Я «закончила» «Копперфильда» и спрашиваю себя, не заняться ли мне чем-то более приятным? Неужели я не могу расправить крылья, зафиксироваться и стать разумным живым существом! Боже, какое страдание! У меня же потрясающие способности к сильным чувствам, но теперь, после нашего возвращения, я свернулась в клубок; не могу поймать ритм, заставить вещи танцевать; чувствую себя ужасно отстраненной; вижу молодость; ощущаю старость; нет, не могу выразить; думаю, сколько это может продолжаться, год или двадцать лет. Но ведь люди как-то живут, а я даже представить себе не могу, что творится у них в душе, за масками. С виду все прочно; я – лишь тело, принимающее удары один за другим; ужас перед дряхлыми лицами на вчерашней выставке цветов [в Челси]; бессмысленность всего сущего; ненависть к собственной безмозглости и нерешительности; старое ощущение бесцельного бега в колесе. Смерть Литтона, смерть Кэррингтон, желание поговорить с ним – все это оборвалось, исчезло. Идиотское письмо Эдди⁴⁹³; сварливость и эгоизм Эдди и Джона; суровость и соревновательность жизни; отсутствие пространства, которое можно было бы расширить и сказать «время остановись, постой!»⁴⁹⁴; доброта и твердость Л.; огромная ответственность, которая лежит на нем. Что делать с издательством, с Хильдой, с Джоном; женщины; моя книга о профессиях; напишу ли я еще один роман; презрение к недостатку интеллектуальных способностей; бездумное чтение Уэллса; дети Нессы; общество; покупка одежды; Родмелл испорчен; вся Англия испорчена; ужас по ночам от того, что во Вселенной вообще все не так; опять одежда; как же я ненавижу Бонд-стрит и трату денег на одежду; хуже всего эта раздробленность и непродуктивность. Глаза болят, рука дрожит.

В этот период абсолютной апатии и скуки на ум приходят слова Леонарда: «Все пошло куда-то не туда». Это было в ту ночь, когда Кэррингтон покончила с собой. Мы шли по тихой голубой улице со строительными лесами. Я видела, как в воздухе витают абсолютное насилие и бессмысленность; сами мы ничтожны; снаружи суматоха; что-то ужасающее; глупость. Может, мне сделать из этого книгу? Может, так я смогу вернуть в свой мир порядок и ритм?!

26 мая, четверг.

И вот сегодня тяжесть с моей головы внезапно спала. Я могу думать, рассуждать, сосредотачиваться и концентрироваться на чем-то одном. Возможно, это начало очередного подъема, которым я обязана вчерашнему разговору с Л. Я попыталась проанализировать свою депрессию и то, как мой разум измучен конфликтом двух типов мышления, критического и творческого; как меня изводят размолвки, потрясения и внешняя неопределенность. Сегодня утром я в своей голове ощущаю прохладу и штиль, а не напряжение и турбулентность.

27 мая, пятница.

Вчерашняя вечеринка Адриана. Цукерман⁴⁹⁵ говорит про обезьян. Дора Чепмен⁴⁹⁶ сидит на полу. Я боялась прихода Эдди и написала ему резкое, но вполне заслуженное письмо. Адриан внезапно делится воспоминаниями – говорит о своей школе, о Греции, о прошлом, как будто потом ничего не было; странный психологический феномен – его зацикленность на прошлом, когда есть и настоящее, и будущее; Д.Ч. остроумная, а Карин опоздавшая, хищная, упрямая и не поддающаяся на уговоры и утешения, но она, бедняжка, и так это понимает; глуховатая, скрюченная, грубая, низкорослая, коренастая, сбитая с толку, она все же пришла. Дик Стрэйчи⁴⁹⁷. Все эти старые элементы вечеринки разнородны и несоединимы. Мы с Л. разговариваем через силу, Дункан бродит, Несса пошла на «Тарзана»⁴⁹⁸. Столкнулись в дверях с Джеймсом и Аликс. «Идемте ужинать», – говорит Джеймс с сильным, как мне кажется, желанием подражать Литтону. Обезьяны различают свет и тьму, а собаки – нет. В «Тарзане» только человекообразные обезьяны. У людей есть каталоги снимков диких животных, которых можно взять в аренду. Вопрос, как снимался бой со львом. Выглядит натурально. Возможно, льву что-то вкололи или подрезали когти. Разговор о Греции. Разговор об Испании. Дика приняли за привидение⁴⁹⁹. Ощущение отстраненности и дистанции. Адриан мрачный, вежливый, изможденный ученый, которого Солли называет по имени; затем входят шустрые маленькие женщины, а еще Хьюз⁵⁰⁰ и, кажется, его жена⁵⁰¹. Мы откланиваемся в 23:20. Адриан вежливо благодарит за то, что мы пришли; спрашивает, какое удовольствие приносят эти вечеринки. Какое-то, видимо, приносят, а иначе эти люди не собирались бы вместе. Дождливый день, а на выходные мы едем в Родмелл. Что касается издательства, то во вторник мы должны встретиться со знакомой Гарольда и обсудить перемены; не будет ни Джона, ни Хильды – только компетентные подчиненные; Белшер возвращается из отпуска. Теперь займусь другими статьями. Думаю, за пару недель управлюсь.

1 июня, среда.

(День Дерби⁵⁰².)

О боже-боже, не нравится мне ужинать с Клайвом – совсем не нравится⁵⁰³. По правде говоря, часов в восемь я поборола свой сильный трепет по поводу одежды. «Не буду надевать новое платье, – сказала я, – вдруг надо мной посмеются». Эта философия вновь заставила меня вздрогнуть на пороге его дома, когда я увидела две подъезжающие машины мощностью по 20 лошадиных сил. И опять же я трепетала, как пламя свечи, когда обнаружила в доме только потного, неопрятного и невнятно бормочущего Рекса Уистлера. «Зачем вообще наряжалась?» – спрашивала я себя. Еще были лорд Дэвид, Би Хоу⁵⁰⁴, миссис Питер Кеннелл⁵⁰⁵. Больше никого. Ужин. Началось хвастовство! Клайв перечислял знаменитые имена. Воспоминания о Сесилах и Годольфинах: как Джек Кармартенский⁵⁰⁶ был помолвлен с Мэри Бейкер⁵⁰⁷; как глухая герцогиня⁵⁰⁸ каталась на гондоле с глухой миссис Бейкер, – но я сыграла свою роль, отодвинула подсвечник и, кажется, действительно помогла Клайву произвести впечатление на миссис Кеннелл. Она вспоминала дипломатическое общество в Токио. Клайв роскошествовал в посольстве в Риме. «Леди – (разумеется, я забыла ее имя) – Синтия Грэм⁵⁰⁹». А потом, в общении после ужина, он выложил мне все про Эдди. Он стал дразниться и язвительно сказал: «Но ты никогда ничего толком не знаешь и бываешь не в себе – вот и все, – а потом добавил: – Ну, скажи правду. У тебя же была сильная неприязнь к Эдди…». Ну-ну; эти маленькие шипы могут лишь немного поцарапать, но были и яркие моменты легкости, принесшие удовольствие, и я даже думала, что уж лучше обмениваться мыслями с этими очаровательными людьми, чем читать Руссо в своей гостиной; затем меняла свое мнение, потом опять парила и снова плюхалась в омут презрения. Нет, думаю, вечеринки Клайва мне больше не нравятся, хоть они и зажигательны. Так или иначе, я посадила слишком много заноз. Его хитрый способ отыгрываться вечно все портит. Что я такого сделала ему лет двадцать назад, из-за чего он все никак не может свести счеты? Как бы то ни было, почему бы мне не отказаться от следующей вечеринки и не закутить на своей собственной? У меня и так много планов: сегодня вечером будут Мэри, Кристабель и лорд Дэвид; завтра – Питер Лукас и Этель и т.д.

2 июня, четверг.

Вчерашняя вечеринка лорда Дэвида. Половина Лондона у него в гостях. Вечер Дерби. Огромные автомобили, набитые мужчинами в костюмах с петлицами. Румяная девушка, спотыкающаяся на Шафтсбери-авеню, под руку с молодым человеком, вся в мехах и с букетом роз. Эдвардс-сквер – очень большая, лиственная, тихая, георгианская, утонченная площадь, как и дом 41 с бело-зеленым интерьером; одна интересная гравюра, но, как по мне, больше ничего интересного: леди Солсбери⁵¹⁰ кисти Сарджента⁵¹¹ на каминной полке; дворецкий; рыжий кот; лорд Дэвид и Элизабет Боуэн беседуют у камина; еще Паффин⁵¹² и Джон Спэрроу⁵¹³. Не очень хороший ужин, скудный и постный, а я к тому же положила себе слишком много спаржи. Искусные любезные разговоры – отличительная черта Асквитов и Сесилов. «Как это верно», «да, я всецело согласен» – как непохоже на «Блумсбери». В нас больше настоящего. Но я не жалуюсь. Небольшая беседа об Эдди, потом о слезах на людях, в театре, в кино; о том, что такое трагедия; о футболе. Спэрроу – игрок, солидный молодой человек, только что вступивший в коллегию «Chancery» и по вечерам, после ужина, пишущий биографию Донна. Разговор об Одене и Наоми Митчисон⁵¹⁴; чтение вслух ее рецензии на Одена⁵¹⁵ – Эсхил⁵¹⁶ и «все такое прочее». Разговор о том, как она пришла на вечеринку с колоском в волосах; как ее группа сбивает людей с ног; как они насвинячили в отеле «Ellis» [?]; как она любит, позирует, пишет, но, по словам Дэвида, не очень хорошо. Потом говорили о немецком молодежном движении; о плохих людях; о Линдси [?], которая любит вшей [?] в волосах; о Марри. Я, кстати, надела свое новое платье, быть может, слишком белое и молодежное; вернулась домой пешком и теперь должна освежиться перед обедом с Мейнардом, Бернардом Шоу и его женой⁵¹⁷ – черт подери, ни одной идеи в голове, никакого желания быть на высоте.

3 июня, пятница.

Мне не нравятся прожорливые старушки. Это я об Этель Смит на вчерашнем ужине – грубо, конечно, но она весь вечер чавкала и налегала на утку, и спорила, а потом переела и поспешно ушла.

Заметка о Шоу. Он сказал: «Я не настолько себялюбив, чтобы желать бессмертия. Хотел бы я быть кем-то еще. Музыкантом или математиком. Вот почему я не веду дневников. Я уничтожаю все свои письма. Так делает и [пропуск в тексте]». У Бернарда были письма от всех великих людей, но однажды он просто сжег их в саду. «Только не от Эллен Терри⁵¹⁸. Ее письма – произведения искусства. Это все равно что сжечь страницу из псалтыря Латтрелла⁵¹⁹. Даже ее почерк – произведение искусства. Она писала небрежно, не задумываясь над формулировками. Я, признаться, думал, что после публикации нашей переписки стану героем, но отнюдь. Конечно, Эллен была великой и уж точно лучше меня. Фрэнк Харрис⁵²⁰ – моя биография, которую он написал, всецело о нем самом. В ней нет ни слова правды обо мне. Все биографии лживы. Он пишет, что моего отца притесняли, равно как и меня, когда я был учеником школы Уэслиан. Дезмонд Маккарти говорит, что хочет написать мою биографию, – возможно, это просто слова. Он приходит пообщаться, но я пока не могу быть с ним откровенен. Веббы почему-то выглядели одинокими, уезжая в Россию⁵²¹. Нет, он [Сидни] не стареет – я этого не заметил. Я всегда ссорился с Веббами. Видите ли, у Вебба невероятные способности к усвоению информации. Поступая в Оксфорд, он бы наверняка нашел какой-нибудь изъян в уставе и доказал свою правоту экзаменаторам. В Оксфорде он не учился, но быть правым хотел всегда. Когда мы только познакомились, мне пришлось преодолеть огромное количество бесполезных знаний. Веббу пришлось забыть то, чему его учили. Я всегда рассказываю одну и ту же историю на эту тему. Будучи ребенком, я спросил отца: “Кто такие унитарии⁵²²?”. Он задумался, а потом ответил: “Унитарии верят, что после распятия Христос сошел с креста и убежал по ту сторону холма”. Годы спустя, когда мне было лет тридцать, я гостил у Тревельяна⁵²³ в Уэлкомбе; зашел разговор об унитариях, и тут меня осенило, что это не может быть правдой, хотя я много лет представлял себе Христа, бегущего вниз по холму. Вебб был бы гораздо эффективнее, будь в нем хоть капля артистизма. Но нет. И Беатрису это приводит в отчаяние. Вот почему он плохой оратор. Люди думают, будто у меня от природы ораторские способности. Нет, мой стиль самый что ни на есть искусственный, выработанный. Я много ездил в поездах и тренировался выделять гласные. К тому же все забывают, что я ирландец, а скорость мышления у нас выше, чем у англичан. Нет, я не собираю факты и ничего не читаю, когда пишу историю. Я представляю себе, на что способны люди, приписываю людям поступки, а потом просто подбираю подходящие факты – они всегда находятся. Огромное удовольствие от радио заключается для меня в том, что я могу сидеть дома и сам дирижировать “Мейстерзингерам⁵²⁴”. Сижу с партитурой, дирижирую и прихожу в ярость, когда со мной не совпадают. Сразу видно, как часто певцы ошибаются, вступая слишком рано или слишком поздно. Бичем (тут он спел фрагмент «Волшебной флейты»⁵²⁵) вообще превратил эту медленную торжественную композицию в матросский танец. Я аж подскочил» (тут он упал на колени и в ярости сжал кулаки⁵²⁶ – ему вообще не сидится спокойно: то кулаки сожмет, то мечется туда-сюда; в конце вечера он, по словам Л., понесся к выходу так, будто ему 22, а не 74 года). Какая жизнь, сколько энергии! Какой натянутый нерв! Возможно, в этом и заключается гениальность Шоу. Невероятная живость! И почему я не читаю его ради удовольствия?! Лицо у Бернарда багровое, нос бугристый, глаза цвета морской волны, как у моряка или какаду. Он почти не замечает никого и ничего вокруг. За обедом Шоу, не останавливаясь, рассказывал истории о судьбах пьес Мейнарду, который раза три-четыре отходил к телефону поговорить с коллегами из «Savoy». В понедельник открывается сезон балета, и он не уверен, ждет их успех или провал. Люди больше не покупают билеты заранее. По его словам, раньше они бронировали места за шесть недель⁵²⁷.

Я пропустила страницу, так что вставлю сюда слова Мейнарда, адресованные миссис Шоу: «У нас все так плохо, что хуже и представить нельзя. Никогда не было так плохо. Возможно, мы переступим черту, но, поскольку такого никогда не было, время покажет. Хочу лишь сказать, что мы должны действовать», – это было произнесено тихим тоном врача, сообщающего, что в соседней комнате умирает человек, но не желающего беспокоить компанию. Слова касались состояния Европы и были произнесены за обедом, – очень интересно.

4 июня, суббота.

Вчера вечером мы остановили машину у Гайд-парка, и я наблюдала за бедняками, роллс-ройсами и другими розовыми и желтыми, очень мощными автомобилями, застрявшими в парке, словно гигантские жуки с роскошными мужчинами и женщинами, откинувшимися на спинки кресел и направлявшимися на какую-нибудь вечеринку. Автомобиль марки «Rolls-Royce» предполагает доход как минимум £5000 в год. Еще были няни с детьми в колясках; бродяги и гуляки. Лилово-серо-зеленые деревья, окрашенные в ярко-розовые и желтые тона; боярышник и бобовник⁵²⁸, приглушенные, словно находившиеся под водой в тот пасмурный, дождливый, грозовой желтоватый вечер. Мы доехали через Вест-Энд – еще большие пробки, – порой по обочине.

Это написано не столько ради исторических фактов, сколько для того, чтобы избавиться от мыслей о мемуарах мадам Болотиной⁵²⁹. До сих пор чувствую их вкус во рту. Странно, что плохая литература так популярна, и еще более странно, что эта эмоциональная, невероятно плохо написанная книжонка дорога автору, как ребенок, раз писательница доставила ее лично; она посвящена бурной и суровой русской жизни, но по качеству слабее даже мемуаров миссис Бартоломью⁵³⁰.

6 июня, понедельник.

Вчера вечером, в воскресенье, ужинали у Клайва. Только что вернулись из Уилтшира. Жарко. Хорошее настроение. Несса разогревает ужин. К. ссорится с Лотти – слишком много блюд – слишком много суеты – ее фигурно сложенные салфетки – болтовня; сплетни; балет; нападки на «Принца-консорта» Болито⁵³¹; Квентин считает Наполеона⁵³² привлекательным; Клайв уверяет его, что он ошибается; история о влюбленности Мериме⁵³³ в императрицу-мать [?]; зашел разговор о Томми и Рэймонде.

– Рэймонду нужен древовидный куст, – говорит Дункан.

– Томми оценил бы, а Рэймонд – нет, – отвечает Несса.

– Томми – крикливый гусь и обретет счастье с прекрасной молодой женой, – говорю я.

Несса смеется; они отвечают, что в этом-то и вся проблема – он не счастлив.

– Что может быть хуже этой пытки?! – восклицает Клайв и говорит, что согласился бы попробовать пожить с ней на Лэмбс-Кондуит-стрит⁵³⁴, чтобы было потом что вспомнить (он всегда такой романтик в вопросах любви).

– Он падает духом, – говорит Несса. – Ангус⁵³⁵ больше не любит его, как и Барбара [Багеналь].

– Рэймонд может превратить свою жизнь в роман, – говорю я, – а Томми, завсегдатай пабов, не может.

– О нет, он может, – отвечает Несса.

– Рэймонд – завсегдатай гостиных, – раздраженно отвечает Д. (он был рассержен сплетнями о Кассисе).

Идем спать. Один из них говорит: «Я обедал с миссис…, и у нее есть милейший щенок семи недель от роду».

13 июня, понедельник.

Вернулись после отличных выходных в Родмелле: никаких разговоров, мгновенное глубокое и безопасное погружение в чтение книг; потом сон, кристально-чистый, под шепот майского дерева, напоминающий своим шуршанием плеск волн, с зелеными дорожками в саду и изумрудными холмами; потом пробуждение в жаркий тихий день; ни одного постороннего человека, никаких помех; только мы; долгие часы. В честь этого события я купила маленький письменный стол, а Л. – пчелиный улей; еще мы ездили в Лэй [?], и я всеми силами старалась не замечать этих серых сараев. Пчелы роились. Сидя после обеда, мы слышали их снаружи, а в воскресенье они роились коричнево-черным пятном у надгробия миссис Томсетт. Мы сновали между могил в высокой траве, а Перси облачился в длинный макинтош и шляпу с сеткой. Пчелы летают со свистом, будто стрелы Амура, страстные, сексуальные; сплетают в воздухе узоры, перекручиваются; воздух полон вибрации, красоты этого жгучего стреловидного желания и скорости; я до сих пор считаю трепещущий пчелиный рой самым сексуальным и чувственным символом. Домой сквозь узкие туннели, пещеры зелени в саду с розовыми и желтыми будто бы стеклянными цветами – рододендронами. К Нессе. Адриан сказал Карин, что хочет расстаться, но она возражает. По его словам, осенью они разъедутся.

На прошлой неделе было ужасно много людей, целая толпа, включая Дорис [Чепмен] и Адриан; она похожа на хищную рыбу – круглая ротовая щель на бледной плоти; уродливое платье в полоску, – хотя Несса считает ее милой. Не знаю, как она вообще может кому-то нравиться. Позвонила Вита – они с Гарольдом придут сегодня на ужин, – потом Этель; я предвкушаю свой двухнедельный отдых.

18 июня, суббота.

Звонит Адриан и спрашивает: «Не подскажете, где можно снять две комнаты? Мы в муках делим вещи». Он уходит, а Карин остается, или наоборот, – я не поняла. Джон теперь будет консультантом, его условия пересмотрены; мисс Скотт-Джонсон⁵³⁶ станет постоянным менеджером; мне придется больше участвовать и помогать Джону, а не сидеть здесь «с красным крестиком на двери, не позволяющим ему входить». Я советую ему быть более сговорчивым и менее привередливым. Он жаждет влияния и власти, чтобы публиковать книги друзей; хочет выпускать журнал, но нет денег; перебивается от получки до получки; вынужден экономить; живет с Пегги⁵³⁷ в Пимлико⁵³⁸. Не слишком ли я отстраняюсь – отчасти для того, чтобы не чесать языком, отчасти чтобы заниматься своим делом? Быть более отзывчивой не помешало бы, но уж слишком много людей надо увидеть и слишком много дел переделать, и все же я люблю пробовать новые подходы. Он говорит, что Л. «такой глубокий, вечно все планирует и никогда сразу не объясняет, что у него на уме, поэтому я не знаю, как себя вести». Мы, смею предположить, обсуждали все это в сумме часов десять. Этель контролировала себя больше обычного. Головные боли не дают покоя. Ох, а еще я, господи боже, доделываю «Обыкновенного читателя»; закончила последнюю статью и надеюсь завтра отправить ее в печать. Критика Дезмонда скорее поднимает мне самооценку – задеть она точно не может. Он человек слова. Респектабельный, резкий, проницательный, точный⁵³⁹.

Частный показ Нессы и Дункана. От Тэтлока⁵⁴⁰ пахло выпивкой. Грациозные люди искусства. «Agnew’s»⁵⁴¹. Миссис Грант⁵⁴². Миссис Рендел⁵⁴³. Хождение от картины к картине; встретила Этель, всю в синем, и Квентина; она рассказывала нам в «Stewarts’s»⁵⁴⁴, как мисс Лидделл [?], в стельку пьяная, грохнулась с лестницы в Мальборо-хаусе.

24 июня, пятница.

Вот-вот поедем в Монкс-хаус на две недели. Вчера вечером ужинала у Хатчинсонов, сидела между Дезмондом и лордом Балниэлем⁵⁴⁵. Лорд⁵⁴⁶ и леди Дервент⁵⁴⁷ тоже были там; лорд Дэвид отсутствовал только из-за растяжения лодыжки, а лорд Чичестер