28 июня, вторник.

Только что «закончила де Квинси». Таким образом, я пытаюсь следовать плану и закончить второй том «Обыкновенного читателя» в последний день июня, который, увы, приходится на четверг. Прошлое лето я потратила на «Волны». Теперешняя книга безоговорочно (каково происхождение этого слова?) легче. На улице изнуряющая духота, жара. Королевский, императорский – вот слова, которые я бормочу на Тависток-сквер. Вчера было ужасно жарко, когда приехал князь Мирский⁵⁵³ со своей сомнительной болтливой русской дамой – я хочу сказать, что она очень темпераментна; у нее размашистые славянские жесты. Мирский был остер на язык, открывал рот и выдавал едкие комментарии; кривые желтые зубы; морщит лоб; уныние и страдание отпечатаны на его лице. Он провел 12 лет в Англии, живя в пансионах, а теперь возвращается в Россию «навсегда». Глядя, как оживляются и тускнеют его глаза, я подумала: «Скоро тебя пристрелят». Здесь он чувствует себя взаперти – таковы последствия войны, – но наше чаепитие это не испортило.

Приехала Вита, потом Аликс; обе «избавились» от своих книг (у Виты, говорят, плохая) и очень обрадовались⁵⁵⁴. Сегодня Вита едет на запад одна на 4 дня. Какой-то американец предложил ей £250 за 2000 слов и готов предложить мне то же самое⁵⁵⁵. Я сомневаюсь. Аликс похожа на краснокожую индианку; она такая ширококостная, с морщинами и загаром, будто индианка. Сегодня вечером я, к моей немалой тревоге, открываю дверь в совершенно новый мир и ужинаю с Кэтрин Фурс⁵⁵⁶. А вот и Морган пришел на обед. Мне пора.

29 июня, среда.

Комната была просто роскошной, к ней вела широкая лестница; просторный холл. Я пришла рано. «Какой великолепный кабинет!» – сказала я, пытаясь скрыть свою нервозность, этой старой труженице в облегающем платье и старых чулках. У нее всклокоченные волосы, огрубевшее, осунувшееся, морщинистое лицо глубоко несчастной женщины. В том освещении она почему-то показалась мне особенно некрасивой. Куда подевалась красавица Кэтрин с летящей походкой, упругими румяными щеками, решительная, властная, контролировавшая себя даже в пучинах своего несчастья? Боже, как нас травмирует жизнь! Она меняет лихую юность и красоту на этот почти невыносимый страдальческий, скорбный, пустой взгляд – взгляд бедной женщины. Украдкой приглядываясь к ней с разных ракурсов, я смогла, по мере того как шел вечер и смеркалось, собрать воедино хоть что-то прекрасное: ее глаза, маленькие, но проницательные, и жесты, свободные и смелые, хотя сильно скованные обнаженностью рук и уродливым черно-синим платьем в обтяжку. Прекрасно то, что она ничего не скрывает; не осталось в ней ни капли стеснения, кротости и сентиментальности. Какое же бледное лицо! И все же за своим столом, своим и Фоллетт⁵⁵⁷, она командовала с прежним мастерством, но неохотно, словно ничто ей не доставляет удовольствия. Она ни на минуту не расслаблялась. Весь вечер с ее лица не сходило страдальческое выражение. Ожесточить, притупить, огрубить – вот самое страшное, что может сделать с нами возраст, а ведь Кэтрин, кажется, лишь на 8 лет меня старше. Это все из-за смерти Чарльза⁵⁵⁸? Или из-за чего-то еще? Разговоры лились и брызгали. Сухой педантичный старый брюзга по имени Кэбот⁵⁵⁹, профессор Гарварда, и его невзрачная жена⁵⁶⁰, а еще многословная и рассеянная Мэри Фоллетт – вот такой был расклад, и мы сидели, пока смеркалось и холодало, все очень пожилые и уродливые. Может, я расстроилась из-за Кэтрин и боюсь, что выгляжу так же? Возможно. Потом вошел Леонард, в сером костюме и синем галстуке, загорелый, и я почувствовала, что мы все еще бодры и молоды. На прощание я поцеловала старушку Кэтрин. Да, когда мы виделись в последний раз, она ехала на двуколке; был холодный день, и Кэтрин направлялась в доки посмотреть на сокровища [?].

3 июля, воскресенье.

Всякий раз, когда я прикусываю кончик ручки, мои губы покрываются чернилами. А сейчас мне нечем наполнить свою чернильницу, и уже десять минут первого; я только-только закончила с Харди⁵⁶¹ и обещаю себе, что «Обыкновенный читатель» будет готов к среде. Сегодня воскресенье. Вчера вечером, около десяти, над нами пролетел цепеллин⁵⁶², оставив за собой белую полосу вроде хвоста. Хоть какое-то утешение, раз я не пошла на закрытие балетного сезона [Камарго].

Я убралась на столе, за которым в мое отсутствие будет сидеть Джон [Леманн]. Теперь мне надо заняться Кристиной Россетти⁵⁶³. Боже мой, как я устала от своей писанины.

6 июля, среда.

Сегодня среда, и «Обыкновенный читатель», признаюсь, еще не готов. Дело в том, что мне пришлось полностью переписать последнюю статью, а ведь я считала ее очень хорошей. Не пройдет и нескольких лет, как я соберу еще одну пачку статей. Очень много людей, с которыми надо встретиться, и вечеринок – провести. В воскресенье были Бюсси: он отстраненно-ироничный француз; она⁵⁶⁴ напряжена, обеспокоена, скорее невыразительна; денежные проблемы; инвестиции в военные облигации сгорели; их оставшийся доход составляет всего £80. «Но мы все равно поедем в Испанию в сентябре», – сказал Симон. Отправились к Анжелике; проезжали мимо похорон в Эппинг-Форест⁵⁶⁵; после обеда в поле Несса сидела и шила себе платье для балетной вечеринки; Квентин и Анжелика бродили по округе; Л. сочинял статью и разговаривал со стариком у живой изгороди. В воскресенье вечером приехал Адриан, словоохотливый и жизнерадостный, говорил о науке; потом [4 июля] мы обедали у Джеймса: Аликс красная будто индианка; хладнокровный Джеймс пытался выжать из себя хоть какие-то эмоции. Я старая подруга, причем подруга Литтона. Джеймс спрашивал, хотим ли мы забрать себе какие-нибудь книги? Кэррингтон солгала ему в ночь перед смертью Литтона, сказав, что не покончит с собой, а позже ее нашли в машине без сознания. Я спросила, насколько регулярно выходят его книги. «Просто сорняк», – сказал он об Эдди на манер Литтона.

Это были очень жаркие и насыщенные дни; завтра выходят книги: Пломер, мое письмо и письмо Хью⁵⁶⁶.

8 июля, пятница.

Ну вот, я упала в обморок в «Ivy» [ресторан], и Клайву пришлось выносить меня наружу. Любопытное ощущение. Чувствую, как накатывает; сижу неподвижно и теряю сознание; потом открываю глаза, а рядом со мной Клайв и женщина с солью⁵⁶⁷. Странное высвобождение эмоций в такси с Клайвом; абсолютное наслаждение темнотой и постелью после тряски по пути домой, жары и криков Фрэнки; все смешалось и исчезло.

Пишу это ясным утром, пока Л. инструктирует мисс К.⁵⁶⁸, как расставлять книги; не могу редактировать статьи. «Куда ни глянь – все плохо… “Северной саге⁵⁶⁹” здесь точно не место, возможно, ее лучше перенести в другую комнату… (Джон заболел; вчера был день печати; Гарольд несет чушь, хотя я надеялась на серьезную критику⁵⁷⁰. Почему я продолжаю надеяться?) Идем дальше – вот три экземпляра книги “У природы нет мелодии⁵⁷¹”, которая вообще не продается…».

О боже, у меня есть 20 минут, но я больше не могу заниматься корректурой. С каким же удовольствием я нырну в художественную прозу и свободу, когда все это закончится! Тут же пришел какой-то американец и предложил мне писать статьи за большие деньги. Я вчера вечером (говорю шепотом) послала Нессе чек на £100, а Леонард дал матери и Филиппу⁵⁷² по £50. Полагаю, £100 – сейчас самая надежная вещь в жизни Нессы, и они, надеюсь, избавят ее от всяких хлопот; Клайв говорит, что им надо сократить расходы на £600 в год. Роджеру завтра предстоит операция, говорят, неопасная. Уставший до смерти Адриан чуть было не упал в обморок на улице, но все равно зашел к Нессе, попросил воды и скоротал у нее вечер из-за капризов своей Дорис [Чепмен]. Фрэнсис как в воду глядел, назвав ее девушкой сомнительной репутации; как по мне, она похожа на треску. Мы едем в Монкс-хаус, а там блохи, тараканы и, говорят, мыши.

11 июля, понедельник.

Беру новую ручку и начинаю с чистого листа; хочу зафиксировать неоспоримый факт, что я перевязала зеленой резинкой рукопись книги «Обыкновенный читатель. Серия 2», и вот она лежит перед мной, готовая к печати, а на часах без десяти минут час. Есть лишь ощущение тяжести проделанной работы, но не славы. Рискну заявить, что это довольно приятная для чтения книга, но все же вряд ли я напишу еще одну такую. Надо найти более быстрый способ формирования сборников из статей. К счастью, делать это придется не сейчас. Теперь я возьму отпуск. Но что же я буду писать потом? Надо сесть и подумать.

13 июля, среда.

Мне снился многообещающий роман. Возможно, так и надо сочинять [во сне]. Сегодня чертовски жаркий день, а Клайва попросили отвезти Мэри Бейкер в «Claridge’s» [отель].

– О, не сочтите меня легкомысленным… Кстати, позволь узнать, кто приезжал на ужин…

– Какая-то юная леди, а еще Морган, и Л. понравилось.

Кажется, это был последний наш званый ужин⁵⁷³.

Я уже по привычке размышляю о том, как поднять себе настроение, и начну с прогулки в одиночестве по Риджентс-парку сегодня днем. Зачем, спрашивается, делать то, чего не хочется, – например, покупать шляпу или читать книгу? Старик Джозеф Райт⁵⁷⁴ и Лиззи⁵⁷⁵ – вот кого я действительно уважаю. В любом случае я надеюсь, что второй том придет сегодня утром. Райт – составитель словаря диалектов, живший ребенком в работном доме, поскольку его мать работала поденщицей. Он женился на мисс Лиззи, дочери священника. И я только что с уважением прочла их любовную переписку. Он говорил: «Всегда угождай себе, тогда хотя бы один из нас будет счастлив». А она говорила: «Скрепляй детали в одно целое и соблюдай пропорции», – размышляя о браке с Джо. Странно, как редко встречаются люди, которые говорят то, что могли бы сказать мы сами. Их отношение к жизни во многом совпадает с нашим собственным. Джо – плотный крепкий мужчина. «В некоторых отношениях я неповторим», – говорил он. «Мы должны оставить потомкам хоть что-то о Джо и Лиззи». Он привез свою старую работящую мать в Оксфорд; она считала, что из Всех Душ⁵⁷⁶ получится неплохое сообщество. У нее была тяжелая рука, и она била мальчишек. Он пишет об учебе. Иногда мне самой хочется иметь образование. Изучать звуки и диалекты. Но какой в этом толк? Я хочу сказать, что с таким разумом, как у него, можно было бы создать нечто прекрасное. Да, и ведь есть еще достижения науки, которые останутся в истории навсегда. Сейчас все знают о диалектах, и это благодаря его словарю. Он – грубый и крепкий вариант Сидни Вебба и Уолтера Лифа⁵⁷⁷; носатый, волосатый, но более юморной и напористый, чем они. Мог работать всю ночь, помыться и просидеть за работой еще целый день. Мисс Вайс⁵⁷⁸, наставница Тови⁵⁷⁹, свела их вместе, заставив Лиззи бросить ухаживать за цветами в доме священника и уехать в Оксфорд. Она женщина с характером. Не приняла предложение Джо о работе, ибо он заставлял ее чувствовать себя медведицей на цепи. Но замуж за него вышла. В 1896 году они заблудились в лесу возле деревни Вирджиния-Уотер [Суррей]; сидели целый час и вели мучительные разговоры, после чего она приняла его предложение; встретили пекаря, сели в его телегу и вернулись к мисс Вайс. Захватывающая история. Джо все знал о слугах. Он сам научился читать в 14 лет и у себя в спальне учил грамоте мальчишек, работавших на мельнице, за 2 пенса в неделю; судя по всему, он был угрюмым, но очень чувствительным человеком. Доказательством того, что я хотела бы увидеться с Джо и Лиззи, является мое желание написать ей прямо сейчас. Представляю ее прекрасное лицо с большими яркими глазами. Интересно, что же будет во втором томе?

14 июля, четверг.

«Невосприимчивость», – сказала я себе полчаса назад, откинувшись в кресле. Вот в каком состоянии я нахожусь (или находилась). Это святое спокойное приятное безупречное чувство – быть невосприимчивой к ударам, потрясениям, страданиям; быть вне зоны поражения; иметь достаточно средств и возможностей для существования, чтобы не прибегать к лести и не эксплуатировать успех; не принимать приглашений; не обращать внимания на похвалу других людей; чувствовать, что мне вполне достаточно сидеть и дышать в одиночестве за своей ширмой; быть сильной, удовлетворенной; позволить Нессе и Дункану уехать в Париж и не завидовать; чувствовать, что никому до меня нет дела, что я добилась определенных вещей и теперь могу успокоиться; быть хозяйкой своего времени; ощущать невосприимчивость ко всем высказываниям обо мне и претензиям в мой адрес; радоваться обеду наедине с Леонардом; иметь свободное время в середине дня; читать письма Кольриджа⁵⁸⁰. Невосприимчивость – это возвышенное состояние, которого я бы могла достигать гораздо чаще, чем сейчас.

16 июля, суббота.

Стелла Бенсон⁵⁸¹ вчера вечером – все такая же тихая, сдержанная, бледная, напряженная, как обычно, и такая же глухая; с пристальным честным взглядом; она сказала, что была на многих вечеринках. «Я обычно просто молчу. Чувствую, что никто из этих людей не имеет значения. Они говорят, как им понравилась моя книга… Меня наградили медалью. Пожилой джентльмен не смог вспомнить, за что именно. Просто приколол ее к лацкану. Обе мои собаки умерли. Мне нравилось, как одна из них прыгала, но это был лишь симптом болезни Стэннарда [?]. В августе я возвращаюсь на Линлон (или как-то так), грязевой остров [?]. Ненавижу Гонконг. Там играют в игры. В резиденции губернатора выдают список игр, и нужно поставить галочку напротив той, в которую играешь. Но можно и не участвовать. Именно так мы с Джеймсом⁵⁸² и поступили, поэтому и сидели вместе без дела». У нее манера говорить очень тихим, но настойчивым голосом; потом она откашлялась и продолжила – мягко, но терпеливо и настойчиво. Она вся поблекла, даже ее голубые глаза бесцветны. В то же время она практична, реалистична; говорила, разумеется, о «Пирни» [Нэнси Р. Пирн] – с неприязнью – и о зарабатывании на жизнь рассказами, и о «Harpers»⁵⁸³, и о много чем еще; говорила по делу, как женщина из рабочего класса. Потом улыбнулась своей очаровательной уверенной улыбкой. В гостиной стемнело, и она сидела, откинувшись на спинку кресла, и, не переставая, рассказывала нам очень тихим тоном о работорговле в Гонконге; о Джеймсе и его маленьком китайском эсминце, на котором служат бывшие английские офицеры; о том, как они преследуют парусные суда, которым ни за что не скрыться от погони; они выбрасывают тюки с хлопком и фланелью, и те не тонут; Джеймс поднимается на борт и обнаруживает, что палуба завалена опиумом, героином; мужчина кричит: «Эта маленькая посылка для моего отца. Отдайте». Тогда все остальные мужчины говорят, что цемент и прочее – это подарки тетушкам. Постоянно происходят столкновения. Китайские самолеты пролетают очень низко. Стрельба из револьверов. Она сидит у себя на кухне. Все жители толпятся вокруг, считая, что англичане не представляют угрозы, предлагают купить яйца. Китайские генералы приходят пообедать и ставят винтовки по обе стороны от стульев; посылают на кухню солдат проверить, что еда не отравлена. Она много пишет. Сказала, что должна мчаться домой в своем маленьком «Morris Cowley»⁵⁸⁴ и написать 8 страниц ежемесячных заметок для «Time & Tide»⁵⁸⁵. «Зачем?» – спрашиваю я. За это хорошо платят. Она купила дом в Кенсингтоне. Вернется на два года с Джеймсом, который станет просто О’Горманом. Вся такая серьезная, усталая, целеустремленная. Она мне нравится, и я была рада подписать ее экземпляр «Волн».

18 июля, понедельник.

Клайв и Мэри [Бейкер] вчера вечером; она маленькая, румяная, невоспитанная; не светская женщина; невыразительная; милая; богатая; живущая не по средствам и духовно, и материально; обладающая определенным остроумием; рассказывающая свою небольшую историю. О плохих манерах Клайва и о том, как она чуть не вышла замуж за лорда Кармартенского; могла бы стоять за прилавком табачной лавки…; язвительная, влюбленная; Клайв склонился над портсигаром Мэри; принес ее пальто (черное, дорогое); все какое-то натянутое; терпеть ее неделями невозможно; никакого престижа и блеска; немного отталкивающая, нервная, восторженная истеричная собачонка, очень похожая на ту, которая носилась как бешеная вокруг пруда. На следующий день, отправляясь в магазин ковров, Несса говорит: «Да-да, но на ум приходит скорее скоростной катер!».

21 июля, четверг.

Ох, как же я устала… Иногда мне кажется, что люди не понимают, что они делают со мной, когда просят «встретиться»; как они держат меня под палящим солнцем и как я сохну и съеживаюсь; как я не сплю по ночам, мечтая об отдыхе, – это правда. И все же знаю, что на следующий день меня снова вытащат на свет божий. Мэри [Хатчинсон] вчера; Этель сегодня; Адриан и Джулия [Стрэйчи] завтра; с понедельника – Несса и Анжелика; Том и Элизабет Боуэн; Кэтрин [Фурс] и Фоллетт; ночью мне привиделось лицо Адриана, покончившего с собой, и это не отпускало. У меня болит голова и спина, и я истощена, никаких сил. Неважно. Буду отдыхать в прохладе Монкс-хауса.

Элис Ричи позвонила мне по поводу ужина и сказала: «Я хочу сказать одну вещь. Пожалуйста, не заходите так далеко в своей следующей книге». Она только что перечитала «Волны» и сказала, что это великолепно, но чувство одиночества невыносимы. Миссис Харди⁵⁸⁶ пишет, что после моей замечательной статьи о ее муже она часто жалела, что не попросила меня написать его биографию. Если бы я согласилась, она бы дала мне все материалы. Но как же я была горда собой, когда меня попросили написать статью для ЛПТ⁵⁸⁷!

А вот мое «Письмо к молодому поэту» осталось незамеченным.

22 июля, пятница.

Мне не нравится Этель, когда она проворачивает свой мощный трюк, вернее, любой трюк, – заявляет, что все кончено; обличает меня; отрицает свою любовь; закатывает сцену; величественна, отчаянна, мелодраматична; шатка и слаба – все сразу. Нет, мне это не нравится и к тому же нагоняет тоску. Цель старомодных эмоциональных сцен заключается в том, чтобы поставить человека в затруднительное положение, и я была бы не против, но вспомнила обо всех письмах, которые надо написать, и звонках, которые надо сделать, поэтому, когда Этель, спотыкаясь, спускалась по лестнице, я крикнула ей вслед: «Тебе нужны твои письма?»