в белых немятых рубашках без галстуков. Он посмотрел на столик у самого входа в зал. Там пребывала пара охранников, которые держали в руках верхнюю одежду – куртки или пальто. Гребнев решил, что охранники ожидают именно этих мужчин. «Нет у них желания раздеться в гардеробе», – подумал он.

Компания вела негромкий разговор. Понять по лицам, о чём говорили, было невозможно, но эмоции проявлялись через слишком громко поставленную на блюдце чашку, пододвинутый несколько раз стул и пытливые взгляды, которые периодически бросались на окружавших. Телефоны не звонили – звук сигналов оставался выключен, – но их владельцы периодически смотрели на экраны – видимо, приходили сообщения.

С идентификацией группы у Гребнева вопросов не возникло: понятно, что судари являлись бизнесменами, возможно, собственниками или управляющими крупных компаний или банков – часть топ-менеджмента, входят в советы директоров и правление, а финансы – не только их дело, но и смысл жизни. Встретились ненадолго: надо посмотреть друг на друга, что-то уточнить или обсудить чужие мысли. У людей их положения всегда найдётся тема для общения в полуприватной обстановке. Встреча не то чтобы обязательная, но нужная.

«Господа должны быть дворянами и принадлежать к высшему аристократическому обществу. Благородство происхождения не учитываем, – стал рассуждать Гребнев. – У них есть состояние, в некоторых случаях хорошее образование, есть в собственности земля и просторный загородный дом, есть также зависимые люди, судьбы которых, в плане уволить или оставить на работе, они решают по своему усмотрению. Они путешествуют, пересекая любые границы, и занимаются благотворительностью».

Он представил, что принадлежащие им бронированные чёрные «роллс-ройсы», «майбахи» и БМВ седьмой серии – это разрисованные золотом чёрные экипажи: у крыльца ресторана в ожидании стоят лакированные кареты, запряжённые лошадьми вороной масти, падает чистый белый снег, и кучера смахивают снежный налёт с попон, лежащих на спинах у лошадей.

«Всё равно не дворяне, – оценив собственные фантазии, подумал Гребнев. – Сегодня у них что-то есть, а завтра побежит сударь, если успеет и если примут, за кордон, лишившись всего в родной стране. Нет у них ни положения, ни окружения, ни прошлого, ни ясного будущего. Накопленное ими богатство вызывает уважение не у всех».

«Хватит ёрничать», – поправил он себя и согласился с собой же, что вывод его необоснован и что побыть дворянами ребята могли.