– Считаю, нам нужно посетить все эти точки на карте, – сказал Ирионус. – Во-первых, следует узнать, что осталось от наших городов. Во-вторых, найти людей. Вдруг еще кто-то сумел сохранить силу единорогов?

– А что мы будем делать с городами? – грубовато перебил его Керт, который никогда не отличался наличием такта.

Ирионус неуверенно пожал плечами

– Предлагаю в каждом городе поставить своих наместников! – продолжил Керт.

Естествознатели заволновались.

– А зачем? – запальчиво воскликнула Иоанта. – Зачем нам города, когда нет больше естествознателей?

– Но мы-то есть! Будем владеть ими по своему усмотрению.

– Нет, лучше нам всем разойтись и жить с обычными людьми, не показывая способностей, – возразил Индолас.

– «Началось…» – подумалось скучающему Норогану.

Итак, принялись решать насущные вопросы. Кому, дескать, отойдет та земля, кому – другая. Еще не успела закончиться война, и где-то в мраморном дворце отсиживался Вингардио с кучкой жалких слуг, а они уже производят раздел мира. Нороган в целом был не против. В конечном счете и земельный вопрос когда-то следует решить, особенно если ты молод, амбициозен и достаточно самолюбив. С другой стороны, какой смысл владеть городами, если в них нет жителей? Всегда приятнее повелевать кем-то, нежели самим собой.

– Друзья! – с мягким укором воскликнул Ирионус, призывая всех к тишине. – Совет Двенадцати собрался вовсе не для того, чтобы делить земли. Нам лишь надо осмотреть бывшие владения естествознателей и узнать, остались ли в городах живые люди. Потом мы вновь соберемся здесь же и окончательно решим, что делать.

– А как мы поступим с Вингардио? – опять прогромыхал Керт. – Убьем его?

– Проявим снисхождение к врагу. Он теперь бессилен, какой смысл его убивать?

Нороган был полностью согласен с предводителем. На кой единорог им сдался старик, потерявший память? Это неблагородно, в конце концов, продолжать его преследовать.

– Надо разделиться и осмотреть все наши земли. Кто хочет отправиться в Рабилон? – настойчиво спрашивал Ирионус.

Оказалось, что туда пожелали отправиться почти все. У многих оставались непризрачные дома в Рабилоне, другим просто хотелось быть вместе.

– Мы с женой поедем в Аркоим, после чего осядем в Делии. Надеюсь, вы не будете против, – произнес Ирионус, вопросительно глядя на остальных.

Они ждали ребенка, разумеется, никто не был против.

– Индолас поищет Вингардио и осмотрит Воронес. Остальные все вместе переместятся в Рабилон, после чего разделятся – одни уйдут в Галвестан, другие в Пальмиро. Через год Совет Двенадцати воссоединится; мы будем вооружены знаниями и совместно решим, что предпринять далее. Есть ли какие-то возражения?

Несогласных не было. Да и к чему спорить, если предложение выглядело логичным, легко осуществимым, а для кого-то даже заманчивым.

– Я не поеду в Рабилон, – вдруг виноватым голосом проговорила Павлия. Нороган с интересом вскинул голову и обратился в слух.

– По какой причине? – поинтересовался Ирионус, смерив девушку строгим взглядом.

– Я не естествознатель, и перемещения мне, увы, недоступны. А длительные путешествия не столь благоприятны в моем… положении…– Павлия сбилась и замолчала покраснев.

Нороган заинтересованно взглянул на подругу. До чего же хороша, особенно когда краснеет!

– Мы тоже ждем ребенка, – смущенно ответил за жену Доланд. – Я один отправлюсь в Рабилон, после чего, прошу простить меня, вернусь к жене в Гераклион.

Естествознатели бурно отреагировали на это радостное заявление; принялись дружно хлопать и поздравлять пару. Это были лучшие новости с момента окончания войны. Появление новых жизней взамен ушедших.

Однако Нороган стоял оглушенный. Удар обрушился, безумные надежды его сгорали дотла, и не оставалось ничего, кроме этой невыносимой тупой боли. Кажется, он тоже натянуто улыбался и поздравлял, пожимая руки обоим счастливцам. Ему вдруг стало дурно до тошноты. Нороган тихонько отошел в сторону, принявшись пристально вглядываться в причудливые витражи, словно надеялся отыскать в них изъян. Вдруг он ощутил на своей спине легкое прикосновение и вздрогнул всем телом. Позади него стояла Павлия и робко улыбалась.

– Не прошло и часа, а ты уже пресытился нашим обществом? – с грустью спросила она. – Вроде так давно не виделись…

– Не люблю я эти земельные вопросы, – насмешливо хмыкнул Нороган, поспешно натянув на свое красивое лицо вымученную улыбку.

– Послушай… Я знаю, война закончилась, и переживать не стоит… Однако мне не очень нравится идея нашего разделения…

– Не волнуйся, со мной будет все в поря… – шутливо начал Нороган, но Павлия бесцеремонно перебила его.

– Присмотри за моим мужем. Я знаю, вы с ним особенно дружны. Пообещай, что не оставишь его в беде и защитишь, если потребуется!

– Все будет хорошо! Это же наши собственные города, какой от них ждать угрозы? И потом, я столько раз бывал в Рабилоне…

– До войны.

– Война закончилась, крошка.

– Пообещай.

– Клянусь, – хрипло произнес Нороган, театральным жестом прижав правую руку к сердцу, и резко отвернулся. Вышло немного искусственно, но разве в том есть его вина?

– Не надо клясться. Достаточно одного обещания. Спасибо тебе! – Прозвучало за его спиной. Он не шевелился и, казалось, даже не дышал, и Павлия медленно отошла от него, оставив в одиночестве.

Нороган продолжил всматриваться в причудливый узор витражей, особенно ни о чем не думая. Мысли его разрознено сменяли одна другую, ни на чем не останавливаясь и ни на что не решаясь. Он как будто бы даже уснул, только продолжая стоять на ногах. На заднем фоне снова решались какие-то важные и весьма скучные вопросы. Вечно несогласному со всеми Керту было невдомек, зачем им отводится так много времени на исследование городов. Они же естествознатели – могли переместиться туда в два счета, равно как и вернуться. Но Ирионус проявил себя крайне щепетильным в этом вопросе. Их предводитель настаивал на том, чтобы они не только просмотрели города, разрушенные библиотеки и дома, но еще и окрестности, чтобы найти следы естествознателей. Вдруг кто-то еще остался и ушел в города людей, находившиеся близ поселений Вингардио? Следовало их найти и уведомить о том, что теперь им нужно держаться вместе. Нороган смутно осознавал важность сего вопроса. Возможно, дело крылось в боязни Ирионуса, что оставшиеся естествознатели начнут по своему усмотрению пользоваться силой? Пока города принадлежали Вингардио, тот весьма строго следил за исполнением закона. Одно из самых главных правил – нельзя пользоваться силой вне городов. Санкции за несоблюдение этого важного принципа были довольно суровыми. Но теперь уже нет никакого контроля, равно как неизвестна судьба самого Вингардио. Поэтому Ирионус решил все взять на себя. Что ж, он прав. Жаль только, и ему вскоре придется отойти от дел. Нороган не понимал и в какой-то степени даже презирал это новомодное веяние, связанное с рождением детей. В самом деле, разве они еще не слишком молоды для подобных свершений? И потом, разве у естествознателей так мало забот, чтобы думать еще и о своем будущем потомстве?

Лицо Норогана презрительно скривилось, ибо он сам не любил, да и не хотел иметь детей. Краем уха он услышал следующую сентенцию, которая привела его в особое раздражение:

– Как вы назовете его?

– Инкард. – Мелодичный голос Павлии.

Доланд, Инкард, они что, издеваются? Специально выбрали слово, которое будет рифмоваться с именем отца? Хотя, почему бы и нет? Нороган в сердце своем постарался ощутить радость за друга, однако не смог, как ни пытался. Видимо, любовь и привязанность иного толка были слишком сильны. Ему сделалось дурно, и он захотел выйти подышать морским воздухом.

Подойдя к крученой лестнице, он принялся подниматься, перешагивая за раз по несколько ступеней. Никто не заметит его отсутствия; хотя значимость его превышала любого во сто крат – ведь на войне он сделал больше всех. При этом, они себя ведут так, будто его нет.

В куполе имелась дверь, которую следовало открыть, чтобы выйти наружу. Нороган сделал это и оказался на небольшом мостике, который вплотную подходил к скале. Там лестница продолжала подниматься дальше, плотно огибая черный неприветливый гранит. Сразу стало свежо, почти холодно; здешние ветра не располагали к вечерним прогулкам. Впрочем, Нороган мог одной лишь своей силой усмирить непогоду, но ему не хотелось, ибо в сердце его тоже бушевал ураган, под стать местному климату.

Он уверенно поднимался все выше и выше, покуда не достиг последней панорамной площадки, совсем крошечной, возведенной на самой вершине скалы. Уже начинался прилив, и воды нетерпеливого моря наползали на янтарно-желтый песок, пожирая его синими ненасытными волнами. Опасное время для прогулок вокруг дворца. На каменной площадке была выведена надпись крупной вязью на сверуйском – прихоть Вингардио, который обожал древние языки. Смысл или, вернее, точный перевод сего послания был таков:

– Если сомневаешься в нашей силе, то посмотри на наши творения.

Тщеславное, самоуверенное заявление. Когда-то Вингардио бесспорно был силен, однако теперь его величие можно было легко поставить под сомнение. Да и в чем, собственно, оно выражается? Неужели в количестве дворцов и роскошности замков, которые спустя какое-то время превратятся в тлен? Тем более, речь идет о естествознателях, способных возвести подобное «величие» в два счета, не прилагая никаких усилий. Даже Шуханер строили не без использования способностей единорогов, хоть и по обычным чертежам лучших инженеров.

Нороган задумался, целиком погрузившись в мрачные мысли. Прохладный морской ветер здорово освежал его, помогая справиться с внезапно обострившейся дурнотой. Вдруг он почувствовал за спиной легкое движение и резко обернулся. Военная привычка всегда быть настороже.

– Я так рад видеть тебя сегодня! – с чувством произнес Ирионус, приобняв его за плечи. – Увы, так мало осталось естествознателей. Многие погибли на войне, иные лишились силы. Только двенадцать…

– Хорошее число, есть в нем какая-то полнота, – беспечно пожал плечами Нороган. – Что до твоей радости, то и я разделяю ее вместе с тобой. Жаль только на Совете ты ни словом не обмолвился о моих личных заслугах.

Ирионус удивленно покосился на друга.

– Ты сделал больше всех нас. Думаю, каждый присутствующий понимает это и без моих слов.

Тонкие губы Норогана тронула насмешливая улыбка. Грива его светлых волос шевелилась от ветра, гордое лицо было чуть нахмурено.

– Мне важно было это услышать. Просто Доланд, например, не сделал ничего стоящего, между тем его ты похвалил публично. А я столько раз рисковал жизнью и уж конечно заслуживаю хотя бы одного доброго слова.

– Настоящие поступки оцениваются вовсе не похвалой другого человека. И не получением «спасибо». Если ты делал это из искренней любви, тебе непременно зачтется.

Губы Норогана обидчиво задрожали. Он был значительно моложе и неопытнее Ирионуса, да и всех остальных участников Совета тоже. Нороган сейчас отчетливо понял этот очевидный факт всем своим юным и пока еще необузданным нравом; его друг в своих рассуждениях показался ему сущим стариком.

– Ты любишь его больше, чем меня! – сбивчивым голосом пробормотал раздосадованный естествознатель. – Хотя я сразу пошел за тобой, как ты меня призвал. С самого начала мы сражались вместе, плечом к плечу.

Ирионус покровительственно обнял его.

– Неправда. Тебя я, пожалуй, ценю даже больше других. Ведь именно поэтому я никак не выделяю тебя, ибо знаю за тобой один недостаток – ты самолюбив и горд, а между тем предпочтительнее быть смиренным сердцем.

Нороган досадливо отстранился от друга и поморщился.

– Не ожидал услышать вместо благодарности столько занудства и нравоучений. Откуда тебе знать, что предпочтительнее, а что нет?

– Перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе. Хочу, чтобы тебя окружала слава, ибо падения тебе с твоим характером не вынести.

– А я хочу выпить чего-нибудь крепкого. Я таков, каков я есть, старина. Пойду вниз, поболтаю с остальными, а то я и так надолго отлучился.

Ирионус остался стоять на вершине, обдуваемый со всех сторон морскими ветрами. Чем ниже Нороган спускался, тем более мелкой и ничтожной ему казалась фигура предводителя, того, за кем однажды он безоговорочно выбрал идти. Юный гордец еще не успел сойти в купол, как ему вслед прозвучало еще одно напутствие, которое потом особенно прочно засело у него в сердце:

– Помни, друг мой. Кто засматривается на чужой стол, того жизнь – не жизнь: он унижает душу свою чужими яствами.