Кончается зимняя осень,
и вновь вылетает весна
из леса токующим лосем
цветные кусты через на
 
 
открытую солнцу опушку.
Чирикают рыбы в пруду.
Старик вынимает старушку
из невода. В первом ряду
 
 
целуются пылкие пары
мешая глядеть на экран.
В палатах поют санитары.
Танцуют учёные РАН.
 
 
Прорвав околесицу гнёта,
рассвет лишь забрезжит едва,
из грязи, трухи и помёта
вверх произрастает трава.
 
 
Вылазит медведь из берлоги,
а следом медведя жена.
На длинные странные ноги
свои наступает жираф.
 
 
Кончаются голод и войны,
холера, чума и разброд,
и как-то само, произвольно
всё вроде на место встаёт.
 
 
Ленивый берётся за дело,
берётся за ум дуралей,
едва лишь забрезжит идея
в извилинах спящих людей.
 

 
В едином порыве всё общество Тэлы
всеобщее счастье, сплотившись, куёт,
чтоб правнуки внуков когда-нибудь смело
про прадедов дедов сказали: «У, ё!»
 
 
Жить стало намного теперь интересней.
Прошли времена, когда жались тайком.
Рабочий работу работает с песней,
а сеятель сеет посев «с огоньком».
 
 
С утра все колонной идут на зарядку.
Потом углеводонасыщенный ланч.
Затем разбредаются люди по грядкам
больших коммунально-взлелеянных ранч,
 
 
по крупным артелям, казармам, по стройкам
промежду собой соревнуясь в труде.
И каждый получит постольку, поскольку
своими руками наделает дел.
 
 
Питает колосья полезная влага.
Потеет дождями людская земля.
Приятно трудиться для общего блага,
не ради корысти и прихотей для.
 
 
А токмо заради единственной цели
в грядущее организуем заплыв,
чтоб в будущем граждане всё поимели,
беспечно жируя, заботы забыв.
 
 
Проложим дороги, пророем каналы,
пустыни осушим, моря оросим.
Печатными буквами впишет в анналы
история наши деянья засим.
 

 
Хорошо, очнувшись к пяти,
потянуться, встать и идти.
Сесть. Придвинуться. Взять и покушать.
Трогать, пробовать, нюхать и слушать.
 
 
А поев, облизнуться и встать.
Вновь идти и немного мечтать,
оступаясь и слабо толкаясь,
беспричинно слегка улыбаясь.
 
 
И придя постоять и начать.
Поворачивать. Крючить. Качать.
Не тяп-ляп, а умело и споро.
Торопиться не надо. Не скоро
 
 
нас отпустят отсюда домой.
Подожди. Поартачься. Постой.
Призадумайся и подыши.
И примерившись вдруг, соверши
 
 
так, как надо, умело, легко.
Выдохни и вдохни глубоко.
И не чаял наверно всерьёз,
что получится. Ан удалось!
 
 
Разбирая и снова мешая,
продолжай созидать, совершая
безупречно, хитро и умело,
углубившись в занятное смело.
 
 
Хорошо поработав, напиться
и, покушав, назад возвратиться.
Лечь. Зажмуриться и потянуться.
Улыбнуться. Уснуть и проснуться.
 

 
Пышно расцвёл Аквилон. На земле ему равных
нет городов. Не найти их и в солнечной Тэле.
Роскошью броской дворцов и количеством храмов
он превзошёл остальные в подлунном пределе.
 
 
Вырос, расширился – центром окраины стали.
Мощной стеной в восемнадцать локтей высотой окружён он,
в коей двенадцать ворот из блистающей стали
с кованой вязью, а в ней хрусталя кабошоны.
 
 
Град пересечь скороходу и суток не хватит.
Полигональными плитами выложен улиц
ровный рисунок в тринадцатигранном окладе.
Днём этот город гудит, как встревоженный улей.
 
 
Ночью же эхо шагов за отрядами стражи,
в ниш непроглядную тьму заглянув, исчезает.
Центр агоры порфировой фигой украшен,
что привлекает к себе голубиные стаи.
 
 
Счастливы жители, пьющие воды Эзета,
к морю текущего между холмов Аквилона.
Дарит отраду прохлады средь знойного лета
чистой прозрачной реки животворное лоно.
 
 
Мрамор и золото, ясень и кость элефанта.
Сонмы павлинов, лениво гуляющих в кущах.
Франты, прекрасные дамы и негоцианты,
сотни сановных и всадников сотни могучих.
 
 
Лавр и миндаль над палитрой искусных мозаик.
Плавно из медных курильниц ползут фимиамы,
смол ароматом призывные ноздри лобзая,
головы смертных кружа ароматом бальзама.
 

 
Дочь Туфа, владыки Алкесты,
лежащей от Тэлы вон в той,
нет в той стороне, всем известна
физической красотой.
 
 
Младая принцесса Емена
прекрасна, как ты ни крути.
В густых волосах до колена
алмазные бигуди.
 
 
Ясны симметричные очи
над парой румяных ланит.
В изящнейшей розовой мочке
серьга рубином горит.
 
 
Певуч голосок, как у птички.
На маленьких ножках княжны
невиданные черевички
сапфирами снабжены.
 
 
Способны лишь острые перья
Гомера и Корнейчука
её описать в полной мере.
Бессчетные жемчуга
 
 
на пурпуре, с шейки лебяжьей
сбегая, неслышно шуршат.
Увидишь её если, даже
забудешь тут же дышать.
 
 
Случиться инфаркт миокарда
от этого может с тобой.
Иль ты потеряешь кокарду,
совместную с головой.
 

 
По гребням горячим барханов,
нарушив покой абсолюта,
идёт человек с барабаном.
За ним вереница верблюдов.
 
 
Бескрайнее пекло тараня
упрямыми потными лбами,
размеренно слуги тирана
качаются вместе с горбами.
 
 
Манящих оазисов мимо,
видений обманчивых мимо,
процессия с грузом калыма
упорно и неотвратимо
 
 
в зачётное движется место.
Уложены плотно в тугие
тюки для владыки Алкесты
Хефуса дары дорогие.
 
 
Считая, когда барабана
удар перепонками хряснет,
плывут во главе каравана
послы со словами приязни.
 
 
Колючек обглоданных мимо,
и замерших ящериц мимо,
процессия с грузом калыма
упорно и неотвратимо
 
 
к столице Алкесты стремится.
А там искушённая в танцах
девица в светлице томится,
мечтая скорей сочетаться.
 

 
Туф не отпирался. Знает он —
всуе с Биодизелем не ссорься.
Прибыла принцесса в Аквилон
с пёстрым многочисленным посольством.
 
 
Барышни платки швыряют вверх.
Оземь тюрбаны кидают гуру.
Свадьбы день назначен на четверг.
А потом четырнадцать отгулов
 
 
и по бочке мёда на лицо
каждому из радостных сограждан
обещает, выйдя на крыльцо
царского дворца, глашатай. Дважды
 
 
кланяется гостье до земли
евнух и указывает немо
путь в её покои. Конопли,
что скрывает здание гарема,
 
 
тихо сотрясаются кусты.
Шорох, шёпот, зависть, любопытство.
Чьи-то мимолётные черты
там из тени в тень мелькают быстро.
 
 
Сочиняют яства повара.
Пишут панегирики поэты.
Глотки прочищают тенора.
Собирают девушки букеты.
 
 
Всюду толкотня и кутерьма,
смех и разговоры о невесте.
Убрана гирляндами тюрьма.
Клоуны шалят на лобном месте.
 

 
Два центиллиона восковых свечей
выжелтили залу в цвет бананий.
Гугол тонн предельно дорогих харчей
опыляют рыльца обоняний.
 
 
Серебром столовым слаженно звенит
радостная армия гурманов.
Молодые люди пьют Шато Лафит.
Хефус вынул руки из карманов:
 
 
«Вот моя невеста. Вот и я родной.
Тихо там! Плесни ещё, земеля.
Выпьем за всё это! Ты чего, глухой?!»
Встали. Осушили. Зашумели.
 
 
Мусс из рачьих шеек. Соус нантюа.
Соль. Перепелиновые яйца…
У Пантагрюэля и Гаргантюа
щёки покрасневшие лоснятся.
 
 
Выпили. Поели. Начали плясать
бальные продуманные танцы.
Вот где проявилась женская краса
и доселе скрытые изъянцы.
 
 
А невеста просто Грация Харит
и глазунья в сахарной глазури.
Ручкой плавно водит, ножкой шевелит,
вызывая внутренние бури.
 
 
Тут Мо встал и громко слова попросил,
и заговорил про Наковальню.
А Хефус Емену тут же пригласил
бегло осмотреть опочивальню.
 

 
Определены вроде как
понятия «порнография» и «эротика».
Развращает общество мафия
разнузданной порнографией.
 
 
Край бедра, томный вздох, угол ротика —
безобиднейшая эротика.
А ну как пройти комсомольским рейдом
по Набоковым и всяким там Фрейдам,
 
 
по жёлтой прессе и рекламным роликам.
Скажи «нет» озабоченным кроликам!
Скажи «да» разномастным искусствам,
воспитывающим твои чувства!
 
 
А ещё есть, которые мозгами утлыми
шастают по тантрам с камасутрами.
Что ты, тряпка? Возьми себя в руки!
Осваивай технику, изучай науки
 
 
(алгебру, географию, физику, химию).
Нашёл порнографию? В помойку кинь её!
Закончи колледж. Начни карьеру.
Посмотри в окно. Погуляй по скверу.
 
 
Или спорту отдай предпочтение.
Или музыке. Или чтению.
Ободряй усталых. Покоряй Арктику.
Повторяй теорию. Отрабатывай практику.
 
 
Что там Хефус с Еменой делают,
сами догадаются половозрелые.
Хотя, отвлёкшись от ямба и амфибрахия,
признаемся – это порнография.
 

 
Жадно муж кальян закурит
после сладостных объятий.
Громко кашляет и щурит
глаз Емена на кровати.
 
 
«Ты меня совсем не любишь,
говорит она Хефусу. —
Почему так брови супишь?
Неужели не по вкусу?»
 
 
Он, дыша клубами дыма
на Емену покосился.
И они неутомимо
снова начали возиться.
 
 
В целом год и две недели
молодые кувыркались
на раздолбанной постели.
В облаках кружился аист.
 
 
Как обычно, мир на грани:
тиф, интриги и кометы,
войны, бунты в глухомани.
Ну а им плевать на это.
 
 
Днём и ночью в счастье зыбком
молодые пребывали.
Уподобленные рыбкам,
друг над другом проплывали.
 
 
И кружил над ними аист.
И носили слуги кофе.
Пасся, странно улыбаясь,
в конопле довольный овен.
 

 
С домов срывает крыши ветер.
Волы, дрожа, ревут во мрак.
Из всех щелей ножом фальцета
слух режет бешеный сквозняк.
 
 
Плащ ночи холоден и чёрен,
разодран молниями вдрызг.
Из уносимых ветром зёрен
доносится мышиный писк.
 
 
Вот кто-то вышел в бурю эту.
Его, вобравший сотни сил,
порыв безжалостного ветра
мышами вмиг изрешетил.
 
 
Кружатся, схваченные смерчем,
обломки, сор, живой и труп.
С ума сошедший человечек
вприсядку пляшет на ветру.
 
 
Из вод исторгнутая щука
среди бекасов и дроздов
летит причудливой пичугой
по странной прихоти ветров.
 
 
Скрип, треск, лязг, визг, вой, плач и хохот
в оркестре хаоса звучат.
Щекочет ветер скомороха.
Бичует ветер палача.
 
 
Непроницаемый для звуков,
дворец Хефуса как скала.
В завидной роскоши и муках
Емена сына родила.
 

 
Маститый ребёнок по имени Друк
родился на радость родителям вдруг.
Такому большому телёнку
попона нужна, не пелёнка.
 
 
В полгода он весит сто двадцать кг
и делает стойку на левой ноге,
при этом тягая менгиры,
гантели и прочие гири.
 
 
А в год он плевком убивает вола
и крутит, в ручонке зажав удила,
коня, как бумажку на нитке.
Легко поглощает напитки,
 
 
от крепости коих упал бы колдырь.
Верховный царевича учит визирь
читать и писать по латыни
названия брюквы и дыни.
 
 
И прочих философов мысленный гуж
ему сообщает учёнейший муж
гуляя дорожками парка
когда в помещениях жарко.
 
 
Федон, Аристотель, Платон и Сократ —
фамилии эти стократно звучат.
Дитя педагогу внимает,
дубы машинально ломая.
 
 
А к двум, словно час, пролетевшим годам
малыш реагирует очень на дам.
Не раз на заборе сераля
его горожане видали.