Ты идешь, никого не трогаешь, весь в своих мыслях о новой работе, мол, что там, да как, и вот твои уши улавливают мелодию из «Охотников за приведениями». И все! Мурашки. Нечто забытое из детства поднято наружу. Ностальгия жарит так, что будоражит все тело. Ты улыбаешься, как дурак, и все хорошо. Такие моменты всегда запоминаются. Они не пролетают бесследно, как бы не старался этот чернеющий мир.
К восьми вечера я обозначился на своем новом посту и сразу окунулся в нытье доходяжного Афони, что пустил слезу на тему моего не заблаговременного прибытия, из-за чего он, истинный трудяга, должен перерабатывать, а ему за это не платят.
– Слушай, Афонь, а сколько нам вообще платят?
– Ты про коммерческую тайну слыхал? – прошипела гадюка.
– То есть не скажешь?
– Нет конечно!
– Да ладно, хорош тебе!
– Нет, я сказал, и точка.
– Ну сколько?
– Хватает на жизнь.
– Шикарную?
– Не то, чтобы…
– Если ты видишь отражение лампы в тарелке супа, то не все так плохо, мой друг.
– Чего-о-о-о?
– Мда-а-а-а, мне метафоры объяснять?
– Что еще за метафоры?
– Забей.
– Слова у него какие-то забугорные, ты не шпион ли часом?
– Писатель, если вкратце.
– Вот-вот, такие чаще всего и шпионят за честным людом. Клятые диссиденты!
– Много ящик смотришь?
– А ты против?
– Личное дело каждого, чем травить душу. Философия масс зависит от того, кто платит дядьке, уверенно вещающему с вершины дерева. Маленькие люди почему-то доверяют ему, ибо оттуда видать всю округу. Тот, кто смотрит за холмы, априори не может врать.
– Ты можешь понятным языком разговаривать?
– Я ж по-русски.
– Может и по-русски, только загадки твои я гадать не собираюсь. Ты тут не в книжечках своих, а среди людей, так что будь добр.
– Как скажете, монсеньор!
– Виталя! – насупил брови Афоня.
– Все-все!
Идеалисты объявляют войну всему, что не соответствует их философии. Зачем? Мазохизм воплоти. Иногда лучше промолчать, чем получить по морде от человека, идущего по своим делам, потому я убрал тупорылую улыбку с лица. Не везде прокатывают такие прикольчики, но и этот доходяга в подтяжках на физическую агрессию скорее всего не способен, можно не переживать.
Я окинул его взглядом. В какой момент у мужика возникает мысль: «А не натянуть ли мне штаны до сисек и заправить в них рубашку?» Что вот должно произойти? Пиелонефрит?
– Чего ты на меня смотришь и ухмыляешься? – чуть не рыдая, шипел мой коллега.
– Да ничего-ничего, рассказывай давай, что тут у вас.
– У нас.
– Хорошо. У нас.
Мы пересчитали провиант, кассу и расписались в какой-то задрипезной тетрадке о приеме и сдаче поста.
– Афонь, а так точно должно быть?
– Тут все не как у людей, привыкай.
– И на том спасибо.
– Все, я ушел!
– Давай!
– А это…Виталь, в долг не будет?
Всегда поражался людям, которые с легкостью берут в долг, а еще позже решают, что ты не голодаешь, потому можешь подождать возврата еще. Окажись я на их месте, то сгорел бы от стыда. Им же было плевать, ибо театр работал до момента, как расстегнут кошелек, дальше актеры разъезжаются по отпускам, а для режиссера ты – теперь назойливая муха, жужжащая о каком-то там кредите.
– Не даю в долг, извиняй.
– В смысле?
– Ну, это «как даю», только наоборот.
– Не с того ты начинаешь, Виталя, не с того…
– В смысле?
– Ох, чую не сработаемся мы. Чую.
– Что это?
– Загадками он говорит. В долг не дает. Еще скажи, что и не пьешь?
– Прям. Пью. Правда поменьше сейчас. Желудок иногда барахлит.
– Ну хоть тут ты как все. А-то навеивались мысли, что ты из этих…
– Из каких-таких это этих?
– Ну этих…
– Не понимаю, о чем ты!
– Денег не дашь, то есть?
– В долг?
– В долг!
– Ладно, достал, сколько тебе надо?
– Рублей пять.
– Сколько? – Зенки мои чуть не выпали от такой дерзости.
– Рублей пять, – вообще не реагируя, ответил Афоня.
– Тебе тут не платят?
– Платят, но мало. А я свою Масечку хочу в ресторан хороший сводить. Она растает и вернется ко мне.
– А что ушла?
– Не важно. Ты денег мне дашь?
– В долг?
– В долг!
– Могу железный пятак только дать, гол, как сокол. На последние сигареты купил.
– А чего ты мне голову, тогда канифолишь?
– Так думал, может, трагедия у тебя какая и суетнуть чего…
– Вообще-то трагедия.
– С бабой поругаться – это не трагедия.
– Что ты вообще понимаешь в женщинах?
– То, что женщина частенько делает омлет из мозга мужика, а затем забористо поливает кетчупом и майонезом, берет в руки блестящие глянцем нож, да вилку и приступает к трапезе, смакуя всеми фибрами души.
– Чего-о-о-о? Какой еще омлет?
– Из мозга.
– Странный ты. О женщинах тут что-то мусолит, а у самого даже кольца нету на пальце?
– Было.
– Вот видишь?
– Что?
– Ничего!
– Неудачник ты, Виталя! – Афоня ушел в закат, оставив меня наедине с пивом, кальмарами, орешками и жаждущими.
– Прекрасно! – пролетело в моей голове. – Я еще и неудачник! Ну и народец пошел…
Осмеивание сакральных вещей для одних является смыслом жизни для других. Так и живем. Люди со взорванными пердаками бьют шибко умных. Когда-нибудь и мне за это достанется, чего побаиваюсь, но не настолько, чтобы бросить об этом писать. Я – обычный человек с теми же самыми потребностями, что и все остальные, правда есть одно «но» в виде чистого понимания дерьма, что нас окружает. Иногда кучу стоит обойти, а не вляпаться в нее всей ступней, как это делают иллюзорные мазохисты, верящие…да непонятно, во что они верящие. Фекальный идол, выданный за конфетку, вот культ масс, ссущих в уши самим себе. От этого грустно и одновременно весело. Только смех этот с мертвецким холодом косы старой бабки в мантии, что придет тогда, когда ее совсем не ждут.
Поначалу в «Барбаре» мне даже нравилось. Я представлял себя спасителем чьих-то заблудших душ, что изнемогают от жажды в пятницу вечером. Есть люди, достойные романов или легенд, эти же не заслуживали даже частушки, хотя изредка среди них кто-то тянул на очерк, единицы – на рассказ. Средние люди, ни дать, ни взять. Одни приходили, забирали пакеты с полторашками и брели в свои норы, другие же оставались на трех столах для стоячих, прикованных здоровенными цепями к торчащей из земли арматуре. Последние были невыносимы. Чем больше добавки требовала их душа, тем бредовее становились беседы.
Третий час они обсуждали российский автопром. Доводы были самыми вескими. Спросили и моего мнения, когда вышел покурить. Пытался отвертеться от беседы, но публика требовала.
– Русский автопром обычно вызывает каскад эмоций от насмешек до жалости, – начал я тихо, сцена – не мое, но завидев интерес питейцев к вылетевшим словам, немного осмелел и прибавил, – ибо он значительно устарел и проиграл конкурентам, – в этот момент одни одобрительно закивали, а их оппоненты что-то забурчали, – Но, когда дело доходит до «Нивы», все меняется с точностью наоборот, ведь этот сбитый крепыш, месящий любое говно под своими колесами – гордость и уважение. Как невзрачный Иван Дурак, встающий с печи и начинающий сечь нечисть, наш вездеход уничтожает конкурентов на бездорожье. Люди любят такие истории. Иногда и черепаха побеждает зайца.
Угодить всем не вышло, отчего начались споры еще жарче. Под шумок я скрылся в своей берлоге. Куда я вообще попал? Что за дурдом? Я трижды пожалел о сделанном выборе, но позже вспомнил нарисованные перстни Виктора Палыча, стало не по себе еще больше. Тьма была везде, потому, когда появлялся свет, его нельзя было не заметить. На недоливах часам к двум ночи я сэкономил уже двушку пива и приступил к ее дегустации. Лучшая работа в мире…
Интересное дело. Сначала я не доливал грамм по пятьдесят, затем осмелел, и экономия увеличилась до ста. Ну что вот им убудет что ль с трех глотков, а мне жизнь спасет. Как, Виталий Александрович, ты докатился до такой жизни? А какие надежды подавал…Э-э-эх! Изрядно поднабравшимся можно было не доливать и больше, они не особо следили. Вообще выпивохи – щедрые люди, некоторые даже оставляли мне мелочь на чай. Так сказать, за тяжкий труд. С таким еще великодушием: «Виталя, друг мой, сдачи не надо!»
В итоге к утру я имел шестьсот рублей мелочью и приятное журчание в области живота, вызванное злоупотреблением нескольких литров пива. А мне ж еще и зарплата какая-то положена. Не так уж все и плохо. Может писать начать про этих доходяг, что крутятся вокруг? Идея. Место располагает. У меня даже монолог на тему алкоголизма имеется.
«Пить я начал, как и все миллениалы, довольно-таки рано. Лет с тринадцати. Помнится, пивко сразу не пошло, ибо показалось какой-то горькой жижей. Чтобы распробовать сей эликсир ушло несколько лет. Мужским напитком на моей исторической родине считался спирт, а женским – спирт, разведенный с любым соком. Так позже в моду вошла «Отвертка», «Виноградный день» и все прочие его фруктовые братья. Естественно самопального розлива.
Начал я с простеньких вещей. Со спирта, разведенного соком в пропорции один к одному. Юный организм бастовал, потому фарш метал знатно. К слову, первые выстрелы содержимого желудка, что бьют хлеще артиллерийского полка, дающего салют на Красной площади в Новый год, встают в один ряд с первыми любовью, да сексом и запоминаются на всю жизнь. Сколько было всего подобного после? Сотни раз. Не меньше. Я вообще мастер сиих дел. Лучше извергать в ночь, так вероятность смерти поутру становится меньше. Нет, легче не будет, но обойдется без реанимации. Похмелье – это некая ошибка природы. Так не должно быть. Почему вселенная и здесь подарила миру гармонию? Если вчера было очень хорошо, то, друг мой, воздастся тебе, ибо равновесие должно вернуться на Землю.
Позже пивко обрело вкус, цвет и запах. Некогда невыносимая жидкость стала приносить эстетическое удовольствие. Не сразу. После эпохи большой полиэтиленовой тары, в которой была замешана такая порошковая шляпа, что аж жутко становится, как мой желудок не разложился раньше. Ох, этот запах в разливайках. Везде один. Солод. Хмель. Ништячки. Как же приятно манят кальмары и рыбка. Просто сказка. Слюна начала выделяться? Сейчас бы дунуть в стакан, да пустить пенного по краешку, да? И зубами в рыбку солененькую. А может, и по-боярски. С копчением. Холодным, аль горячим. Пламенный привет астраханцам. Заносила меня нелегкая в один городок. А там рынок. Рыба на любой вкус. Эти кудесники доводят процесс дегустации пива до высот Олимпа, где винцо пили только потому, что не пробовали харабалинской рыбки под пенное.
Напиток греческих богов игнорировался первые тридцать лет моей жизни. Белое – бормотуха, красное – задорный компот. Пьешь-пьешь, разум чист, а ноги не ходят. Знатная обманка. А с утра что? У-у-у-х. Полный набор, как после водки, только бонусом прилипает предынфарктное состояние. Особенно, если добавить к употреблению эксперименты домашних виноделов, что научились творить из всех фруктов, что растут в средней полосе.
О проекте
О подписке