Читать книгу «Ночь» онлайн полностью📖 — Виктора Мартиновича — MyBook.

Раздел второй

Если бы в «Охотниках на снегу» Брейгеля кто-то выключил свет, а озеро внизу холма плотно окружил палатками торговцев со звездочками свечей, получилась бы панорама «Господин Книжник и госпожа Герда выходят к рынку». Книжник – любой из удрученных мужчин, которые спускаются к озеру. Герда – любая из черных собак, которые сопровождают неудачливых охотников.

То, что Брейгель очень подходит к этому городу, я понял еще в счастливую пору восходов и закатов. У Минска всегда был Брейгелев снег, Брейгелевы прохожие и Брейгелевы деревья.

Над прямоугольным озерцом нависает величественная «Колокольня» – высокая труба истлевшего и давно разграбленного завода. Именно отсюда Гацак каждый раз объявляет приход утра и вечера. Сразу за заводом начинается пограничная стена, которая отделяет наши земли от Кальварии. Сам рынок – центр общественной, политической и развлекательной жизни Грушевки. Что правда, забав тут мало: точки с брагой разных видов, газета «Газета» и каток, в который превратился прямоугольный прудик.

Две шеренги палаток рядом со спуском с холма торгуют одеждой. Чем теплей, тем дороже. Я протискивался через развешанные дубленки, шубы и шапки, заставы шерстяных носков и полигоны с ботинками и берцами.

Благодаря работающей котельной Грушевка считается самым зажиточным полисом в округе, и поэтому получить разрешение на торговлю на ее базарной площади очень сложно, а лезут на этот рынок все, у кого есть чем торговать. Хоровод незнакомых лиц, и каждый что-то сунет тебе в нос, и каждый нахваливает свою «почти соболью шубу», свой овечий кожух «всего за двадцать цинков». Есть и те, кто сразу видят: человек одет основательно, продать ему ничего не получится, и пробуют подойти с другой стороны: «Начальник, почем заяц? Начальник, за два цинка беру зайца! Купишь себе бобра!»

Не дураки, видят рядом собаку и мгновенно делают вывод про платежеспособность клиента. Герда прижалась ко мне, мы оба на рынке немного волнуемся, чтоб ее кто-нибудь не украл.

За меховыми рядами начинаются почти безлюдные палатки с платьями, рубашками, пиджаками и футболками: в сумраке можно разглядеть высвеченные фонарем или свечой отрезы роскошных тканей со сказочными узорами. Одежда фей и принцев, воспоминание о прекрасной эпохе, силуэт из Laterna Magica.

Когда-то такая шелковая блузка стоила больше, чем кожух из овчины, сейчас же красота не котируется. Продавщицы тут все как на подбор – миловидные девушки, которые своей красотой пробуют напомнить, что когда-то одежда должна была не только сохранять тепло, но и украшать. Но тьма и холод отняли все. И какой бы изысканный галстук ты ни купил, элегантность выбора смогут оценить только те же продавщицы и только в момент, пока ты за него торгуешься. Потому что, когда наденешь, запахнешь на себе пальто, замотаешься накидкой и, сгорбившись, пойдешь восвояси, всем будет безразлично, что за чудо украшает твое туловище спереди.

Я помню день, когда на нашем базаре на лотках с металлическим ломом перестали выставлять угольные утюги: вещь, казалось бы, полезная, по крайней мере, не менее полезная, чем поцарапанный смеситель или душевая головка. Но кто будет утюжить юбку, которая постоянно – и на улице, и в помещении – скрыта тяжелой верхней одеждой? То же самое, что на солнечных очках попробовать разбогатеть!

Продуктовые ряды начинаются с разных видов рыбы: вьетнамцы торгуют свежим пангасиусом: он выращен в одном из прудов соседнего города-государства. Жирный, огромный, безглазый. Рыба конца света. Дальше – замороженный лосось, форель, хек, креветки, все под одним ценником, сто граммов равны цене года жизни в нашем вольном городке. Дальше – живые голуби, которые, как крысы, как-то находят себе и тепло, и пищу и умудряются выживать и плодиться. За птицами – вымерзшие окровавленные кости крупного скота, зрелище, способное кого угодно сделать вегетарианцем. Следом – крысы и мыши-полевки (последние – дороже, поскольку не имеют отвратительного привкуса и запаха и их можно употреблять вместе с косточками, если хорошо пропечь).

И, наконец, моя любимая еда, оптимальная по соотношению цены, сытности и происхождения ингредиентов: «пиханная пальцем колбаса». Один цинк за кило. Дешево!

Во времена, когда листья еще трепетали под утренним светом, пиханная пальцем колбаса тоже была в нашем крае национальной едой. В отличие от блинов, роднивших белорусскую кухню с русской, драников со шкварками, которые стоят рядом с цепеллинами и картофельной бабкой в ряду литовских блюд, пиханная пальцем колбаса всегда была чисто белорусским блюдом. Тогда ее еще готовили из смеси не самых лучших частей свиной и говяжьей туш, сала и перца. Но, заметим, – уже тогда! – ее называли, не исходя из ее состава (например, колбаса из субпродуктов), а исходя из метода ее «напихивания».

То, из чего советские люди лепили свои «котлеты» (называя пирожки из дрянного фарша благородным словом cotlette, которым во всем мире называют мясо на косточке), белорусы издревле запихивали в свиные кишки, запекали в печи или варили в деревенском «супе рататуй» (не путать с прованским ratatouille).

Я понимаю, почему торговцы на базаре затемненной Грушевки не заинтересованы в отражении состава своей колбасы в ее названии. Но для меня загадка, почему та, стародавняя «пиханная пальцем колбаса» сберегла тайну своего происхождения от всех. И – что самое главное – вкус остался почти тем же! Особенно если хорошо прожаришь на углях! Поэтому, пожалуйста, никогда мне не говорите, из какой дребедени сделано то, за что я сейчас отдам свой цинк! Мне это неинтересно! И не удивляйтесь предыдущей гастрономической лекции: человек, который все время хочет есть, будет петь про пищу с вдохновением Кнута Гамсуна.

И сейчас, когда колбаса выбрана, взвешена, настало время рассказать про самую важную вещь в наши темные времена. Вещь, за которую можно купить все, кроме нормального отопления в квартире и солнца за ее окнами (а также других вторичных мелочей).

Цинк. Когда торговцы настоящими вещами (то есть светом, теплом и пищей) перестали принимать бумажные деньги, а воспоминания о капиталах, похороненных вместе с банковскими счетами и банковской системой, перестали быть приличной темой для разговора даже на точке с медом, мир погрузился в бартер. Люди меняли одеяла на свечи, моченые яблоки на буржуйки, уголь на зажигалки. Но быстро нашлась штучка, оказавшаяся полезной (в отличие от золота, которым люди начали лудить самовары) и не самой распространенной. Источник света и – если говорить о недолговечных обогревателях – относительного комфорта. Последний надежный носитель малых доз электричества.

Могу только догадываться, почему батарейки и аккумуляторы, в большинстве своем гальванические, никель-металл-гидридные и никель-кадмиевые, начали называть именно цинком. Ведь патрончиков с обозначением Ni-Zn в обороте не очень много и котируются они одинаково с Ni-Mh и Ni-Cd. Я думаю, все дело в том, что «цинк» просто классно звучит[2], а народ к таким вещам очень чувствителен. Он может не оценить мелодичности поэзии Жилки, но звонкость и четкость «цинка» от вялости «никеля» и «кадмия» он отличит легко. Новая мировая валюта не может называться «кадмием», согласитесь. В «цинке» слышится и цинизм, и пренебрежение к тем, у кого «цинка» нет. Попробуйте спросить: «Цинк есть? А если найду?» И сравните это с «никелем»! Две большие разницы!

Если колбаса, за которую вы должны заплатить, стоит, как в моем случае, 1,69, – в ход пойдет любая мелочь, монеты всех стран мира. В моем кармане смесь польских грошей, литовских центов, русских копеек, азиатские и африканские медяки, на которых можно разобрать только номинал. Кстати, разборчиво отпечатанный номинал является обязательным условием допуска мелочи в оборот. Если у вас от деда-нумизмата осталась серебряная четверть пенса, на которой достоинство написано по-английски, пенсы не примет ни один меняла, можете выбросить. Потому что фальшивомонетничество, так же как и расчет не «полным» цинком (а торговец с плохим характером может проверить на детекторе напряжение каждой батарейки), карается изгнанием за границы нашего теплого и уютного рая. Размеры (ААА или АА), тип, а также возобновляемость элемента на его стоимость не влияют. «Один цинк» равен ста монетам или 1,2 вольтам и никак иначе.

Я выгреб из кармана жменю монет и спьяну не сразу заметил, что под ноги торговцу выскользнул небольшой футляр, закрытая плоская визитница. Тот хотел поднять, я наклонился, чтобы перехватить, но не успел: серебристая вещица уже была в его руке. «Это мое, мое! Не трогайте, пожалуйста! Отдайте!» Торговец удивленно отпрянул и уважительно подал мне находку; он и не собирался ее открывать. Я покраснел. Наверное, выглядел я чудиком. Когда отходил, заметил, что колбасник, у которого я покупал еду далеко не впервые, быстрым жестом прогнал мой цинк через детектор: кто его знает, чем может расплатиться такой псих.

Я стиснул холодную рыбку визитницы в левой руке и не выпускал, пока расплачивался за Гердины консервы, хлебец и двадцатилитровую бутыль воды. Тут и выяснилось, что я настолько согрелся медком у Цугундера, что забыл свои санки на его точке. Пластиковую дурынду с булькающей жидкостью пришлось тянуть за собой по обледенелому асфальту волоком. Про выражение Гердиной морды, пока она наблюдала мой балет на льду, и говорить нечего – сами догадаетесь. Но ее, наверное, можно было бы размещать на антиалкогольных плакатах.

Дома, после помещения в отравленный организм зажаренных на углях колбасок, земля перестала уплывать из-под ног, а выражение морды у Герды смягчилось. Я лопал хлебец, запивал сладким чаем – вкуса хлебец не имел, что нормально для выпечки, которая состоит из субститутов. Потому что ни пшеницы, ни ячменя в нашей местности не осталось. Закончил я свой обед жменей витаминок, без которых у любого в наше время очень быстро повыпадают от цинги зубы.

Гацак пробил две склянки, Герда устроилась рядом с батареей на дневной сон, я обновил аккумуляторы в осветительных приборах. Наконец звонок, шнур которого протянут от подъездной двери к моей квартире, звякнул, и начались визиты.

Первым пришел Доктор. Он всем своим видом опровергал седой и добродушный образ Айболита из детской сказки. Стереотипы нужны для того, чтобы лучшие из нас никогда им не соответствовали. А кто, как не лучшие, остаются в ремесле спасения человеческой жизни, когда в операционной темно и холодно, аппарат искусственного дыхания не работает, а МРТ можно сделать, только вскрыв пациенту черепушку? Моложавый, подтянутый, на вид – злой. Абсолютно изможденный работой.

Я спросил про санитарно-эпидемиологическую ситуацию в нашей вольной Грушевке. Тот махнул рукой:

– Люди мрут от обычной ангины, антибиотиков не осталось, деньги на медицину у Бургомистра есть, но купить лекарства негде, шахтеры обшарили все близлежащие базы Белфармации. Бинты еще более-менее научились изготавливать без электричества, но как и из чего произвести инсулин?.. Но вот что интересно, – сказал он, подумав, – тяжелых болезней стало меньше, я уже не помню, когда в последний раз диагностировал опухоль.

– Нет худа без добра, – попробовал я вырулить на позитив.

– Правда в том, что до опухолей никто просто не доживает, – развел он руками. – Надо иметь хорошее здоровье, чтобы умереть от опухоли в семьдесят. Сейчас все умирают в пятьдесят. – Доктор быстро зыркнул мне в лицо, чтобы оценить возраст и понять, напряжет ли меня такое наблюдение. – А если говорить про «нет худа без добра», то я за последние сутки принял десять родов. Я у этой твоей Алексиевич читал, что в войну люди люто любились. Так сейчас то же самое. Вокруг темнота и холод, а в каждой семье по пять детей. А чем кормить будут, подумали? Когда все военные консервы и стратегические запасы кончатся?

– В темноте человек более уязвим. Ночь всегда была временем обострения чувств. Вот и любятся люди.

– Нет, я думаю, что это биологическое. Опасность включает механизмы видового самосохранения. – Он снова задумался. – И вот еще одно наблюдение. Находишь, например, редкую упаковку анальгетиков. Срок годности – до две тысячи пятидесятого. И вот стоишь и думаешь: этот две тысячи пятидесятый уже наступил? Или нет? Как вы думаете, Библиотекарь? Какой сейчас год, если отбросить условности?

Я пожал плечами и мягко его поправил:

– Я Книжник, а не библиотекарь. Библиотекари – это те, кто позволил весь фонд детской библиотеки Грушевки пустить на растопку.

– У нас была библиотека?

– Да, – хмыкнул я. – И неплохая. Там книг было раз в десять больше, чем у меня. Но когда начался хаос, библиотекари попрятались по домам и книги не защитили, никто не мешал грабителям их по цене дров на базарной площади продавать. А моя частная коллекция осталась.

– Как люди могли придумать книги жечь! Их же сейчас даже не купишь!

– Это оно сейчас так. А было время, сразу после блэкаута, когда люди еще не вспомнили, какое это наслаждение – читать. Про ценность книг помнили единицы. А на одном томике, как писал один русский любитель гастрономии, можно даже стейк прожарить. Поэтому и обогревали жилища накопленной человечеством мудростью.

В комнате стало тихо. Слышно было только, как сопела Герда: Доктору она доверяла, поэтому спала в его присутствии.

– Так что вам посоветовать в этот раз? Может, Булгакова, «Записки юного врача»?

– Ни в каком случае! – Он округлил глаза. – Вы думаете, мне всего этого в операционной не хватает? Я бы попросил чего-нибудь легкого. Не про этот безумный мир. Где есть дружба, приключения, может, какая-то война, но так, чтобы без крови и бинтов.

– Понял! Погодите минуточку!

Я никогда не приглашаю свою клиентуру за запертую дверь, в свою спальню. Каким бы обеспеченным ни был человек, не надо его искушать зрелищем книг, выставленных от пола до потолка плотными рядами. Наиболее ценные для меня экземпляры – прижизненные издания классиков, книги с автографами известных авторов – заставлены более дешевыми приключенческими романами в бумажных обложках. Больших предосторожностей не требуется, поскольку, по мнению среднестатистического грабителя, наиболее ценными являются именно приключенческие романы.

Но как же приятно отставить в сторону сборник «Продается планета» и достать серенькую бумажную папку с блеклой надписью Kochanek wielkiej niedźwiedzicy и пометкой «1937, Таварыства выдаўнічае РОЙ». Или найти под затертым до дыр «Зовом Ктулху» – абсолютным хитом новых времен – скромненькую синенькую книжку 100 años de soledad с оттиснутым золотом обозначением «1967» на корешке.

Подумав над просьбой Доктора, я вытащил с самого верха первую часть «Властелина колец». Твердая обложка, похожий на Гацака Гендальф на обложке. Все как Доктор описал: и дружба, и приключения, и война без бинтов. К тому же скоро можно будет ожидать его возвращения за второй и третьей частями. Доктор вручил мне один цинк за стандартные три дня пользования книгой и пошел отдыхать.

В коридоре уже топтался другой читатель, Шахтер. Герда сразу напряглась, как только он вошел: подняла голову и начала следить за его движениями. Шахтер прострелил мою комнату профессиональным взглядом человека, чей доход и жизнь зависят от постоянной оценки угроз и быстрого распознавания любых ценностей в темных и холодных помещениях. Пошарив взглядом по стенам, он сел на гостевой табурет таким образом, чтобы одновременно контролировать и окна, и Герду, и входную дверь. И только после этого поставил свою М-16: приклад на пол, ствол к стене.

Я не знаю, почему их назвали шахтерами[3] – тех, кто рыщет за границами городов в поиске вещей и веществ, которые человечество больше не производит, но в которых до сих пор остро нуждается. Есть шахтеры, ищущие артефакты на заказ, есть те, что просто шныряют по пустырям, собирая то, что кто-то потерял, забросил и что еще не успели растащить грабители. Что отличает шахтера от грабителя? То, что шахтеры никогда не нападают на живых. Всё окружающее воспринимается шахтерами как нетронутые недра, откуда нужно извлечь условную руду.

– Здоров, Книжник! Мне бы книжку какую читнуть! – сказал визитер. – Такую, чтобы не сильно мозг грузила. И чтобы про ночь было. И про опасность. И чтобы кто-то ночью куда-нибудь шел. И кругом – мир враждебный. Хочу потренироваться. Предыдущая мне понравилась. – Он вернул «На Западном фронте без перемен». – Смешная. Но я сейчас хочу без ржаки. Чтобы про жизнь. Вот тебе за задержку. Был на миссии, в поле. Не смог раньше вернуть. – Он вынул из кармана жилета склеенные скотчем похожие на патроны десять батареек ААА.

Я недолго думал, что ему посоветовать. Копаться в библиотеке, когда в соседней комнате с Гердой сидит такой отморозок, как-то не хотелось. Вернулся и вручил «Сотникова».

– Вот. Это про жизнь. Про ночь там тоже есть.

– Спасибо, Книжник. Верну, когда вернусь. – Он подхватил винтовку и встал.

– Слушайте, я у вас спросить хотел. Вы только извините, что это как будто немного про вашу работу. – Я сделал виноватую паузу, потому что шахтеры действительно не любят говорить про то, что за оградой. – Видели ли вы когда-нибудь невра?

Он спрятал Быкова и вытянулся. Задумался, глаза у него стали страшноватыми. Потом усмехнулся – и выглядело это как-то не очень приятно.

– Невра живого не видел. Но того, кто видел, видел. – У Шахтера под глазом дрогнула жилка. – Разодранная разгрузка – все внутри выедено вместе с костями. Ни головы, ни позвоночника. И берцы стоят. Зашнурованные. А в берцах – ноги, нетронутые. Вот так выглядит тот, что видел невра. Волк бы такого не сделал.

Я подумал, что убить человека мог и другой человек. А обглодать останки – собака. Похоже, сомнения отразились у меня на лице. Потому он продолжил:

– Неживых в квартирах много. За стеной. В холодных государствах. В пустошах. Люди засыпают и не просыпаются. От холода. Или от болезней. А звери таких не трогают. Замерзшее тело не прогрызть. Но самое страшное – не невры. А козлоногие. Их я тоже не видел. Но видел тех, кто видел. На юге есть один мужик по кличке Двухвостый Барсук. Он единственный, кто однажды убил козлоногого. А так – каждый второй раскуроченный караван, и козлиные следы вокруг. Кто убежал или выжил, все говорят про хрюканье. Некоторые и про свиные рыла добавляют. Свиные. Вот такой Западный фронт, Книжник.

Он забросил винтовку за спину и собрался выходить.

– Слушайте, я хотел еще один вопрос задать. Вот если бы я вдруг собрался пойти на юг. Нужно мне… Что бы вы посоветовали? Так, в целом?

– Посоветовал бы этого не делать. – Шахтер тяжелым взглядом просканировал мою фигуру. – Но если очень надо – одеться потеплей. Взять цинка. Взять оружие. Еду и питье можно не брать. За стеной этого больше, чем тут. Зайти к Кочегару в Котельную. У него есть большая карта. Еще с тех времен. Он тоже хотел куда-то податься. Заказал ее мне. Я таскался с ней, наносил то, что видел. Там и Город Света обозначен, и железная дорога, и всё. Получил, расплатился. Много она ему стоила. Пятьдесят цинкарей. Но потом у него что-то с коленом случилось. Не пошел. Карта у него.

Он кивнул на прощание. Закрывая дверь, повернулся ко мне:

– И книги городу передай, если пойдешь. Не хочу твою квартиру втихую дербанить, когда ты исчезнешь.

1
...
...
9