Глава вторая
За один день до
Ксения
Всё равно. Всё равно, всё равно, всё равно! Пускай я с Франни уеду, а всё равно про Ночного Человека надо сказать.
Но папе нельзя. Он будет полчаса меня убеждать, что мне показалось, привиделось, померещилось. Ещё он любит говорить: «помстилось» или «морок». Таких и слов-то никто не знает, он из книг своих церковных вычитывает. Задумчиво вверх посмотрит, бороду покрутит и скажет: «Помстилось тебе, Санечка. Морок это. Ступай, вознеси молитву Великомученице Варваре для успокоения мятущейся души».
Ой, гадко это – над папой смеяться.
А я ведь его любила, когда маленькая была. Вот Даша с Василисой не так его любят, совсем не так. Да он раньше и не был таким. Сейчас ему главное, чтобы не нарушалось то, что он себе в голове построил. Начинает сразу злиться. Сам: «вознесём молитву», а внутри злится. Мы с мамой и не спорим уже.
А маме рассказать – она сразу перебьёт и спросит: «А зачем ты ночью из дома вышла? Ты с кем-то договорилась? Встречу назначила? Ты что-то недоговариваешь. Не скрывай от меня ничего, доча». Ну и всё такое прочее.
А Ночной Человек ведь не первый раз приезжал, точно-точно. Было похоже, что он время по секундам рассчитывает. Когда Зёма с Казбеком выскочили, он даже не вздрогнул. Подождал ещё немного, а потом в машину спокойно сел и уехал. И фары не включал, значит, дорогу хорошо знает. А с нашей стороны и дороги-то никакой нет – кривая колея через лес.
Надо Сергей Санычу сказать, вот что! Точно!!!
Я вздрогнула, и Зойка беспокойно переступила задними ногами. Доильные стаканы наползли по вымени вверх.
– Стой, Зоенька, стой! – погладила я корову, поправила стаканы.
Но как же я к нему пойду?
Папа увидит, накажет. Опять все платья уберёт, заставит одно носить – длинное, серое. «Невместно отроковице с мужчиной разговаривать или препроводить время». В тот раз папа заметил, как Армен со мной разговаривал – столько шуму было! Два часа, наверное, наставлял меня. Хотя он просто про Армению мне рассказывал, как там у них коров да коз пасут.
Да и вообще, он старый. И все старые: Закирзяновы старые и Аркадий старый, Армен вообще старый, фу-фу-фу!.. Спирька старый, а ещё и противный, глазами всегда шарит.
Но как же Сергею Санычу рассказать?
О! Я Дашу с собой возьму! Скажу ей: это продолжение вчерашней игры. И мой разговор с Сергей Санычем – это тоже часть игры. Тогда дома она и не проговорится. Папа с мамой про нашу игру никогда не слушают: «Да-да, хорошо… иди-ка, руки помой», Даша и не рассказывает.
Ага, кончается молоко. Я потянула клапан, воздух вошёл в стакан, и я сняла доильник. Всё, Зойка последняя. Вот уже и живопырка Аркадьева тарахтит, бидоны громыхают.
Вымыла-высушила Зойке соски, втёрла мазь, промыла доильник.
– Санечка – ты всё?
– Да, мам!
– Ну, пойдём завтракать.
Завтрак, посуда, уборка, огород – вот уже и полдень.
– Даша, пойдём следы Глупого Медведя искать!
– А какие? А где?
– Когда он вчера Толстяка пугал – вставал на задние лапы и когтями стены царапал. Пойдём поищем.
– Пойдём-пойдём!
Царапины мы нашли. И на столбах голубятни, и на сарае. А вот и Сергей Саныч. С Александром разговаривает. И Зёма как раз рядом. «Как раз рядом…» Глупо! Как будто Зёма мои слова подтвердит про Ночного Человека.
– Сергей Саныч, здравствуйте… Я хочу вам сказать… может быть, это ерунда, но мне точно не показалось…
Конечно, я всё скомкала и перепутала. Зачем ему слушать такую околесицу!
– Ксения, я понял. Это очень серьёзно. Спасибо тебе, что рассказала. Это очень важно! Но мне надо бежать, времени совсем нет. А это что за волк такой стоит?!
– Я не волк такой, я – Даша.
– Какая же ты Даша? Ты настоящий волк в Дашиной одежде! Я тебя узнал! Всё, побежал! Алик, давайте с Ксенией ещё раз, подробно!
И убежал. Александр ожидающе смотрел на меня, а я стеснялась. Начинать с «я проснулась…» – будто шторку отдёрнуть в свою комнату, и я такая – в ночной сорочке, простоволосая. С нечищенными зубами! Но как тогда объяснить, что я делала ночью на улице? Ещё подумает, что я лунатик. Стояла и молчала как дура. И чувствовала, что краснею.
– Ну, в общем, вышла ты на улицу в тихом обмороке сонном… – начал за меня Александр.
– А я знаю этот стих! – неожиданно выпалила я.
– Какой стих? – удивился Александр. – Сомневаюсь. Его никто не знает. Кроме меня и забытого поэта.
Я подняла глаза и увидела, что он улыбается. Совсем не насмешливо и не издевательски. А как будто удивляется и радуется, что я ему про стих сказала. Папа бы сказал: «Ликом просветлел».
– Я точно его знаю! Вот:
И замолчала. Что я, маленькая – стихи наизусть рассказывать?
– Ух ты! Надо же! – улыбнулся Александр. Хотел сказать что-то, но передумал и начал расспрашивать про Ночного Человека: какого роста, куда смотрел, какая машина была – легковая, грузовая?..
– Спасибо, Ксения! Это очень-очень важно. Мы обязательно проверим! Не откладывая! – быстро попрощался и ушёл.
Конечно, что ему со мной стоять! Похвалил за стишок, как ребёнка, и пошёл. Я некрасивая, на носу веснушки. И держать себя совсем не умею. Правильно папа говорит: нескладная, толстая, колода колодой! Зачем-то ещё Дашу с собой притащила.
– Санечка, а стих говорили – это как пароль у Бобров, да?
– Да, Дашенька, да. Пойдём домой, пора уже.
Александр
Убежать Спиридонцев не пытался, от своего дома сразу пошёл на собрание. Ворота из его окон прекрасно видно; понял всё, наверное. Шёл вихляющей походкой, которая должна была изображать непринуждённость, в нашу сторону не смотрел – точно, понял.
Осенью и зимой мы собирались в холле недостроенного Ларискиного дома, там человек тридцать поместится, летом заседали перед сенным сараем. Вылет крыши защищал от солнца и дождя, ветерок с реки и навозный дух с фермы остужали кипящие страсти.
Вообще на травке, под синим небом, собрания всегда проходили спокойнее, даже Вадим меньше нудел. И Аркадий смягчался, и братья Закирзяновы. Только на Спиридонцева ничего не действовало.
Он понёс с места в карьер:
– А что – теперь собрание собираем, когда у председателя левая нога захочет? Вчера-позавчера нельзя было сказать? Других дел у нас нет? Электричество отрубают, газ отрубают – это никого не волнует, главная чесотка – это собрание провести?
«“Чесотка” – кубатовское слово», – отметил я.
Выскочил Аркадий, подошла Лариса. Обмахнула скамейку платком, расправила юбку, села. Показала мне глазами на место рядом с собой и подарила свою особенную улыбку.
Её горячее бедро излучало тепло, как свежевыпеченная сдоба. Сквозь её юбку и мои штаны. Неужели у неё температура тела выше, чем у меня?
Мне стало неловко – на длинной скамейке полно места, а мы жмёмся друг к другу. Я отодвинулся, Лариса пошевелилась, снова прижалась вплотную. И ещё раз улыбнулась, совсем особенно.
Вытащила блестящий карандашик, вытянула его вдвое, нажала кнопочку сверху, и из ай-стика прямоугольным веером разложился невесомый, как крыло стрекозы, монитор. Вывела на рабочее поле шаблон протокола собрания, настроила на текст с диктофона, поправила причёску.
И снова улыбнулась мне контрольной улыбкой.
Сергей вытащил из кармана конверт.
При виде письма все утихли, от внешнего мира хорошего мы не ждали. Сергей помахал конвертом и взглядом довёл Спиридонцева до скамейки – он сел не на своё обычное место, рядом с Закирзяновыми, а около, на траву.
«Знает, что мы знаем, – подумал я. – Демонстративно отделил себя, все на лавках, а он на травке сбоку».
Сергей отогнал ладонью нахальную осу и внимательно осмотрел собрание.
В незамкнутом квадрате скамеек садились всегда одинаково, что зимой, что летом.
Сергей на стуле, по правую руку от него – Лариса, я и Аркадий, слева братья Закирзяновы с Вадимом, напротив – Армен и семейство Богомоловых.
Фамилия супругам подходила в точности – скромные и тихие, красный угол завешан иконами, на церковные праздники ходили к попам в костерёвскую церковь.
Сергей этих походов не одобрял, но машину выделял всегда – до Костерёва неблизко, пешком часа два идти. Игорь Николаевич, отец семейства, кротко отводил все ехидные вопросы насчёт национальности бога и половой принадлежности ангелов, улыбался в бороду, ни с кем не ссорился.
Троих дочерей они в школу не возили, учили сами. Чему учат, для чего и как детям быть без дипломов – Богомоловых-родителей мы не спрашивали. Да они и не знали. И никто не знал. Мы и о себе ничего не знали.
Борис на всех собраниях стоял сбоку, в квадрат скамеек не заходил.
– Дубы, что в реку позавчера от дождей свалились, – проблема номер раз. Мы надеялись, что растащит течением, но нет – сцепились ветвями, воду перегородили. Надо срочно вытаскивать, берег размывает со страшной силой, – сказал Сергей. – Вода к цистерне с соляркой подбирается. Думал кран пригнать, но берег совсем размыло, не подъехать.
Молодец, Сергей! Истеричные крики Спиридонцева накалили людей, все напряглись в ожидании очередной свары. А запруженная река – это насущная проблема. Серьёзная, но без конфликта интересов и разделения на фракции.
А фракции сложились намертво.
Братья Закирзяновы почти всегда, хотя и без радости, поддерживали Спиридонцева, своего земляка из Набережных Челнов. Я несколько раз пытался заговорить с ними об этом, ведь их землячество никак и ни в чём не проявлялось – в гости они друг к другу не ходили, даже не рыбачили вместе.
Братья вообще держались замкнуто, даже между собой мало разговаривали. Но ни от чего не отказывались, как жернова, перемалывали любую работу.
Младший, Равиль, щуплый и нервный, как такса, накинулся однажды на огромного казака, пославшего его по матери. Казак высился над Равилем как бы не на полметра, Равиль подпрыгивал и бил, подпрыгивал и бил.
Растащили их, слава богу, иначе убил бы его казак, как только отошёл от несказанного удивления. Сломал бы его в кулаке, как кузнечика.
И хорошо, что Ильяса не было, а то пошло бы месилово. Жилистый Ильяс не ходил, а скользил – подошвы чертили над землёй точный узор невидимого лекала.
Как в танце. Или как из стойки в стойку. Застарелых мозолей на кулаках у него не было – айкидо, вернее всего.
Что у них общего со Спиридонцевым?
Из расспросов ничего у меня не вышло – по-татарски запросто, без церемоний прекращали разговор. Серёга тоже пытался это у них выяснить и также бесполезно.
– Может, что-то он про них знает? – рассуждал вслух Сергей. – Может, они педики? Или должны ему?
– Ты всё к одной мерке подгоняешь, – смеялся я.
– А что мудрить? Любовь и деньги правят миром.
– «Любовь и голод».
– Одно и то же. Есть деньги – нет голода, нет денег – голодай.
Ментовская Серёгина логика всегда перешибала мои доводы.
С Арменом-то было понятно – Спирька всегда поддерживал любую его сбивчивую взволнованную чепуху, кивал головой, обсуждал и развивал. «Психологическая зависимость», – пригвоздил Серёга.
Если Армен, впечатлившись Спирькиными воплями, голосовал с ними, то получалось четыре на четыре – Сергей, Аркадий, Лариса и я против Закирзяновых, Спирьки и Армена.
Богомольцы всегда воздерживались, хотя Ксения толкала отца и мать, что-то шептала, но её дёргали за руку, заставляли замолчать. У детей и Бориса права голоса не было.
«Всё в Божьей власти, нельзя вмешиваться в Его пути. И с вами спорить не будем. Как вы решите, мы так и будем делать», – отвечал Николаич и улыбался.
И решающим становился голос Вадима-инженера – как он проголосует, так и будет. Вадиму этот расклад явно нравился, обстановка на собраниях искрила.
Интересно, Аркадий ещё кому-то сказал о продаже участка?
– Э-э… Кран, возможно, не справится. Необходимо посчитать необходимое усилие… постольку, поскольку… – затянул свою обычную нудьгу Вадим. Назойливую осу он отстранил жестом, каким прерывают подчиненного, чтобы ответить на телефонный звонок.
Обсудили возможности длинных и коленчатых стрел, рассмотрели и отвергли вариант обрезать рухнувшие дубы у корней, чтобы их утащило рекой. Если стволы повредят опоры моста ниже по течению, нас штрафами задушат.
– И так задушат! – выкрикнул Армен. – Электричество отключают, газ отключают, продавать надо всё и уезжать!
Сергей подвёл итоги. Ветви резать, площадку для крана укрепить. Щебень есть, бетонные плиты временно взять с недостроя Ларисы, Вадим – старший. Ильяс и Равиль на разборке запруды, Аркадий – при крановщике.
– Алик, сможешь из Лакинска кран подогнать? Лучше тебя никто не договорится. Ты ночь не спал, но это срочно надо. После собрания сгоняй сразу, ладно? Чтоб нам сегодня площадку отсыпать и завтра с ранья начать.
Я кивнул.
– Теперь второй вопрос. Нам отключают газ и электроэнергию. Кто ещё не знал – счастливчик. Надо заниматься. Чтобы заниматься, нужны правильно оформленные документы.
– Я просил Ларису и Спиридонцева принести кадастровые планы, – продолжал Сергей, – у нас разговор об этом был. Куски земли, на которых стоят ШРП у Ларисы и подстанция у Спиридонцева, надо отрезать, перевести в собственность кооператива, чтобы юридически всё было безупречно, и решить с компенсацией за отрезанные куски. В решение это мы вносили, если помните.
– Да не нужно мне ничего, это же для всех, – отмахнулась Лариса. – Пусть землемер приезжает, план переделаем и оформим.
Сергей смотрел на Спиридонцева, тот крутил травинку и улыбался. Сергей молчал.
– Ты что улыбаешься как сраный Будда? – рявкнул Аркадий. – К тебе вопрос!
– Это вы мне? – Спиридонцев поднял брови.
– Тебе, тебе! А кому? Что ты сбочку сел, коленочки, как девочка, сложил, с травкой дроч… играешь?! Подстанция у тебя на участке – когда Саня умер, Лариса с таким условием тебе и продавала. Что ты сидишь, из себя целку строишь?
– Я бы попросил председателя поставить участников в рамки. Если меня будут оскорблять, я покину собрание.
– Аркадий! – сказал Сергей. – Здесь дети сидят. Выбирай выражения.
Ксении пятнадцать лет, в категорию «детей» она никак не попадает; я восхитился, как ловко извернулся Сергей. И на Спирькино возмущение отреагировал, и Аркадия не задел.
– Всё это организовано председателем, – повысил голос Спиридонцев. – Его дружкам всё разрешается: можно оскорблять, угрожать, издеваться!.. Довёл всё до краха, а теперь виноватых ищешь?
Я слышал и не слушал Спирькины обвинения и причитания. Отрезают энергосети, блокируют счета, закрывают кооператив. Конец. Какой смысл бороться за подстанцию и душить Спирьку? И о чём с ним можно разговаривать? Мне Спирька сразу не понравился, да и Серёге тоже.
«У него на морде наклеено: «Ну и чо?», – сказал тогда Сергей. – Лариса, зачем нам этот пассажир?»
Но с Ларисой после смерти мужа разговаривать было невозможно. «Продаю участок» – и точка».
– …и на колючую проволоку сколько денег потратили! – крикнул Армен. – Зачем как в лагере жить, а?! Слушай, мне лично отвратительно за колючей проволокой жить! И ещё лошадей хотел купить! Лошади – это хорошо, я люблю лошадь, но зачем нам лошади?! Скачки устраивать? Или нас уже в казаки записали? – Он обвёл собрание выпуклыми карими глазами.
– Заткнись, придурь! – крикнул Аркадий и вскочил с места. Лариса повисла на нём и потянула его обратно. У неё одна корма весит больше двух Аркадиев.
– В общем, так. – Спокойствие Сергея тревожило и давило, как воздух перед грозой. – Мы вместе обсуждали наши планы, вместе их принимали. Если они оказались неправильными, я готов отвечать за то, на чём настаивал.
– Что толку ответы отвечать, если денег нет, газа нет, а света тоже нет?! – крикнул Армен.
Сергей сообщил, что счёт в банке блокируется до перерегистрации кооператива. А перерегистрация возможна только при подтверждении всеми участниками наличия НЭК, «Неотъемлемой Электронной Карты». Кооперативы и общества с непрошитыми участниками прикрываются автоматом. «Как клопов передавим», – вспомнил я слова Кубатова.
Счёта нет, перерегистрацию не пройдёшь.
– Как? – ахнула Лариса.
– И что же делать будем?
– Как же без счёта?
Ильяс кивнул и резко выбросил вперёд руку – поймал осу, раздавил, отряхнул ладонь, потёр укушенное место. Если она вообще успела укусить этого шустрого татарина.
Сергей стоял и смотрел на Спиридонцева, тот молчал. И тоже не садился.
– Ещё что придумаешь? – зло спросил у Спирьки Аркадий. – Давай колись.
– Валера, а что ты не хочешь, а? – спросил Армен. – Это ведь надо, мы так и договаривались. Тебе же выделят взамен землю.
– Хватит цирка! Что вы театр устраиваете? – Спиридонцев не выдержал, левый угол рта задёргался и пополз вниз. – Я выхожу из вашего кооператива, а участок мой. Я за него свои деньги платил. Как купил, так и… – Спиридонцев осёкся.
– «Так и…» – что? Так и продал? – крикнул Аркадий. – Договаривай, гнида!
– Я последний раз говорю – если меня не перестанут оскорблять, я ухожу, – сказал Спиридонцев.
Сергей ничего не ответил, он стоял и смотрел ему в глаза. Замолчали и все остальные. Молчали и смотрели на Спиридонцева.
– Что вы на меня уставились? Я продал этот сраный участок, и я выхожу из вашего сраного кооператива! И только попробуйте мне что-нибудь сделать или помешать! Сообщу и в полицию, и в прокуратуру обо всех преступлениях, что здесь творились! И о незаконных сделках, и об украденном топливе, и про лов рыбы без лицензии, про всё! Это моя собственность, как хочу, так ею и распоряжаюсь!
– Серёжа, это я виновата! – Лариса закрыла лицо руками. – Ты же мне говорил! Это я во всём виновата!
– У тебя, гниды, сегодня дом сгорит, будет тебе продажа участка! – крикнул Аркадий.
О проекте
О подписке