Ты пишешь, что пытался ответить на мои письма, но бросил это. Я тоже хотел тебе написать, но тоже бросил это.

Знай: если ты не собираешься ничего делать с купленной у меня работой или сочтешь нужным порвать ее, я все равно буду стараться изо всех сил.

На этот месяц у меня есть для тебя несколько рисунков пером, которые сейчас у Раппарда и о которых он писал мне, что ВСЕ они ему понравились, ОСОБЕННО «За изгородью» и в «Зимородке», по своему настроению. И еще первые три «Зимних сада», которыми он тоже увлекся. Кроме них, у меня есть несколько живописных этюдов, которые находятся в твоей собственности, – чтобы работать сообразно твоим пожеланиям, – я могу прислать их тебе, если хочешь, а если тебе они не нравятся, хочу спросить, нельзя ли мне на время оставить их у себя, чтобы еще поработать над ними.

Один из них – большой ткач, который ткет кусок красной материи, – и церквушка среди хлебов – и вид на старую деревушку неподалеку отсюда.

Хотелось бы вернуться к твоему письму о моих рисунках, которое, по твоим словам, я истолковал совершенно превратно.

Во-первых, я вижу, что среди сказанного тобой есть и такое: там были работы, которые понравились тебе по тону, по настроению, – тем лучше: если хочешь, это доставляет мне истинное удовольствие. Во-вторых, в том письме сравниваются школы Милле и Лермита. То, что ты говоришь о Милле, выражено, по-моему, лучше и с бо́льшим чувством, чем я привык слышать от тебя, однако это омрачено словами о том, как тебе надоел Лермит, и в ответ на все твои доводы я опять хотел бы сказать, что твой подход слишком узок: почему бы не взглянуть шире и не испытать по отношению к обоим (а они, по-моему, отстоят друг от друга, как Рембрандт от Мааса, например) один и тот же восторг, не углубляясь в бесплодные рассуждения о том, кто стоит на первом месте?

В-третьих, в том письме кое-чего не хватало, а именно ответа на вопрос, будем мы продолжать или нет.

Это первоочередной вопрос, и поскольку моя работа зависит от того, есть ли у меня краски и принадлежности (в такой степени, что я не могу с этим не считаться) и, опять-таки, получаю ли я деньги, я едва ли могу признать то письмо очень полезным.

Я мог бы хоть как-то сохранять самообладание в нашей переписке, если бы ты, не имея денег на тот день, написал: «У меня их нет, ты получишь их тогда-то и тогда-то». А теперь в ответ на мои слова ты не пишешь ничего; меня удивляет, что я, сказав, что предпочел бы получить деньги сразу, а не позже, не слышу ничего в ответ, хотя, по твоим словам, если мне нужны деньги, я могу получить их обратной почтой. Если бы ты тогда опять написал: «Мне жаль, но у меня нет денег», мне не пришлось бы думать, что ты проявляешь небрежность сознательно, желая немного усложнить мне жизнь. Если у тебя их нет, мне не на что сердиться, а если ты проявляешь пренебрежение, вольно или невольно, я хотел бы, чтобы ты прекратил так делать, потому что на это в самом деле нужно сердиться. Сказанное мной о том, чтобы, например, сделать что-нибудь с моей работой в Антверпене, действительно соответствует моим планам.

Сейчас мы настроены – ты в отношении меня, я в отношении тебя – достаточно прохладно, чтобы спрашивать и отвечать хладнокровно. В конце концов – не думая о том, наплевать нам друг на друга или нет, – могу я рассчитывать на то, что мы определим: в течение одного года в обмен на свою работу я буду ежемесячно получать обычное? Я должен это знать – если бы я мог на это рассчитывать, то снял бы где-нибудь более просторную мастерскую, которая нужна мне, чтобы работать с моделью.

Та, что есть у меня сейчас, имеет следующее местоположение [см. ил. на с. 56], и моего воображения не хватает, чтобы считать это улучшением по сравнению с прошлым годом.

Это не отменяет того, что, если я жалуюсь на что-нибудь, в твоих письмах появляются пассажи вроде: я (Тео) считаю, что сейчас твои условия лучше, чем прошлым летом. В самом деле? И я, помимо прочего, рисую маленькую карту в ответ на твои слова «я не осознаю» и т. п., и я не принял бы этого твоего письма, если бы этого там не было.

На это я отвечаю: мне все равно, осознаешь ли ты, что одно или другое неправильно, пока ты не требуешь, чтобы я сам ходил в угаре от этого, и, пока ты даешь мне средства для совершенствования, я ничего не имею против всяких твоих «осознаваний».

Надеюсь, это письмо будет таким же холодным, как твое, и очень тебе благодарен за посланное – оно покрывает все остальное; по крайней мере, если я смогу рассчитывать, что так будет продолжаться в течение года, то больше ничего у тебя не попрошу и охотно вышлю тебе мою работу сразу же.

И еще одно небольшое предложение: если в Антверпене или где-то еще я смогу что-нибудь продать, то сообщу тебе, чтобы вычесть это из 150 франков.

Раппарду я о делах не пишу, – по крайней мере, я не рассказывал ему, что в последнее время у нас с тобой все не так, как раньше. Теперь подумай, правильно ли, что ты, будучи знаком с Раппардом, никогда не видел его работ, совсем не знаешь, что он делает, не обращаешь на него внимания, только слышишь кое-что от меня. А ведь он – один из тех, кто утвердится, с кем придется считаться, на чьи работы придется обратить внимание. В свое время Раппард пришел к тебе и почувствовал себя ничтожеством перед тобой, так много понимающим в искусстве. Насколько он продвинулся с тех пор, как побывал в Париже, а ты – разве ты не почивал немного на лаврах???

442 (363a). Тео Ван Гогу. Нюэнен, понедельник, 24 марта 1884, или около этой даты

Дорогой Тео,

может статься, ты неправильно понял, о чем я в свое время тебя просил, – и, чтобы в дальнейшем не было речи о неправильном понимании и тому подобном, я повторю это снова.

В конце января или в начале февраля я писал тебе, что, как только я вернулся домой, мне стало предельно ясно: деньги, которые я обычно получаю от тебя, рассматриваются, во-первых, как нечто НЕНАДЕЖНОЕ и, во-вторых, – да, я так и скажу, – как милостыня придурку. Хотя я мог удостовериться, что это мнение разделяют люди, которые не имеют к этому никакого отношения, – к примеру, добропорядочные уроженцы здешних мест, – и я, например, по три раза в неделю слышал от людей, тогда совершенно чужих мне, вопросы: «Как же получается, что ты ничего не продаешь?» Предоставляю тебе судить, насколько приятна повседневная жизнь, когда постоянно замечаешь такое.

Теперь к этому добавилось то, насчет чего я уже решил этим летом, – ведь ты дал мне почувствовать узду, чтобы в моих интересах было примириться с тем и этим, – со своей стороны, дать тебе почувствовать, что, если мне мешают, часто дергая за поводья, я хотел бы оставить поводья в твоих руках, а самому не быть к ним привязанным, иными словами, если я не свободен в частной жизни, то благодарю тебя за это пособие. Короче говоря, это от моей работы (не от моей частной жизни) должно зависеть, держусь ли я на ногах в смысле денег, по крайней мере, если говорить о 150 франках. Подводя итог, я написал в письме от конца января, что не хотел бы сохранять положение в точности таким, как оно было до сих пор, а именно без определенного соглашения.

Чего, однако, я действительно хотел бы – даже очень хотел бы – больше всего остального – это продолжать дальше в том же духе, имея определенную договоренность об отправке работ.

И чтобы это попробовать, я послал бы кое-что к марту.

Ты ответил уклончиво, во всяком случае, ты не написал прямо: Винсент, я признаю такие-то и такие-то жалобы справедливыми и согласен договориться о том, что ты ежемесячно будешь посылать мне рисунки, и можешь считать их эквивалентом 150 франков, которые я обычно посылаю, так что можешь считать эти деньги заработанными. Безусловно, я заметил, что ты попросту не написал ничего подобного.

Что ж, я подумал, что все равно отправлю кое-что к марту и посмотрю, как пойдет дело. Тогда я послал 9 акварелей и 5 рисунков пером, написав тебе, что у меня есть еще 6-й рисунок пером и живописный этюд старой башни, который ты в свое время особенно хотел получить. Но теперь я вижу, что твои выражения остаются такими же расплывчатыми, и мне остается лишь самым решительным образом сказать тебе: так не поступают.

Что касается моих работ, до сих пор ты явно предпочитал, чтобы я ничего не посылал.

Если это все еще так – тогда, надо думать, я недостоин твоего покровительства либо ты слишком высокомерен в отношении моих рисунков.

Я еще не отказался от своего предложения регулярно предоставлять работы. Я говорю о том, что хочу иметь возможность считать эти 150, или сколько там, франков более или менее равноценными тому, что посылаю я, – это все еще сравнительно частное дело, и мы полностью оставляем в стороне вопрос, имеют ли мои работы коммерческую ценность.

Но тогда я отвечаю прежде всего перед теми, от кого не стоит ожидать, что они станут попрекать меня праздной жизнью или безусловно будут рассматривать как «не имеющего НИКАКИХ средств к существованию».

В то же самое время с твоей стороны это признак уверенности в моем будущем, которой я, однако, совершенно точно не попытаюсь добиваться, и повторяю: твое решение не изменит прошлого, я совершенно точно не буду отрицать твою помощь в прошлом и всегда буду высоко ее ценить.

Однако тебе придется совершенно добровольно решить, будут ли продолжаться наши отношения в будущем – скажем, в текущем году.

В конце, однако, заверяю тебя, что если ты не примешь моего предложения о регулярной присылке работ (можешь делать с этими работами что хочешь, независимо от того, занимаешься ты ими или нет, однако я в любом случае настаиваю, чтобы ты время от времени показывал их, как делал уже с самого начала – и, на мой взгляд, правильно), то я продолжу настаивать на отделении. Мне кажется, это вопрос чести: ИЛИ такое изменение, ИЛИ конец. Кланяюсь.

Всегда твой

Винсент

Предпочел бы впредь не слышать, что та или иная договоренность – скорее мое представление, чем чье-то намерение, а именно твое. Ты же сам сказал, что К. М. этим летом говорил тебе обо мне нечто подобное. Благодаря этому я узнал, как важно расставлять точки над «i», когда речь идет о договоренностях.

Раньше я уже неоднократно писал тебе о таком изменении, и думаю, что теперь, еще раз подводя итоги, изложил все достаточно отчетливо и ясно – и могу, в свою очередь, просить отчетливого «да» или отчетливого «нет».

Вот из-за чего я еще не послал тебе 6-й рисунок пером: настаивая, чтобы ты время от времени показывал мои работы, я впредь точно так же буду показывать кое-что из своего Раппарду, поскольку он знает многих людей, и тот рисунок был тогда у Р., а я должен был получить его обратно, но он все еще у него вместе с двумя другими рисунками пером «Зимний сад».

Ну а насчет живописного этюда я уже черкнул тебе в прошлом письме – я был слишком обескуражен, чтобы посылать его, ведь если ты ничего не находишь в рисунках из Дренте, то и этот, полагаю, тебе не понравится. Кажется, я припоминаю, что среди вещей, написанных в Дренте, есть несколько таких, которые, делай я их снова, я сделал бы точно так же.

На этот месяц у меня уже были следующие рисунки: «Зимний сад», «Подстриженные березы», «Тополиная аллея» и «Зимородок», которые я в противном случае послал бы тебе в апреле.

446 (368). Тео Ван Гогу. Нюэнен, приблизительно между понедельником, 12 мая, и четвергом, 15 мая 1884

Дорогой Тео,

я слишком долго откладывал ответ на твое последнее письмо, и ты увидишь, что из этого вышло. Позволь начать с того, что я благодарен тебе за письмо и за приложенные 200 франков. Затем сообщаю, что как раз сегодня почти закончил приводить в порядок просторную новую мастерскую, которую арендовал. Две комнаты – большая и маленькая – смежные. Из-за этого я и был так занят последние две недели. Я верю, что работать здесь будет гораздо приятнее, чем дома в комнатке. И надеюсь, что, увидев это, ты одобришь порядок, который я навел.

Впрочем, в последнее время я усердно продолжал писать большого «Ткача», о котором недавно говорил, а также приступил к полотну с башенкой, которую ты знаешь.

Для меня очень важно то, что ты пишешь о Салоне. Я очень порадовался сказанному тобой о Пюви де Шаванне – тому, что ты видишь его творчество именно так, – и полностью согласен с тобой в оценке его таланта.

Что касается колористов – у меня, в конце концов, все так же, как у тебя, – я могу углубиться в Пюви де Шаванна, и все-таки, несмотря на это, перед пейзажем с коровами Мауве и картинами Израэльса я почувствовал бы то же самое, что чувствуешь ты.

Что же касается моего собственного колорита, то в моих работах, выполненных здесь, ты найдешь не серебристые, а скорее коричневые тона (битум, например, и бистр) – не сомневаюсь, кое-кто был бы недоволен. Но ты сам увидишь, что получилось, когда приедешь. Я был так занят живописью, что за последнее время не сделал ни одного рисунка.

Раппард сообщил, что приедет в конце этой недели, и меня это очень радует. Кроме того, как я себе представляю, в этом году он пробудет здесь чуть дольше.

Он привезет с собой несколько моих рисунков, которые я сразу отправлю тебе.

Может быть – через некоторое время, – я и сам соглашусь с тобой, что благодаря прошлогодним изменениям мое положение выправилось и эти изменения были к лучшему.

И все-таки мне всегда будет грустно, ведь я должен был отказаться от того, что в то время хотел продолжить.

С мамой, по-моему, все хорошо, вчера она со своей тележкой побывала в моей новой мастерской. Ходит она лучше, однако старость заметно мешает ее успехам в этом деле, все улучшается, но не так быстро, как можно было бы подумать.

В последнее время я стал ладить со здешними людьми лучше, чем вначале, что для меня очень ценно, ведь человеку порой совершенно необходимо отвлечься, а когда чувствуешь себя слишком одиноким, всегда страдает работа. Но возможно, к этому нужно быть готовым, такое не продолжается вечно.

Но я все-таки не падаю духом, мне кажется, в Нюэнене люди вообще лучше, чем в Эттене или Хелворте: здесь больше искренности, – по крайней мере, так мне кажется сейчас, по прошествии какого-то времени. В своих делах все руководствуются воззрениями пастора, это правда, но так, что я, без всяких сомнений, уже немного приспосабливаюсь к этому. Что до Брабанта, о котором мечталось, – реальность иногда подходит к нему очень близко.

Мой первоначальный план обосноваться в Брабанте не удался, но, должен признать, он снова очень привлекает меня. Однако, зная, как рушатся такие вещи, нужно посмотреть, не станет ли это лишь иллюзией. Во всяком случае, пока у меня достаточно дела. У меня снова есть место, где можно работать с моделью.

А сколько это продлится, загадывать нельзя.

Теперь откланяюсь; Салон, безусловно, принесет тебе много хлопот, но вместе с тем это будет интересное время.

Еще раз спасибо за присланное; впрочем, мне это было нужно и из-за тех самых изменений. Надеюсь, ты согласишься с этим, когда увидишь, как я все устроил.

Прощай, жму тебе руку.

Всегда твой

Винсент

Приветы от всех домашних, они спрашивают, не напишешь ли ты им. Папа был в Бреде, тетя Берта поправилась, и повязку сняли.

450 (371). Тео Ван Гогу. Нюэнен, середина июня 1884

Дорогой Тео,

думаю, в прошлом письме я уже писал тебе, что, кроме той женщины с прялкой, хотел бы начать еще большую мужскую фигуру. Посылаю тебе ее набросочек. Возможно, ты вспомнишь два этюда, которые при тебе уже были в мастерской, в том же ракурсе.

С огромным удовольствием читал «Старых мастеров» Фромантена. Я снова обнаружил, что в разных местах этой книги затрагиваются вопросы, которые в последнее время очень занимают и меня, – вообще-то, я постоянно думаю о них с тех пор, как в последний раз побывал в Гааге и мне передали слова Израэльса о том, что нужно начинать в нижней цветовой гамме и дать светиться относительно темным цветам. Короче говоря, выражать светлое через сопоставление с темным. Наперед знаю, что́ ты скажешь о «слишком черном», но я еще не вполне убежден, что, если сейчас говорить о чем-то одном, серое небо всегда ДОЛЖНО быть написано в локальном тоне. Так делает Мауве, но так не делает Рёйсдаль, не делает Дюпре. А Коро и Добиньи???

Ну, как с пейзажем, так и с фигурой: я имею в виду, что Израэльс пишет белую стену совершенно иначе, чем Реньо или Фортуни. А следовательно, фигура на ее фоне выглядит иначе.

Когда ты произносишь множество новых имен, мне это не всегда понятно – я не видел их работ, ни одной. Как я понял из того, что ты говорил об «импрессионизме», это не то, что я думал, но мне все еще не вполне ясно, что под этим следует понимать.

Но я, со своей стороны, так много нахожу, например, в Израэльсе, что меня мало интересует и привлекает что-либо другое или новое.