Цитаты из книги «Странная практика»

облегчением поняла, что у нее осталось всего одно дело, а его можно завершить, не шевелясь.

Это немного походило на вампирское очарование, но без теплого розового тумана или прохладных зеркал: тут не было ни малейшей жалости, был только мощный прожектор внутри черепа.

И еще одно. Мне казалось, что Сэмаэль – это Ангел смерти, а не сам Дьявол. – Ну, чисто технически я действительно Ангел, – признал Сэмаэль, – или, во всяком случае, бывший Архангел, но у человеческих Писаний есть одно милое свойство: они разнообразны и обладают чрезвычайно большим потенциалом интерпретирования. Вы – такие бесконечно творческие существа! На самом деле я руковожу командой архидемонов, которые заведуют различными аспектами Ада, куда, боюсь, мне уже пора возвращаться, если вы не возражаете. Фассу нужно должное внимание, и я собираюсь накричать на Асмодея по поводу его протоколов Слежения и Оценки.

Мне очень жаль, – сказал он и сел, чуть морщась и выглядя ужасно виноватым, – я не собирался, знаешь ли. Я хочу сказать – умирать. Похоже, с этим костюмом – все.

Сработал эффект тех малых птиц, что продаются за ассарий[12]. Я знаю, где вы – все до единого. Временами в голове бывает неизбежно шумно.

Потому что ты, осел, меня призвал, – ответил Сэм, вроде как с теплым укором. – Не думаю, что ты на самом деле собирался, но сделал, а потом умер, что было несколько трудно проигнорировать.

– Так тебе и надо. – Волосы Сэмаэля уже приходили в порядок, закручиваясь аккуратными локонами. Он тряхнул головой, возвращая их на место. Вид у него был усталый. Шарик света, который последние несколько минут жался к потолку, вернулся и завис у него над плечом. – Совершенно не понимаю, зачем ты настолько все запустил. Ты же практически довел себя до ручки еще до того, как применил все оставшиеся силы, пытаясь освободить этих двух идиотов, косящих под бенедиктинцев.

Мое имя Сэмаэль, а в рамках данной ситуации вам, наверное, стоит считать меня Сатаной.

Он превратил крылья и перепоясанный золотом хитон в щегольский костюм из белого шелка, что воспринималось чуть легче, однако Крансвелл все равно чувствовал себя не просто не в своей тарелке, а даже вообще вне посуды.

Асмодей все-таки был прав: я – ошибка мироздания».