Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу…
М. Лермонтов
Вязкая смола сгустившейся ночной тени постепенно вбирала в себя притихшую городскую окраину со всеми её новостройками, стройплощадками, стальными фермами и башенными кранами. Лишённая границ и формы ночная тень подбиралась к каждому светящемуся окну, терпеливо выжидая, когда устанут электрические провода, и у неспящих людей больше не останется дневных дел. В её безликом аморфном теле вязли далёкие гулы проходящих поездов, тонул шелест редких автомобилей, и гасли загадочные городские шорохи и шумы, природу которых было определить невозможно.
Окраина пыталась защищаться, вонзая в ночную тьму острые клинья своих фонарей, но ночь рассыпала над нею мириады звёзд, и колючие огоньки городского света, ощутив родство со своими небесными братьями, стремились встроиться в сияющую над городом алмазную диадему мирозданья, горящую тем ярче, чем становилась кромешней оправа из ночной тени.
И, преображённая вторжением темноты, городская окраина засыпала, забывая свои обустроенные рубежи и обличья, и вновь, как до прихода сюда стальных ферм и башенных кранов, ощущала себя безлюдной пустыней, безраздельно подвластной первозданной Природе.
В городе всё меньше и меньше домов – моих ровесников, детей безвременья, появившихся на свет после сталинского ампира и немногим раньше эпохи вездесущих «хрущёвок». Их безжалостно сносят, приписывая этим строениям ветхость и не признавая за ними никакого культурного значения. А на месте этих зданий с дорическими колоннами и тяжеловесными фронтонами, украшенными советской символикой, появляются безликие великаны, стеклянные тела которых стыдливо сливаются с небом.
Не знаю, может быть тогда, когда и этим строениям придёт такой же срок исчезнуть, их опечаленные ровесники будут, подобно мне, с ностальгией вспоминать эти гигантские человейники. Ведь любой жизни отмерено равное количество разноликого счастья, что бы мы ни думали по этому поводу, глядя со стороны на чужие судьбы.
Жалко только, что мы, очарованные новизной, всё более и более становимся терпимее к утрате памяти. Ко всему тому, что было наработано и освоено предыдущими поколениями, приписывая прежнему опыту архаическое простодушие и не видя в нём ничего ценного для себя. Хотя значение памяти для мыслящего вида переоценить сложно. Утратить память о человеке, его свершениях или о его времени – значит попросту обессмыслить его существование. Как, впрочем, и саму историю. А она, в отличие от людей, исключительно памятлива, а ещё, подобно Немезиде, чрезвычайно мстительна.
Я ещё никогда не видел такого количества разнообразных грибов. Они росли не только на поляне и трухлявых пнях, но целыми колониями гнездились на стволах деревьев и даже цеплялись за крупные камни, покрытые густой сетью лишайников и цветных мхов. И чем дольше я всматривался в этот удивительный грибной мир, тем больше поддавался его очарованию.
Жители этой самочинной державы поражали своим разнообразием видов и форм; здесь были совсем нежного вида создания с тоненькими ножками и микроскопическими шляпками, сбившиеся в тесный единый клубок, где каждый всем своим существом поддерживал своего соседа; но были и другие, округлые, крепко сложенные, даже в своём семействе стоящие на расстоянии друг от друга и связанные меж собой лишь корневыми нитями, подчас выходящими из-под земли, словно обнажённые нервы.
Мне казалось, что эти живые существа, несмотря на очевидные различия с нами, наделены глубоким коллективным разумом, который намного мощнее человеческого, потому что никак не разделён в себе самом, да и существуют грибы на миллиарды лет дольше человека – либо с конца архея, либо с начала протерозоя. Животворящая природа наградила их изысканностью и совершенством, им не требуются нравоучительные кодексы наставлений и им не нужны никакие табу. Дисциплина этика – не для них, как и другая прочая дисциплина. Их задача – украшать планету и противостоять неопределённости и хаосу, который несут с собой другие виды.
Пока они нас терпят, хотя надо признать, что именно они на Земле являются настоящими хозяевами, и именно они способны нас уничтожить, причём изощрённее и надёжней, чем наш рукотворный радиоактивный гриб. Но пока они живут с нами рядом и радуют нас своей несхожестью. Такова, наверное, привилегия сильных: давать право на жизнь неразумным и поддерживать силы и оптимизм слабых.
Их кегли, скрипки, крик и хоровод я наблюдаю с сильным отвращеньем:
как бесом одержим, кривляется народ, —
и это он зовет весельем, пляской, пеньем!
Фауст. Иоганн-Вольфганг Гёте
И бал ни за что не прекратится, пока не умолкнет громкая музыка. Никто из танцующих не спросит, и тем более не ответит, зачем это бессмысленное движение, к чему этот праздник пустоты и тщеславия.
Впрочем, если не спрашивать себя: «Зачем», – то немалое из того, за что берутся люди, может показаться вполне себе полезным делом.
«Опять ты про свою целесообразность! – весело заметит мне всё тот же бессмертный “румяный критик”. – Единственное качественное отличие Homo sapiens, как разумного существа, – его иррациональность и способность оправдывать свои действия совершенно нелепыми соображениями, если, конечно, рассматривать их с точки зрения здравого смысла».
Знаю, знаю. Безусловно, ты прав, толстопузый насмешник. Хотя я совсем не против, чтобы на «Титанике» по-прежнему играл оркестр, но очень бы хотелось, чтобы центральными фигурами на корабле были не музыканты. А пока они дуют в трубы и бьют в барабаны для танцующих палуб, не стоит удивляться, что многое на доске истории пишется мелом, которое потом легко стирается ветошью, пропитанной водой из немелеющей Леты.
И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Все невозвратнее тону.
А. Фет
Мне легко представить Афанасия Фета, обращённого «лицом ко тверди» и чутко вслушивающегося в чарующий «хор светил». Всякий поэт причастен к небу, иначе откуда к нему приходит эта живительная и неодолимая сила, именуемая вдохновением? Житейская мудрость учит нас смотреть себе под ноги и не глядеться в бездну, чтобы та не смогла поразить неосторожных своим ответным взглядом. Но поэты пренебрегают этим холодным правилом и жаждут огня, способного воссиять «над целым Мирозданьем», а его может дать только небо с мерцающим «сонмом звёзд». Земля, в отличие от неба, глуха и бессловесна, «как смутный сон», и лишь там, в «бездне полуночной», можно услышать божественную музыку сфер. Однако никто не может дать верный ответ на, казалось бы, простой вопрос: почему эти услышанные «звуки небес» перенесённые на бумагу, чаще всего становятся «скучными песнями земли». Может потому, что земле назначено быть «миром печали и слёз»? А может быть потому, чтобы во всякой душе, перенесённой на землю, жило «чудное желание» слушать непостижимые голоса породившей нас бездны. И всматриваться в лицо неба, как было назначено «первым жителям рая».
О мир, пойми!
Певцом – во сне – открыты
Закон звезды и формула цветка.
М. Цветаева
Всегда останавливаюсь, когда встречаю эти цветы. У них какая-то особенная красота, редко встречаемая в мире цветковых растений.
Они и вправду больше похожи на парящие звёзды, чем на создания животворящей Флоры. Мне даже никогда не приходило в голову пересчитать у них количество лепестков, наверное, по той же причине, по которой не задаёшься вопросом о возможном числе лучей у далёких мерцающих звёзд.
Однако в отличие от своих небесных сестёр – они живые. Высоко вознёсшись над травами на тонких упругих стеблях, они знаменуют собой торжество жизни, её способность отделяться от породившей их грубой материи и воплощаться в чудесных образах, сочетающих обманчивую простоту с поразительным совершенством.
А ещё – я вижу в них что-то родственное себе.
Их невозможно найти на классических цветниках, их не встретишь в орнаментальном партере, цветочных арабесках или ковровых рабатках. Как правило – они растут на газонах панельных многоэтажек или на кустарных клумбах, которые устраивают неутомимые дачники на своих приусадебных шести сотках. Эти цветы существуют как бы сами по себе, без административного внимания городских служб, занятых благоустройством, и вопреки ревнителям паркового благолепия, признающих исключительно декоративные интродуцированные виды.
Но они столь же любимы Природой, как сопричастные их абстрактным формам звёзды. А на последние, вместе с моими космеями, равняется всё живое. Ведь среди звёзд не бывает лишних, не может быть невостребованных и случайных. Ибо всё рождённое – зачем-то нужно и служит какой-то определённой цели… Вы спросите какой? А на этот вопрос человек отвечать не обязан, поскольку ответ на него есть исключительно у одной Природы.
Не могу поручиться, что в перестроенном здании строители сумели сохранить фундамент. Помнится, что из-за забора, огораживающего стройплощадку, я видел как копровая установка с оглушительным грохотом забивает в землю стальную балку, возможно, укрепляя старый фундамент или же возводя новую свайную конструкцию вместо прежней.
Нельзя сказать, что бывшему на этом месте Дому культуры не был нужен ремонт или реконструкция. На техническом этаже, расположенном под его скатной крышей, то и дело возникала аварийная обстановка: то выходила из строя система общего водоснабжения, то сбоила приточно-вытяжная вентиляция, то какая-либо другая инженерная система. Но в остальном Дом культуры оставался крепким и надёжным, не говоря уже о том, что он был по-своему красив, если брать в расчёт исключительно его внешний вид. Фасад украшали белоснежные колонны коринфского ордера, а треугольный фронтон венчал изящный горельеф, изображающий, кажется, одухотворённых школьников, идущих с книгами навстречу солнцу. Хотя, может быть, там было что-то другое, я больше обращал внимание на внутренние помещения Дома культуры, где у нас, пионеров, были многочисленные кружки.
Вошедших внутрь встречала парадная лестница и огромный витраж, благодаря которому на мраморном полу и ступенях лежали разноцветные солнечные блики, перекликающиеся с яркими красками подпотолочного фриза, на котором я особенно выделял школьника, удивительно похожего на меня.
Теперь здесь вместо Дома культуры высится огромное сооружение, выполненное из стекла и бетона, отмеченное карусельными дверьми с прозрачными вертикальными створками. Бесконечный людской поток тянется туда и оттуда, и я даже не могу точно определить функционал этой постройки, но точно знаю, что Дома культуры там больше нет. Как впрочем, больше не существует и одухотворённых пионеров, идущих с книгами навстречу солнцу. И нет больше расписного подпотолочного фриза, где был так правдиво изображён школьник, удивительно похожий на меня.
О проекте
О подписке
Другие проекты