Сегодня (в субботу) мы ездили в Кью. Подснежники, карликовый цикламен, несколько миниатюрных рододендронов⁵⁶⁰; сквозь траву и мертвые листья пробиваются ростки пролеска⁵⁶¹ и шафрана⁵⁶².

27 января, воскресенье.

Едва выйдя из дома, мы столкнулись с Дезмондом, резко появившимся из-за угла. Это перечеркнуло наши надежды на уединенный вечер, но все же наименее жестоким образом. Вместе мы прогулялись в Олд-Дир-парк. Дезмонд выглядел подавленным, на лбу проступили морщины, и он все охал: «О боже, боже, боже!» – думая в перерывах о войне, я полагаю, или о личных проблемах. На самом деле, мне показалось неприятным, что в общении с ним приходится избегать некоторых вопросов: «когда выйдет твоя книга?»; «взяли ли в печать роман Молли?»; «что ты сейчас пишешь?» и т.д., – такие темы, вероятно, ранним утром его особенно угнетают. Мы напоили Дезмонда чаем и обсудили прогресс психологии со времен Шекспира. Л. отрицал это, а я отстаивала. Дезмонд считает Отелло и Дездемону очень примитивными, но полагает, что мы неплохо представлены в мире художественной литературы. Лично я нахожу себя в нем совершенно неизвестной. Обсуждали, нужно ли записывать мелкие события короткими сценами; должна ли беллетристика быть похожей на жизнь; есть ли у Теккерея глубина?! Недавно Дезмонд прочел несколько «Ньюкомов⁵⁶³» и не нашел в них никакой глубины – только очаровательную пульсацию традиционной образности. Переходим к поэзии Боба [Тревельяна]: «Хороший рядовой поэт», – говорит Дезмонд, – но он не совершает открытий через свой внутренний мир, а лишь смотрит на повседневность и подбирает нужные фразы, классические и потому вечные. Лично я этого не понимаю. В кармане Дезмонд принес книгу Энид Бэгнольд⁵⁶⁴ и теперь, я уверена, подумывает написать собственную рецензию. Я не собираюсь этого делать, после того как взглянула на ее мысли. Энид убедила его написать о румынском принце⁵⁶⁵, чей голос, сказал он, самый красивый в Лондоне. Дезмонд позвонил ему (чтобы объясниться, почему опоздал на ужин), и я услышала мягкий нерешительный голос, запинающийся на длинных словах и звучащий довольно романтично в телефонной трубке. Наконец он ушел. Сделавшись довольным и говорливым, Дезмонд был готов остаться и рассказать 4-й акт «Иренаиды⁵⁶⁶» – остался бы и рассказал, не намекни мы, что ему пора.

28 января, понедельник.

В понедельник я отправилась долечивать свой зуб, а потом на чай в Клуб, который становится, как сказал Голди, «местом семейных встреч». Вы входите и видите полдюжины пар ног, протянутых к камину со всех сторон. Вы слышите, по крайней мере я слышала: «Это вопрос революции или эволюции», – а затем, наслушавшись, ищете «Manchester Guardian», ускользаете от Сильвии Уитэм и прячетесь ровно на 10 секунд. Фредегонда с извинениями прорывается через газетную преграду: «Ох, они такие ужасно скучные, а мне надо поговорить о чем-то кроме политики». Этим чем-то, насколько я помню (сейчас уже суббота), были Оттолин, Аликс, поэзия, любовь, пока Боб, поглядывающий в нашу сторону, не выдержал и не подошел к нам, размахивая удлиненным корректурным оттиском⁵⁶⁷ и интересуясь, не секретничаем ли мы. «Не повезло», – ответила я, и он, успокоившись, поведал нам свои обычные литературные сплетни. Сначала Боб рассказал, что Клайв предлагает купить «Egoist⁵⁶⁸» и выпускать рецензии блумсберийцев, а затем спросил, что мы думаем об Уэйли⁵⁶⁹ и т.д. и т.п. Такой он осуждающий, этот любитель скандалов, но невинный и неутомимый, как всегда. Я поехала домой, где, конечно же, случился налет. Ясная ночь сделала его неизбежным. С восьми вечера до 01:15 мы перемещались между угольной ямой, кухней, спальней и гостиной. Не знаю, сколько в этом страха, а сколько скуки, но результатом стал дискомфорт, по большей части связанный с тем, что пришлось 4 часа вести смелую и шутливую светскую беседу со слугами, дабы предотвратить истерику. На следующее утро

29 января, вторник.

последствия налета были сметены Барбарой:

– Вирджиния, я не приду в пятницу, потому что выхожу замуж.

– Замуж?

– Да, за Ника.

– А Саксон?

– Саксон не возражает. Не нужно ничего менять. Мы все согласны.

Таков итог. Лично я не думаю, что она хочет замуж, но убедила себя, что ей это нужно. А ужас от возвращения Ника через месяц делает Барбару еще более мрачной, чем обычно. Она не выказала никакого желания поздравлений или шумихи, осталась у нас и занималась печатью, как обычно. Ожидая очередного налета, мы попросили ее поспать. На этот раз он начался в 21:10, по крайней мере в это время прозвучало предупреждение. Аэроплан пролетел над домом около 23:30. Вскоре стрельба была уже так близко, что мне не захотелось идти за парой туфель в спальню. Мы разложили матрасы на кухне и, как только стих первый шум, легли на них вместе с Барбарой, а Л. остался на кухонном столе – прямо-таки картина жизни в трущобах. Один взрыв раздался совсем близко, но через час мы услышали горн и вернулись в постели. Глухой звук, который Л. выделил среди остальных, был взрывом бомбы в Кью. Кажется, девять человек погибли. Слуги стали плаксивыми, а Лотти начала объяснять, как эти налеты влияют на ее голову, – намекают, что мы должны покинуть Лондон.

30 января, среда.

Концерт и чай с Оттолин. Она разместилась в самой маленькой спальне отеля в Блумсбери, линялая, подавленная, неопрятная и чересчур разодетая. Не так много интересных разговоров, хотя она дружелюбна и не столь властна в некоторых вопросах, как обычно.

31 января, четверг.

Весь день стоял густой туман. Мы вдвоем набирали текст. Выйдя из дома за булочкой к чаю, мы достаточно надышались свежим воздухом. Помню, как были рады, во-первых, туману, во-вторых, уединению, поскольку Барбара ночевала в Хампстеде.

1 февраля, пятница.

День клочьев тумана. Прошлой ночью, говорят, стоял сильнейший за 30 лет туман, и несколько пожилых джентльменов, спасаясь от налета, перешагнули через край платформы и были раздавлены⁵⁷⁰. Одна кухарка упала в Темзу. Люди шли и стучали по нашим перилам, чтобы не сбиться с пути. Л. уехал в Лондон и, вернувшись домой в 22:30, сообщил о звездной ночи и ясном дне. Но с наступлением ночи здесь вновь сгустился туман.

2 февраля, суббота.

Первая прогулка за долгое время. Влажный, слегка туманный день. Когда мы выходили, звонили похоронные колокола, а на обратном пути – свадебные. На улицах у магазинов очереди людей за мясом. Гул невидимых самолетов. Обычный счастливый вечер вдвоем, по колено в бумагах.

3 февраля, воскресенье.

Воскресенье на Гайд-Парк-Гейт вновь стало светским днем, как раньше. Светскость началась рано, по крайней мере для Л., когда пришел печатник Риддел [неизвестный], как мы надеялись, чтобы предложить станок, а на деле – сообщить, что станков нет. С ним была подруга. Я подслушивала за дверью в ванной. Вернувшись с прогулки, мы обнаружили Голди, а потом явилась Пиппа⁵⁷¹, удивительно неопрятная, какими становятся все женщины Стрэйчи при малейшей провокации⁵⁷². Без определенной степени привлекательности не стоит быть тщеславной – так они рассуждают, я полагаю. Разговору мешало подозрение, что она джингоистка⁵⁷³ и весьма старомодного типа, к которому мы привыкли. У нее есть обескураживающая и одновременно достойная привычка молчать, когда она не согласна. Именно так Пиппа выразила несогласие, когда я сказала, что считаю совместное ведение домашнего хозяйства (подразумевая ночевки) улучшением старого стиля. Голди метко стрелял своими стрелами; моя единственная критика по отношению к нему касается чувств, которые вызывает его подход. Уж слишком большое значение они придают внешнему виду, эти престарелые важные шишки, и все же… И все же Пиппа причудливо поблекла, постарела и выглядела потрепанной. Она говорила о былых вечеринках, о Г.Б. Смите⁵⁷⁴, Джордже Дакворте⁵⁷⁵, Джеке Хиллзе⁵⁷⁶ и Рождестве в Корби. Она считает, что та жизнь еще возможна и упомянутые люди куда более «цивилизованные», чем наши «короткостриженки⁵⁷⁷». Однако сейчас у нее нет времени на общество: она занята суфражизмом, который нынче превращается в борьбу за равенство днем и ночью. «К счастью, – говорит она, – есть люди вроде вас, которые держатся от всего этого подальше. Главное, чтобы такие оставались, а у вас была экономическая независимость или возможность ее достичь. Это самое важное. Нет, я не умная. Меня всегда больше заботили люди, чем идеи, а теперь мне пора. У меня есть дела. Здесь же я рискую разлениться, чего делать не стоит». И она уехала. До меня вдруг дошло, что с возрастом взгляды не меняются, а остаются теми же, но блекнут и увядают. Это касается и Голди. Вечер в одиночестве.

4 февраля, понедельник.

Отвозила в «Times» статью о Кольридже⁵⁷⁸ и опять заблудилась – отчасти из-за множества водных каналов. Встретилась с Л. в Клубе, где люди в кои-то веки согласились на тишину и уединенное чтение книг, поэтому мы были предоставлены сами себе. Открыли бутылку сахарина⁵⁷⁹ – так мы экономим сахар.

5 февраля, вторник.

Карин приехала к чаю, чтобы прочесть свою лекцию. Она напоминает мне одну из наших потерянных собак, в основном Тинкера: носится по комнате, обнюхивает ножки столов и стульев, виляет хвостом изо всех сил и вгрызается в разговоры, словно у нее острые клыки, и, как пес, ест она тоже много. Эта чрезвычайная энергичность, возможно, связана с глухотой. Она стала большевичкой⁵⁸⁰ и предложила свои услуги Лейбористской партии⁵⁸¹ в надежде, что ее отправят заниматься организацией избирательных участков по всей Англии. Карин устала читать и писать – ей это никогда не нравилось, – а теперь она чует схватку и хочет быть в гуще событий. Странным образом социализм⁵⁸² въедается в наших друзей. Они с Адрианом недовольны своим положением и хотят зарабатывать больше – отчасти из-за того, что половина их доходов зависит от миссис Б⁵⁸³. Карин хорошо выступила с докладом о Лиге Наций⁵⁸⁴, хотя говорила слишком быстро. И все же разница в образовании очень заметна. Думаю, слушатели приняли ее тезисы. Я была удивлена услышать, что по окончании мероприятия она испытала огромное облегчение. Карин осталась на ночь, а следующее утро, если подобное сравнение вообще уместно, стоило мне потери зуба. Более того, она сидела у камина, а мне в разговоре с ней приходилось кричать. Но я понимаю, что ее энергия, ее непритязательный или критичный, но великодушный и пылкий ум, ее честность и стабильность станут для Адриана надежной опорой…

Согласно записям Леонарда, в среду днем (6 февраля) он ходил с Вирджинией к доктору Крейгу, который сказал, что ее вес слишком мал для здорового человека; затем Харрисон удалил ей зуб под газом. На следующий день они обедали с Мейнардом Кейнсом на Гордон-сквер, чтобы встретиться с Элизабет Асквит⁵⁸⁵, которая не пришла, зато были Молли Маккарти и Дункан Грант. В пятницу Вирджиния заболела инфлюэнцей, и пришлось вызвать доктора Фергюссона⁵⁸⁶. 19 февраля Вулфы уехали в Эшем и оставались там до 1 марта; в Эшемском дневнике за этот период записей нет.

2 марта, суббота.

Какой смысл дописывать предложение, брошенное месяц назад? И вот мы здесь. Вечер. Час назад я вернулась из Эшема, вернее, из Чарльстона. После отъезда Карин в ту среду у меня началась какая-то рутина. В пятницу я заболела и пролежала в постели 8 дней, а во вторник через неделю [19 февраля] мы поехали в Эшем. Больше всего я недовольна тем, что была отлучена от пера, – поток жизни оборвался. Кроме того, я ни с кем не виделась и в течение 5 дней не могла читать, но в конце концов прочла Морли и других авторов, хотя чтение с целью убить время – довольно нудное занятие. Меня попросили написать книгу для серии «Мастера XIX века⁵⁸⁷», что вообще не представляется возможным, и после недолгих раздумий я отказалась. Но я записываю это, чтобы, с одной стороны, придать дневнику официальный вид, а с другой – ради фиксации состояния среднего возраста. Провинция, несомненно, развивает духовную сторону жизни. Помню, с каким восторгом я однажды сидела в саду, читая Шекспира, и по меньшей мере раз в два дня мы гуляли в Саутхиз за молоком – нам полагалась только кварта [≈ 1,14 л] в день за 7 пенсов. Сад подает большие надежды. Л. вскопал внушительных размеров грядку вдоль нашей дорожки и пересадил в нее растения с круглой клумбы. На деревьях виднеются почки. На другой стороне холма – овцы в загонах. Мы ни с кем не виделись 9 или 10 дней, и я не написала ни одного письма, но дни все равно таяли один за другим, как снежки на солнце. В четверг [28 февраля] с ночевкой приехала Несса, и в пятницу вечером мы с ней вернулись в Чарльстон, а Л. отвез слуг в город. Только что приехал Генри Мосс⁵⁸⁸. К моему облегчению, Несса и я успели выпить чай в гостиной наедине, а все остальные собрались только к ужину. Мосс и миссис Бреретон производят впечатление продажных и купленных гостей, что не очень приятно. Миссис Б. – пожилая, крепкая, непоколебимая женщина, чья честность была ее главным капиталом в жизни. Своей профессиональной компетентностью и самообладанием она очень напоминает медсестру Рид⁵⁸⁹. А вот таких как Мосс встречаешь повсюду. Он – бледный, невзрачный и незначительный молодой человек – либо чересчур застенчив, либо чувствует себя не в своей тарелке. Мы поддерживали беседу как могли, без какой-либо помощи с его стороны, и, хотя миссис Б. говорила из чувства долга, она не позволяла расцвести в ее присутствии ничему интересному, буквально и трезво воспринимая все высказывания. Энн, ее дочь, гораздо более очаровательна, чем можно было ожидать, хотя испытания браком и бедностью явно преждевременно сгладили обаяние миссис Б. Она называла Г. Мосса «приемным сыном», что оправдывало их уход после ужина в его спальню, где они намеревались сочинять истории для субботнего выпуска «Westminster⁵⁹⁰». В субботу утром Несса, Дункан и я сидели в студии и сплетничали. Часть времени мы обсуждали искусство – самое приятное из того, чем мне нравится с ними заниматься. Они говорят, что сегодня в Англии нет настоящих художников и даже людей, подобных КМ или Форстеру⁵⁹¹, с кем стоило бы обсуждать свое творчество. Во Франции все наоборот. Несса показала мне письма Саксона, который сделал ее своим доверенным лицом. Он очень несчастен и с присущей ему щепетильностью описывает моменты своих взлетов и падений, возбуждения и депрессии. В одном из писем он говорит о том, насколько странно больше ни о чем не переживать и что смерть столь же привлекательна, как и жизнь. За этим последовали подробности о его здоровье. Мы также обсудили общественный страх, который в каком-то смысле смыл цветение бедного старого Дезмонда и поглотил бы Мейнарда, будь он художником. Я покинула их в 13:15 и шла под сильным ветром с двумя пакетами в Глайнд через парк. Домой я вернулась к чаю, встретив по дороге Л., покупающего «Hanwell Gazette⁵⁹²». Обнаружила письмо от Саксона, несколько отстраненное – не могу не думать об этом – или, по крайней мере, показывающее, что в этом кризисе я для него точно не доверенное лицо. Чудно, как один человек выбирает другого, находясь в состоянии, не вполне знакомом тому, кого он выбрал. Я должна была узнать обо всем еще прошлой зимой.

3 марта, воскресенье.

Мерзкий ветреный день. Отправила, наконец, свою статью о Конраде⁵⁹³ и напечатала несколько этикеток⁵⁹⁴ для Банни, но в итоге мы остались дома и были очень счастливы.

4 марта, понедельник.

Сегодня Л. отнес еще 4 страницы в типографию на печать. Будучи бесполезной в данном деле, я отправилась пообщаться с Лондоном в три свои обычные места: «Mudie’s», Лондонскую библиотеку и клуб «1917». С визуальной точки зрения Лондон был в наихудшем состоянии, как уборщица средних лет, убравшая назад волосы со своего сурового лба. На Сент-Джеймс-сквер построили целую группу домов⁵⁹⁵, чтобы укрыть какое-то министерство, я полагаю. Странно видеть все эти отверстия, проделанные в стенах и крышах, чтобы деревья нормально росли. Некоторые клерки смогут вытирать свои чернильные ручки прямо о стволы деревьев. В Клубе я обнаружила молчаливую группу незнакомых мужчин и Аликс, которая сидела неподвижно, словно статуя, читая книгу Берти Рассела⁵⁹⁶. Я отвлекла ее, хотя это противоречит моим принципам, и мы вместе пили чай. Главная новость Аликс в том, что они с Саксоном собираются жить в доме Фейт после Пасхи и остаться там на время войны и на 6 месяцев после нее⁵⁹⁷. Полагаю, они видят нечто комичное в объединении своих безнадежных влюбленностей, и действительно нельзя не улыбнуться при мысли о тишине, в которой каждый из них будет думать о ком-то другом, и не кажется, что их связь приведет к большому и чувственному сотрудничеству, но план, очевидно, хороший. Первой он пришел в голову миссис Бриджмен, экономке, решившей, что двум таким спокойным людям надо жить вместе. На этот раз я постаралась говорить тихо, серьезно и по возможности сочувственно. Аликс говорит, что чувствует, будто я «плыву по течению», и она не против, что мое процветание напоминает ей и Фредегонде обо всем, чего им не хватает. Но почему Ф. должно чего-то не хватать? Я оставила Аликс сидеть в Клубе, как, думаю, она всегда сидит там, пока не выключат свет или Джеймс на заберет ее на ужин. Какой она будет в 45 лет?