Аббревиатуры и сокращения

N&A – Nation & Athenaeum

NSN – New Statesman and Nation

В. или ВВ – Вирджиния Вулф:

ВВ-Д-I – «Дневники: 1915–1919»

ВВ-Д-II – «Дневники: 1920–1924»

ВВ-Д-III – «Дневники: 1925–1930»

ВВ-Д-IV – «Дневники: 1931–1935»

ВВ-П-I – «Письма: 1888–1912»

ВВ-П-II – «Письма: 1912–1922»

ВВ-П-V – «Письма: 1931–1935»

ВВ-П-VI – «Письма: 1936–1941»

КБ-I – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том I:

Вирджиния Стивен, 1882–1912»

КБ-II – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том II:

Миссис Вулф, 1912–1941»

Л. или ЛВ – Леонард Вулф:

ЛВ-I – «Посев. Автобиография: 1880–1904»

ЛВ-III – «Новое начало. Автобиография: 1911–1918»

ЛВ-IV – «Вниз по склону. Автобиография: 1919–1939»

ЛВ-V – «Путь важнее цели. Автобиография: 1939–1969»

ЛПТ – Литературное приложение «Times»

ОАТ – Образовательные ассоциации трудящихся

РФ-П-II – Роджер Фрай «Письма: 1913–1934»

ЧП – Член парламента

1936

Вулфы жили в Монкс-хаусе с 20 декабря 1935 года; на улице было холодно и сыро. 29 декабря Вирджиния закончила первую редакцию романа “Годы”, который обещала сдать в типографию к середине февраля, но под конец года слегла с головной болью. Ее дневник за 1936 год продолжается в тетради, которую она начала 28 декабря (Дневник XXV).

3 января, пятница.

Первые три дня нового года я как будто была в тумане, да еще с головной болью, с раскалывающейся и тяжелой от количества идей головой; лил дождь; река вышла из берегов; когда мы вчера вышли на улицу, на мои высокие резиновые сапоги налипла грязь, а под ногами хлюпала вода, так что нынешнее Рождество, по крайней мере за городом, можно назвать неудачным, и, несмотря на то что Лондон умеет раздражать и выводить из себя, я рада предстоящему возвращению и даже с некоторым чувством вины умоляла не задерживаться здесь еще на неделю. Сегодня желто-серый туманный день, поэтому я вижу лишь очертания холмов и влажный блеск, но не Каберн². Однако я довольна, потому что более или менее восстановила равновесие и, думаю, смогу в понедельник взяться за «Годы», то есть приступить к написанию окончательной версии. Внезапно это становится срочным, потому что впервые за несколько лет, по словам Л., я не заработала достаточно, чтобы оплатить свою долю расходов на дом, и мне придется взять £70 из своих сбережений³. У меня осталось всего £700, и это надо исправлять. Забавно, по-моему, снова думать об экономии. Но еще хуже – переживать всерьез или постоянно прерываться, если бы мне приходилось зарабатывать деньги журналистикой. Следующую книгу я думаю назвать «Ответы корреспондентам» [«Три гинеи»]. Нет, нельзя делать перерыв и браться за нее. Нет. Я должна набраться терпения и найти хороший способ приглушить это желание, пока не закончу «Годы» – к февралю? Какое облегчение – словно из моего мозга вырезали огромный – как бы сказать – костный нарост или пучок мышц. И все же лучше писать об этом, нежели о чем-то другом. Странный взгляд на мою психологию. Я больше не могу писать статьи. Надо писать свою книгу. Я хочу сказать, что мой слог меняется и адаптируется, когда я занимаюсь статьями для газет.

4 января, суббота.

Погода улучшилась, и мы решили остаться до среды. Теперь, конечно, пойдет дождь. Но я приняла несколько хороших решений: читать как можно меньше еженедельных газет, способных заставить меня думать о себе, пока не закончу «Годы»; занять свой мозг книгами на отстраненные темы и привычными занятиями; не думать об «Ответах корреспондентам»; и в целом быть как можно более глубокой, а не поверхностной, как можно более спокойной, а не тревожной. Сейчас займусь «Роджером»⁴, а потом расслаблюсь. Если честно, нервы еще на взводе, и одно неверное действие может привести к отчаянию, экзальтации и всем прочим страданиям в этом знакомом букете несчастий. Поэтому я заказала говяжью вырезку, и мы прокатимся на машине. Л.⁵ стал счастливее; он собирается заняться деревьями.

5 января, воскресенье.

Еще одно гиблое утро. Полагаю, я сказала все, что хотела, и дальнейшая правка наверняка сделает только хуже. Теперь работа должна свестись к тому, чтобы причесать текст и сгладить неровности. Это кажется возможным, поэтому я спокойна. Хочу заняться чем-то другим. Хорошо это или плохо, я не знаю. Голова сегодня не болит, а все из-за «Старшего трубача полка»⁶ вчера вечером и поездки к разлившейся реке. Облака были необыкновенного цвета, будто крылья тропических птиц, грязно-фиолетового, и отражались в озере; стаи черно-белых ржанок чистой и утонченной окраски летали ровным строем. Сколько же я спала! Сегодня опять пасмурно, и я не пойду на чай с Клайвом⁷ и Рэймондом⁸. Никаких новостей о Моргане⁹. Я с трудом слушала новости, опасаясь услышать: «С сожалением сообщаем…».

7 января, вторник.

Я снова переписала последние страницы и, как мне кажется, лучше использовала пространство. Многие детали и основы остались нетронутыми. Сцена со снегом, например, и еще множество второстепенных отрывков. Но меня не покидает ощущение, что все уже сказано и требуется лишь немного мастерства, а не воображения. Проливной дождь, такой сильный, что Л. пришлось идти ко мне в макинтоше, и, чтобы лишний раз не беспокоить его, я пила кофе в столовой при свечах. Никаких новостей о Моргане – почему? Джо¹⁰ молчит. На каждой веточке висят прозрачные капли. В этом, кстати, талант Харди¹¹ – замечать уникальные мелкие детали. Я не знаю, но очень бы хотела понять, как вообще он добился своей репутации, учитывая плоскость, нудность и бесталанность «Старшего трубача полка». Думаю, он был гениален, но не талантлив. Англичане любят гениев. А я ведь тоже англичанка, которая чувствует свое прошлое и, словно крестьянка, может пожинать его плоды. Американец Том¹² не может и, полагаю, не чувствует ничего подобного. Я подумываю брать идеи великих писателей и развивать их. При этом я всегда ищу способы избавиться от своих притязаний на роль критика, идеи которого уже не вписываются в жесткие рамки передовицы [Литературного приложения] «Times». Так или иначе, этот дождь растворяет мое чувство вины за желание вернуться в город. Хотя я провела здесь один или два восхитительных спокойных вечера – вечера свободы в высшем ее проявлении.

Вулфы вернулись на Тависток-сквер 52 на машине в среду 8 января, после обеда; всю дорогу лил дождь.

10 января, пятница.

Лондон.

Вернулись. Вчера весь день стояла ненастная погода; все окутали сумерки, и лил дождь, так что комфорт, на который я так надеялась, утрачен. Ориго¹³ приходила к чаю и хочет поужинать на следующей неделе. Тем не менее я намерена держать все под контролем, ибо следующие шесть недель чреваты для меня сильнейшим риском. Как закончить, напечатать и вычитать книгу к концу февраля? Состояние такое, что сегодня утром я, например, приняла на циферблате цифру 11 за 12, отложила книгу и с облегчением выдохнула, но, поняв, что ошиблась, не смогла заставить себя поработать еще час и вместо этого занялась «Роджером». И как тогда мне закончить книгу? Голова совершенно пустая, безжизненная. Я планирую сделать этот последний рывок и подготовить текст к набору, скажем, к понедельнику или вторнику, отправить его Мэйбл [машинистке], а потом начать c той главы, на которой остановилась, и пройтись еще раз, и продолжать вычитывать, пока все не перепечатаю. Но успею ли я это сделать? Я намерена тщательно распланировать свое время, отдыхать после обеда и читать по чуть-чуть. Да, это извечная проблема – ее суть (ну и словечко). Дэди¹⁴ вот приглашает нас в Кембридж; старушка Этель¹⁵ тоже ждет своей очереди; обычные письма. Литературное общество Кембриджа, по словам Дэди, приглашает меня прочесть лекцию. Пусть. Текст для моего письма [«Ответа корреспондентам»]. Ориго вся в напряжении; говорит, что Италия полна ослепленных яростью патриотов, бросающих в котлы свои обручальные кольца¹⁶. Предвидит затяжную войну, а затем мир, которого можно было добиться еще месяц назад. Они настроены решительней, чем во время великой войны. Два постных дня в неделю.

11 января, суббота.

Мой дневник все короче и короче: я берусь за него и откладываю, берусь и откладываю. Подумываю даже писать после чая. Это лучше, чем работать без остановки. Очередная пауза. Полдень; очень хороший день. Меня попросили прочитать лекцию в кембриджском клубе. Стоит ли говорить, что я думаю об этих приглашениях? Полагаю, что нет – пока нет. После обеда неожиданно заглянула Энн¹⁷ – голые ноги, носки, взлохмаченные волосы, – чтобы одолжить второй том «Войны и мира» [Толстого] для Джудит¹⁸, которой удалили гланды. В полосатой синей майке, очень высокая и энергичная, она чем-то напоминает регбиста. Говорит, что у нее в колледже много друзей – молодых людей, – но нам о них не расскажет. Потом я читала книгу Борроу¹⁹ «Дикий Уэльс», в которую погрузилась с головой; затем Л. отправился навестить Моргана, застал его в обществе знакомых педерастов; я пила чай с Нессой²⁰; пришел Дункан²¹, и мы обсудили это самое общество, которое ему не нравится своей показушностью, как у Рэймонда, а мне всегда напоминает мужской туалет. Потом пришел Л. – видите, я принижаю качество разговора, который был приятным. Мы обсудили журналистику, журнал «New Statesman»²² и его жесткие яркие актуальные рецензии; Д. ужинал с Коулфакс²³ ради встречи с Максом²⁴. Д. становится общительным – это так естественно, даже несмотря на то, что он по ошибке пришел не в тот день, а Сивиллу представлял себе пьющей чай с хлебом и маслом в одиночестве. Вернулась домой, поужинала в одиночестве и заснула над мемуарами мистера Кларксона²⁵. Он имел странные сексуальные предпочтения и страсть к рыбе; он был на побегушках у Сары Бернар²⁶ и, хотя точных данных нет, полагаю, сделал за свою жизнь около сорока тысяч париков.

13 января, понедельник.

Драгоценные дни уходят. Осталось около тридцати, а сколько еще предстоит сделать! Но я считаю, что мой новый метод работает: каждый час расписан по минутам, и пока я четко придерживаюсь плана. Энн и К. Стрэйчи²⁷ ужинали у нас вчера вечером. Кристофер – очаровательный болтливый добрый юноша, в котором много от Оливера²⁸, в основном в речи, и немного грубости Костелло в чертах лица, но гораздо больше энергии живости, нежели у чистокровных Стрэйчи. Смех. Разговоры, разумеется, о Гамбо²⁹ и Рэй³⁰; Рэй и Гамбо купаются голышом. И все же, хотя мысль о наготе Р. заставляет меня кривиться, она вырастила сына гуманистом. На ужин в воскресенье он съедает 4 яйца – наравне с матерью, по его словам. Еще его беспокоит, что в новом доме Гамбо, выбранном ею по каталогу, только одна маленькая каморка для прислуги. Как она не похожа на Литтона³¹! Но он говорит, что Оливер тоже гуманен. Энн в красном; нескладная девушка, молчаливая, задумчивая, со своими взглядами, в основном медицинскими и политическими. Она продает «Daily Worker»³² (три экземпляра), затем врывается к Кристоферу, который играет Баха³³ на пианино, и требует яиц и печенья на обед в 15:30. Пришли Несса, Клайв, Дункан, и мы вовлекли молодежь в разговор о Беренсонах³⁴.

Я прогулялась по воскресным улицам, а Л. поехал к миссис В.³⁵, где встретил Бэбс³⁶ и остальных с немецкой овчаркой, которую пришлось вернуть. Она только что купила пса на Паг-роу – так, кажется, называется улица в [районе] Уайтчепел, где продают собак³⁷. Туман – сегодня утром он рассеивается.

16 января, четверг.

Редко когда я чувствовала себя такой несчастной, как вчера вечером, около 18:30, перечитывая последнюю часть романа «Годы». Сущий вздор – сумбурные сплетни – так мне показалось; демонстрация собственной немощности, да еще настолько длинная. Я швырнула рукопись на стол и с горящими щеками помчалась наверх к Л. Он сказал: «Так всегда бывает». Но я чувствовала, что нет – так плохо еще не было никогда. Пишу это на тот случай, если после следующей книги окажусь в подобном состоянии. А сегодня утром, когда я погрузилась в чтение, книга, наоборот, показалась мне полноценной и живой. Я заглянула в начало. Думаю, в этом что-то есть. Но теперь я должна заставить себя регулярно отсылать Мэйбл части романа. Клянусь отправить сегодня вечером 100 страниц.

На ужин [15 января] пришла только Айрис Ориго. Поначалу я думала, что это будет полный провал. Однако, в основном благодаря обаянию Л. и моему легкому опьянению, мы все разговорились, причем были откровеннее, чем если бы компанию нам составили Джон³⁸, Уильям³⁹ или Гарольд⁴⁰, и нам обоим Ориго понравилась. И она придет еще. Истинная женщина, по-моему, честная, умная и, к моему удовольствию, хорошо одетая; я, конечно, сноб, но мне нравится беззаботный полет этой райской птицы по жизни. Длинное зеленое перо в ее шляпе навеяло этот образ.

19 января, воскресенье.

Осознавая желание публики, я открыла свой дневник, дабы отметить, что вчера умер Киплинг⁴¹, а сегодня, вероятно, умрет король (Георг V⁴²). Смерть Киплинга заставила всех старых боевых коней прессы выйти из стойл; газетам приходится растягивать на пять-шесть колонок очень скудные, но вызывающие беспокойства сведения, которые авторы дополняют биографиями врачей и медсестер, фотографиями Сандрингема, комментариями старых местных жителей, сплетнями о маленьких принцессах в их вишневого цвета пальто, о снежном человеке и т.д. Но факт остается фактом: все принцы собрались вместе, и я полагаю, что в любой момент может войти дворецкий, как раз когда они заканчивают ужин, и сказать: «Эдуард VIII⁴³ – король», – после чего… Нет, не стоит мне придумывать эту сцену, у меня и так их по горло.

Вчера в шесть вечера я уединилась, чтобы позвонить Нессе, и была встревожена тем, как нервно и запыхавшись она ответила: «Не сейчас – я перезвоню». Я успела вообразить множество трагедий, а сегодня утром узнала, что всего лишь позвонила в разгар собрания Лондонской группы, которое прошло абсолютно вопреки заговору Нессы и Дункана; старого президента сместили, а избрали Сикерта⁴⁴. И теперь, как раз когда умирает король, Несса и Дункан подумывают оставить Лондонскую группу и основать свою собственную⁴⁵. Погода стоит холодная, снежная; снег то тает, то замерзает; я гуляла; у нас ужинала Джудит; мы поговорили с Джеймсом⁴⁶ и Аликс⁴⁷, прогулялись вокруг Серпантина⁴⁸, а сейчас будет обед.

На днях я подошла к пожилой полной женщине, читавшей газету в Книжном клубе «Times». Это была Марджори Стрэйчи.

– Что делаешь? – спросила я.

– Ничего! – ответила она. – Мне некуда идти и нечего делать.

И я оставила ее сидеть и читать «Times».

20 января, понедельник.

Вчера вечером я пересказала эту историю Дункану. Он тоже встретил Марджори в «Times». Она обняла и поцеловала его. Другая сторона истории с Марджори. Они потерпели настоящее поражение – Несса и Дункан, – но все равно избрались в комитет. Они не назначили ни одного оратора со своей стороны, и, поскольку ни один из них не выступал, а Нэн⁴⁹ и Этель⁵⁰ промолчали, а все остальные фактически подготовили речи, результат, по их мнению, был предрешен заранее.

Король еще жив, но находится при смерти. Сегодня очень хороший солнечный день; думаю, я обязана заставить себя пойти в «Lewes»⁵¹ и заказать пошив платья; и… и… мы ужинаем с Элис Ричи⁵². Сивилла тоже очень хочет прийти.

21 января, вторник.

Прошлой ночью король умер. Мы ужинали с Элис Ричи и ехали домой мимо Букингемского дворца. Была ясная сухая ночь, довольно ветреная и холодная. Когда мы свернули за угол и подъехали ко дворцу, то увидели машины, припаркованные вдоль всей Мэлл⁵³. Тусклые огни. У белого монумента стояли люди, но казалось, что все они двигаются. У ограды скопилась толпа, похожая на пчелиный рой. Некоторые люди прижались к прутьям. В неприметной рамке висело объявление. Нам пришлось проехать мимо монумента, прежде чем полисмен, уставший, но вежливый, разрешил нам остановиться. Потом мы вышли и двинулись в обратную сторону, с трудом перейдя дорогу, потому что мимо постоянно проезжали машины, и пытаясь протиснуться сквозь толпу. Но это было невозможно. Тогда я спросила полисмена: «Что в последнем объявлении?». А он ответил: «Еще не вывесили». Тогда я спросила: «Есть ли свежие новости, а то я не в курсе?!». (Когда мы выезжали, на плакатах было написано, что силы короля слабеют.) На что он ответил: «Жизнь Его величества подходит к мирному завершению». Он говорил неуверенно, будто повторяя официальное заявление, но сочувственно. Ощущалось какое-то волнение; иностранцы говорили по-немецки; много представительных мужчин в вечерних костюмах; все выглядели довольно высокими, ни в коем случае не трагичными, но и не веселыми, а скорее сдерживающими свое волнение; и все это в ярком освещении. Когда мы свернули в сторону, вспыхнул фейерверк – будто серебристо-золотой шипящий факел или сигнальный огонь на ярмарке, – но это, наверное, были вспышки фотоаппаратов. Толпа людей, сгрудившихся у ограды, на мгновение стала бледной как мел, а затем мы сели в машину и поехали домой. Пустынные улицы. Ничего необычного, кроме свежих плакатов с надписью «Король умирает». То, что я приняла за грохот пушек, оказалось всего лишь хлопаньем неплотно закрытой двери в подворотне. Однако в три часа ночи Л. проснулся от криков газетчиков под окном. Король действительно умер около полуночи. Он уже был мертв, когда мы проезжали мимо дворца. Помню, в нескольких узких окнах наверху горел свет. Остальные были наглухо занавешены белыми шторами.

Большинство мужчин на Саутгемптон-роу ходят в новых черных или темно-синих, если первых не достать, галстуках. В канцелярском магазине женщина говорила со сдержанной любезностью, как будто мы обе скорбели по двоюродному дяде, которого никогда не видели. Женщина из «Dennison’s»⁵⁴ сказала, что ей и самой часто кажется абсурдным продавать обычные этикетки только пачками по тысяче штук. Очень погожий холодный день. Светит солнце.

22 января, среда.

Американцы скорбят, будто по собственному королю, а японцы плачут. И все это продолжается. На самом деле, премьер-министр⁵⁵