* * *

– Ну ты сама подумай, с кем мне там встречаться?

– Я не знаю, тебе виднее. Я в чужие белые комнаты не хожу.

– Даша, какие белые комнаты? Я даже в прихожие не заглядываю. Мне никто, кроме тебя, не нужен.

– Ну конечно, никто. Разве что, кардинально моложе. Ты прекрасно знаешь, о ком я.

– Да? О ком ты? Может, это ты прекрасно знаешь, а не я? Давай, расскажи, детка, возбуди меня!

– Хватит дурить. Что ты всё время делаешь на причалах?

– Всё время? Что-то не помню. Последний раз я там бывал, когда тебя искал. А вот что там делала ты…

– Идиот, это я тебя искала! Я же беспокоюсь, ты же, ты… тебя одного нельзя оставить. Ну признайся!

– И что же я там, по-твоему, делал? Русалок искал?

– Русалок. С ногами.

– Даш, какие русалки с ногами? Рыбачки? Рыбачки слишком угрюмые. Няньки? Слишком истеричные. К тому же некоторые могут на проверку оказаться мальчиками, а, ты же знаешь, я как-то не очень…

– Йон!

– Кто ещё? Некого. Всё. А ты, я заметил, любишь смотреть рассветы. Просто обожаешь смотреть рассветы. Они такие красивые, да? Большие, кровавые, просто пир духа! Как тут не сбежать из дома ни свет ни заря?

– Йон…

– Даш, ты пойми, если бы я захотел кого-то телом, тут всё равно, кроме тебя, не из кого. Скоро вообще одни суслики останутся.

– И Кожины.

– Ну вот, а я надеялся, что обойдётся без них. За что ты их так ненавидишь? Они старше нас, они двадцать лет в браке…

– Который трещит так, что отсюда слышно. Интересно бы знать, из-за чего. Вернее, из-за кого. Прости, чуть вещью тебя не назвала.

– Даш, ты прекрасно знаешь, из-за чего и из-за кого он трещит. Хоть бы раз чувство такта проявила.

– Йон, счастливые семьи не опускаются до побоев оттого, что один, видите ли, кошечек любит, а другой собачек.

– Даша, при чём тут кошечки, собачки? Они вообще хорьков любят. С детства.

– Вот именно, любовь к зверюшкам ещё не повод связывать себя узами брака.

– Конечно, не повод. Но мне кажется, они всё-таки друг друга любят – в первую очередь. И очень сильно. Иначе б не было ничего…

– Йон, очнись! Она вчера кого привела к себе домой? Котика?

– Даш…

– …Думала, муж не заметит, спать ляжет, усталый, бедненький, а он заметил – какая неожиданность, зрячий семьянин! В нашей бы семье такого не случилось.

– Даш, она привела одного из дипломатов, по работе!

– Хватит, Йон, мне всё равно, дипломат, не дипломат, эти товарищи им, знаешь, сколько отстёгивают? С обеих сторон. Нам бы такая война роз, давно бы бросили и завод, и все эти пляски в лакуне. Жили бы как родители. А что дети? Детей бы в первую очередь, они сами не в восторге.

– А мне казалось, тебе здесь нравится.

– Какой же ты эгоист. При чём тут нравится, не нравится? Мне твой друг по школе нравился, но я же не летаю к нему спать на выходные. Йон, надо уметь расставлять приоритеты. Почему я тебя этому учу?

– Не знаю. Ты вообще сегодня какая-то добрая. Болит?

– Нет, не надо. Уже лучше. И вообще голова не пальцы. Всё, хватит, собирайся давай, а то опоздаем. Да, захвати. Не устанавливай.

Никогда раньше не замечал, что у них из речи выпадают целые реплики. А ведь это хороший знак. Знак, который говорит: «Не принимай близко к сердцу». Не грозят им чужие комнаты, если даже в ссоре понимать без слов означает именно понимать, а не накручивать и извращать. А они понимают. Уж самое главное точно.

Есть, правда, и другая сторона. Это в детстве тяжело, когда самое время визжать, голосить и придумывать новые словечки. Хотя как тяжело? У нас с друганами сразу получилось. Потому что голова на плечах. В любом случае, удовольствие накладное. И только с возрастом что-то меняется. Слова, замызганные годами дежурных фраз, начинают влетать и вылетать тихо, не раздражая слизистой. Эта привычка приходит раньше, чем грубеет голос и снижается слух, да и само желание пропадает делиться с младшими тем, что они и так не поймут. По крайней мере, так говорили, когда у бабушки с дедушкой… Хотя при чём тут они? Ни при чём. Ослышался. Родители молодые в стельку, им только пятый десяток, и, вообще, какого гыргына я туплю под дверью?

Родители ещё пытаются выяснять отношения, когда я вхожу в комнату. Вхожу медленно, рассеянно, судя по тому, как много слов услышал. Всё-таки живое общение с одминами – нелёгкое испытание. Даже о голоде забыл на целую минуту.

– О, кажись, наш сын с дуба рухнул, – замечает папа. – Нет, всё же с лиственницы. Дубов у нас не растёт.

Мама замечает меня и всплёскивает руками.

– Славик?! Ну всё, докатились! Одной проблемы мало, другая подкралась. Ты где был, герой сопротивления? Повернись-ка спиной… понятно, наш сын месяц по лесу бродил, а дома его кто-то подменял. Славик, ты с ума сошёл? Признавайся, опять где-то лазил?

– Мам, где лазил? Я просто поскользнулся.

– Поскользнулся? Хватит врать! Я запрещаю тебе выходить из дома, пока мы не встанем! Поскользнулся он… взрослеть уже пора начинать, лемур!

– Успокойся, – шепчет папа за маминым плечом, но эффекта мало:

– Или ты дрался с кем-то? Признавайся!

– Мама, какое дрался? Какой век на дворе?

– Вот-вот, – изрекает отец. – Сдаётся мне, в этом деле замешаны вектыри.

– Нет! – говорю и сам же от себя вздрагиваю. Что остаётся? Округляю глаза и строю брови домиком. Получается не ахти. У папы глаза ещё больше, ещё выразительнее, а вот брови уже спустились ниже некуда.

– Ты опять за своё? – вновь включается мама. – Ты же обещал! Тебе же одмины объясняли, тебе мало? Откуда ты их вообще… как тебе удаётся их запускать? Ты хоть представляешь, что это такое?

– Ещё бы. Страшная вещь. Врагу не пожелаешь.

– Себе не надо желать. Мы же договорились, что пока ты не изучишь теорию, пока не научишься программировать…

– Да, да, да, к вектырям не притронусь. Их вообще запретить надо, это же орудия смертоубийства! Или модернизировать, в конце-то концов.

– Ага, дождёшься, – ворчит папа. – Если они думают, что пальцы без еды умеют работать. Надеюсь, хоть эту вылазку оплатят не только партией неликвида…

– Ещё вектыри? Э, нет, нет, я просто так спросил.

– Упал ты тоже просто так? – говорит мама. – Слушай, Йон, ты иди, я попозже. Или лучше отпроси меня…

– Нет, не надо, мам, со мной всё в порядке, правда! Вон, уже всё зажило. Идите вдвоём, я справлюсь.

– Хорошо, потом поговорим. Завтрак на кухне. Справишься? Только переоденься. И руки помой.

Ну вот, половина тарелки пуста, и половина счастья возвращена вселенной. Удивительно, как удаётся простым радостям менять сложные миры. Так вот, одмины, обломитесь: я сыт – значит я свободен!

Запах еды – страшная вещь. Прямо Афш, да не будет он к ночи упомянут. Голодный организм оприходует даже дешёвое синтетическое мясо. Спасибо, что не рыба. А за капусту отдельное спасибо. За неё можно потерпеть и мясо-немясо, и даже его отсутствие. Люблю капусту Левинсона. Лучше капусты Левинсона только двойная порция капусты Левинсона. Плотные, мясистые листья, слегка обжаренные, с тонкой корочкой, которая рассыпается от нажима языком и обжигает весь рот озорной солоноватостью. Я закрываю глаза и представляю снопы юрких салютов, озаряющих своды моего нёба. Вдобавок ко всему, это просто сытно. Даже ткань лишняя выступает из рубашки, сношаясь с моим потом и рожая ватные компрессы – спасибо за своевременность, но царапины и так заживут.

– Привет, Славик! Приятного аппетита! – слышу голос ангела, которого скинули с небес за излишнюю миловидность.

– Привет, Алеся, – выглядываю из-за спинки стула, и губы сами расплываются в улыбке. – Ты уже поела?

– Ага! А ты где был? Гулял?

– Да, пробежался.

– В лесу?

– Как всегда. Держу себя в форме.

– А белочек видел?

– Каких ещё белочек?

– Ты что? Сейчас все в лесу белочек ищут. Нам в школе сказали, что климат потеплел и к нам с юга настоящие белочки перебрались. Уже несколько раз видели.

– Нет, – стираю остатки пота со лба. – Климат, конечно, потеплел, но белочки не попадались. Темно было. И, вообще, почему белочки? Может, суслики?

– Славик, какие суслики? Суслики толстые и наглые, а белочки красивые, изящные, по деревьям лазают. Как киски!

Качаю головой и запихиваю в себя новую порцию еды. Хотя под таким взглядом забивать себе щёки, подобно толстому и наглому, как-то даже неудобно.

– Ой, а что это у тебя лицо красное? И за ухом царапина. А на руке…

– Не обращай внимание. Поскользнулся, упал, потерял сознание… ну что ты на меня смотришь? Ни с кем я не дрался и никуда я не влип. Сверх имеющегося.

– Славик!

– Ну что Славик? Я же говорю, темно было. Ты видела, какие тучи? Как будто солнце не вставало. А в лесу вообще, – тщательно тру себе веки. – Даже стволов не видно. Один шум. Нет, ты, Алесь, как хочешь, а я вот разбогатею и куплю себе тепловизор.

– Зачем? Лучше тапет купи. Как у кисок!

– Ага, чтоб глаза светились? Спасибо. Пусть другие светятся. А я буду как змея. Х-х-х!

– Не надо. Глазки болеть будут.

– Это вам тоже в школе говорят? Верь больше. Нам однажды втирали, что от капусты Левинсона что-то там вырастает. Ну и где обещанное? Не видно?

– Славик, не придуривайся! От капусты не хвост растёт, а нервы…

– А, ну тогда понятно. То-то я нервный стал. П-ф-ф, – снова тру себе глазницы. – Всё равно что-нибудь куплю. А то невозможно. И так осень, еле солнце встаёт, ещё зима впереди. А тебе, конечно, темнота не проблема. У тебя и так глазища как у твоих кисок. Жалеешь, что зрачки не узкие?

Я бы обиделся на такую предъяву, а она аж заулыбалась, кивая и моргая мне прямо в совесть. Десять лет девчонке, а глаза как у младенца, здоровые и почти круглые. Конечно, есть в кого. У меня тоже глаза папины. Только у меня они в самый раз, а у неё явно с перебором.

– Было бы здорово как у кисок. Киски видят в темноте в шесть раз лучше нас. А поле зрения во-о-от такое! Ты знал? А ещё у них скорость реакции…

– Нет, не знал, – отрезаю грубее, чем планировал. Чувствую, это поветрие кончится хуже, чем просто достанет по горло. – Вообще, почему кошки? Почему тебе, там, птицы не нравятся? Вороны.

– Славик!

– Ладно, ладно, не вороны. Чайки. Просто чайки. Говорят, глазки у них тоже мощные. И главное, летать умеют. Сами. Вот, в чём крутизна! А уж остальное легко навесить, нарастить и…

– Ты на что намекаешь?

– Я, Алесь, намекаю на естество. Каждая птица имеет право летать, свобода есть сущность каждого…

– Ты опять украл вектырь?!

– Я? Вектырь? Да ты что! Я их давно уже не краду. У меня заначка есть. Муах-ха-ха!

Выглядываю из-за спинки стула, стаскивая ленту капусты с подбородка.

– Ты… ты ходячее расстройство! Из-за тебя родители переживают! Что ты опять устроил? Среди ночи такой грохот был, я потом заснуть не могла!

– Ничего я не устраивал. Спать надо крепче, тогда и грохоты сниться не будут.

– Неправда! Мне не приснилось! Это всё ты! Ты опять что-то натворил, как год назад. Я слышала, как мама плакала ночью. Папа куда-то выходил, потом успокаивал её, оправдывался. Он тебя искал, да? Признавайся!

– Да пф-ф-ф…

Хочу разразиться выражениями, но не могу. Эти чудо-вишни под длинными ресницами когда-нибудь доконают меня. Взорвут от нерастраченной злобы.

– Алеся, ничего я сегодня не творил. Было бы, с кем творить. Не с кем! Стар я уже для ночных гулянок. А грохот, так это в портах что-то уронили.

– Но мама…

– Тебе приснилось. Или показалось. Или ты не так поняла. Ну серьёзно! Это папа чуть до слёз не докатился от маминых претензий. И мне уже впору плакать. Оттого что родная сестра винит в какой-то ереси. Да, я брал вектырь. Ну тупанул, ну что поделаешь? Но я не делал из него никаких свистелок, гремелок и разбивалок. Честно-честно!

– Пообещай мне, что больше не будешь брать вектыри, – строго говорит самая правильная в мире девочка.

– Эх… ради родной сестрёнки всё что угодно.

– Ура.

Вытираю со лба последнюю порцию живительного пота.

– Слушай, а мама с папой где?

– Не знаю. Ушли уже, наверно. Они вроде на завод собирались.

– Опять на завод? Жалко. А, вот они. Мама! – девочка выбегает за дверь и без труда натыкается на объятья. Повезло родителям, нечего сказать. От такой правильной дочери слипнется всё, даже семейные узы. Хоть на конкурс выставляй. Самый благовоспитанный ребёнок. Нет, скорее, самая успешная работа над ошибками.

Сытость!

Чёрные валуны пальцев ног на фоне белого окна – красота! За окном, кстати, распогодилось, посветлело, тучи поднялись и размякли, уже не пытаются придушить наш бедный городок. Посмотрел тут, реально какой-то дерзкий антициклон с югов прорвался. Тут ему и крышка. К вечеру уже прохладнее будет. А завтра вообще… даже обидно. Прогулять что ль занятия? Интересно, с каких это пор я разлюбил лето и жару? И когда вновь полюблю: в первую неделю октября или во вторую?

– У круга всегда есть середина, – доносится из комнаты сосредоточенный голосок сестры. – У середины может быть круг, а может и не быть. Но если нет ничего, то нет и середины. А у квадрата четыре угла. Если отнять у квадрата один угол, то у квадрата останется три угла.

– Алесь, аккуратнее, – отзывается папа. – Как можно отнять у квадрата один угол? Он же не будет квадратом.

– Ой… ну тогда треугольник.

– А почему треугольник? Может, какая-нибудь долька? Или квадрат со скруглённым уголком.

– Эх-х…

– Вот, Алесь, нельзя у фигур отнимать углы. Это разные вещи, как небо и земля. Ты же не путаешь небо с землёй? Иначе бы не смогла устоять на ногах. Вот и в голове нельзя связывать то, что не связывается. Пойми, Алеся, ритуал – это не стишок про белочку, и ты уже не маленькая, и нужно понимать, что неустойчивость…

– Хватит! Мне надоели ваши ритуалы! Так неустойчиво, этак неосторожно…

– Алеся…

– Вон, Славику почти шестнадцать лет, а он их ни разу не проводил, и ничего, никаких рак…

– Алесь!

– Отстаньте все!

Девочка выбегает из дома, звучно топнув по крыльцу. Папа стоит, разведя руки. А я сижу и ухмыляюсь. Бунт пай-девочки! Ничего, пройдёт пара годков, и вы мои полёты будете вспоминать с ностальгией. Такая внешность и такая правильность – это как взрывчатка в толстой оболочке. Кто кого порвёт и во сколько пополудни – даже одмины не скажут. Ложись и жди.

Однако ж папа молодец. Довёл ангелочка до бесёнка – моя школа!

Вот только в остальном он какой-то сам не свой, что бы кому ни приснилось. Даже тот факт, что я тут вообще ни при чём, душу не греет и проблему не решает.

– Йон, что ты там ковыряешься? Пошли уже.

– Что? А, Даш, сейчас, сейчас… как это? А, иду!

Всё-таки собрались. Вопреки Кожиным, Рожиным и прочей страстной любви. Снова Завод Перспективных Двигателей оставил нас без родителей. И одарил свободой, вдобавок к надежде на новую зарплату натурой. Вектыри!

Зажмуриваюсь и качаю головой, понарошку не веря прошедшему утру. Всё-таки сытый желудок мозгу не адвокат. Верхом на бревне! Это ж надо было додуматься?! Понятно, зачем приходили одмины. Вернуть мне рубашку, в которой я родился. Смирительную. Верхом на бревне… даже думать стыдно. Копчик саднит.

Нет, мы-то, конечно, фантазировали. Год назад даже конкретно заморочились. Я тогда почти решился, но в последний момент подумал, что перед девчонкой лучше быть скучным, чем мёртвым. А Пашок ещё за год до этого убеждал, что бояться нечего – главное, позвоночником правильно двигать. Сам почему-то пробовать не хотел. Я, говорит, не выспался. Я, говорит, переел сегодня. Нет, так-то улётно! Направить в окно, или в крышу, или в днище какой-нибудь посудины, фиксируя визг испуганных пассажиров. Это мы любим. Мы и летать полюбили, но для пилотажа существуют более надёжные конструкции. Не такие.

Нет, больше никогда в лес голодным не пойду. Мозги не варят. Верхом на бревне – это ж пессец! Никакого оперения, никакой устойчивости, аэродинамика ужасная – недаром таких раньше жгли на костре. За саботаж прогресса в области авиации. Малейший крен, любой удар ветки, и всадник уже не всадник, а «минус всадник», то есть ногами вверх. И это в лучшем случае. В худшем полная неуправляемость, дезориентация и, как следствие, разжимание конечностей в воздухе, либо столкновение с твердью под произвольным углом. Нет, это невозможно, это что за аномальное взросление – сокрушаться, каким безмозглым юнцом я был пару часов назад? А ещё умиляться и тосковать по утраченному. Всё, пора развеяться.

Выхожу на крыльцо. Потягиваюсь вполсилы – с полным животом это не столь актуально. Ну что ж, не так страшен день, каким его сбрасывают на голову. «Сегодня я видел живых одминов! Седьмой градус, не меньше! И сказал им всё, что я о них думаю!» Друганы не поверят, не захотят завидовать. А придётся. Как в старые добрые времена.

А насчёт вектыря, надо что-то делать. Пока я тут сокрушаюсь, мой позор уже гниёт в болоте, хотя мог бы ещё послужить на славу. Это раньше они у нас дохли после первого старта, а теперь Турбослав Рось – гарантия качества! Бревно-то какое хорошее было! Прямое, сосновое. С какой целью я его изготавливал? Совсем всё вылетело из головы. В любом случае, так оставлять нельзя, надо сейчас же пойти в лес и обыскать всю арену позора. Наверняка там же и валяется. Или в ветвях застряло – ещё лучше, полазаю хоть, как в старые добрые времена. Опять же друганам на зависть. Если повезёт, то к обеду я не только возвращу утраченное, но и качественно его перепрячу. А уже после обеда…

Ухмыляюсь. Улица чиста и спокойна – не придраться, не вляпаться в знак судьбы. У природы вообще плохо с памятью. И в этом залог её долбаной притягательности. Ветерок приятный, духоту не отрицает, но кожу ласкает знатно. Или это я так хорошо умылся? Отворяю калитку (бедная, не буду больше пинать), пересекаю пятачок земли перед домом. Никого, даже моих следов. Хотя я, в отличие от одминов, топтался здесь очень даже нервно. И вообще…

Одмины. Ну как же так? Ну ушёл из чьей-то жизни, ну убери за собой! Мне что, теперь вечно вспоминать этот допрос? Или нарочно, пока ритуал не проведу, не отпустят? Достали уже ваши ритуалы. Даже сеструху достали. Может, вы сами как-нибудь, без нашей помощи? Или мне ещё Белышева за вас поймать?

Вот Белышева лучше бы вообще не вспоминал.

– Славик!

– Ау.

Подбегает Алеся. Улыбается. Ну, что на этот раз? Какое счастье мне развенчивать?

– Куда собрался?

– Я? Никуда. В смысле…

– Опять в лес?

– Ну…

– Возьмёшь меня?

– Чего?

– Пойдём вместе! Покажешь мне эти… – переходит на полушёпот. – Руины. Ты же туда собрался?

– Ну…

Вот это номер. Итак, самая правильная в мире девочка желает посмотреть на самое неправильное в мире место? Я не ослышался?

– Я тут подумала… живём рядом, а я ни разу не была. А ты много раз, и ничего с тобой не случилось. А меня уже Гасик приглашал, но я не пошла с ним. Страшно.

– Кто такой Гасик?

– Гасик? Да… – сметает ненужную тему невинной улыбкой. – Ну что, Славик? Я готова!

– М-м… а сейчас совсем не боишься? Там ведь не очень… приветливо.

– Боюсь немного. Но с тобой не боюсь.

– А с Гасиком боялась?

– Ага. Гасик сам боялся. Только хвастал. А ты не такой. Ты ходишь туда как к себе домой.

Уела. Действительно, какой Гасик сравнится с Турбославом Росем? Старший брат плохому не научит. Как раз вдвоём быстрее отыщем моё бревно. Главное, не говорить ей, что у него внутри. И далёко от себя не отпускать, а то заблудится, вымокнет, провалится в грязь, напорется на корягу, набредёт на… тьфу! Нет, придётся отложить поиски. Это ж невозможно. А потом что? Она расскажет обо всём родителям, и нам влетит по первое число? Нам – это значит на три четверти мне.

– Ну, Славик, чего стоим? – девочка подпрыгивает от нетерпения, схватив меня за руку.

– Слушай, Алесь… может, в другой раз? Там сыро, грязно и, вообще, я как бы сейчас не собирался, я так… кхм… давай лучше здесь поиграем.

– Ну ладно, – вздыхает Алеся, не потрудившись отгрустить и двух секунд.

Мы заходим в калитку, и такое вдруг… нет, не разочарование. Облегчение. Накатывает, позорное и сладкое, как мурашки – зажмуриться и вздрогнуть. От свиста и насмешек друзей, которых давно нет рядом, и за дворами тоже. Сами виноваты. А в лес ещё успеется. Может, завтра. Когда всё образуется, не исключая память и духоту. Сейчас Алеся будет рассказывать про кошечек и про пушистые хвостики, идентичные натуральным. И я буду слушать и радоваться. Радоваться, я сказал! И даже не вспоминать о несчастных одминах, о рыбаках… и друганах. Идентичных натуральным. Впрочем, это уже совсем другая история.