Липецкий всемирный потоп

Согласно Библии, история самого человечества берет начало от Всемирного потопа после сорокадневного дождя. Теперь мы шутливо называем всемирным потопом любой сильный и длительный дождь, каждое наводнение. Почти такой же всемирный потоп каждый раз по весне происходил у нас в Липецке до войны. Сейчас, если в городе прошел дождь, вы свободно можете попасть на левый берег, а во время моей юности дождь или весеннее половодье приводили к тому, что части Липецка оказывались оторванными друг от друга.

Можешь, Сережа, судить сам: мы, ребята со Спиртзавода, кто еженедельно, а кто и пару раз в месяц, ходили в драматический театр. Ходили пешком через весь город, через четыре моста. Весной, как правило, их сносило, заливало все. Была одна общая водная гладь между двух берегов, покрытая мелкой рябью. Вместо Ноева ковчега ходили катера, которые буксировали баржи с людьми, грузами и всякой живностью. Те, кто не смог попасть на борт, по многу часов ожидали на берегу. Пассажиры тонули по колено в грязи, бредя от пристани.

Паводок в Липецке каждый раз напоминал борьбу со стихийным бедствием. О серьезности проблемы говорит и тот факт, что исполком Липецкого горсовета принимал специальные постановления о мерах по борьбе со стихией во время половодья. Людей заранее отселяли из зоны подтопления, параллельно выделялся поезд, который курсировал между заводами и железнодорожной станцией Липецк.

Весной 1941 года река вскрылась в апреле, людей вывозили на лодках, отселяли. И все равно это не спасало: затапливало всю нижнюю часть улиц Первомайская, Октябрьская, Калинина – одну из окраинных улиц города, и Толстого до пруда в Ключах, и половину пригорода Студёнок, поселок Дикое. Река Липовка заливала в половодье огороды и сады. Еще хуже было, когда вода отступала: улицы города были захламлены, та же Коммунальная площадь напоминала поля боя – со рвами для отвода воды, кучей щебня и навоза. Все в грязи было у Новолипецкого завода, где было много коровников, и на Спиртзаводе…

Сейчас в это трудно поверить. Быстро летит время. Город поднялся ввысь, расправил плечи. Теперь, глядя на громадный, нарядный, процветающий Липецк, невозможно представить, каким был он тогда – в дни моего детства. Больше никакие потопы ему не страшны.

Любовь первая – она же последняя

Первая любовь. Что считать любовью? Интерес к противоположному полу появился у меня лет в двенадцать, еще в Мариуполе: снились одноклассницы. Там девушки быстро расцветают и созревают под горячим южным солнцем.

Помню одну из них – Маркахай, яркая гречанка романтической, жгучей красоты. Вторая была Гирей, красивая белокурая немка со стройными ногами. Рядом с их пышными, почти женскими фигурами я смотрелся просто комически. Хорошие девчонки, но мы, мальчишки-одноклассники, для них не котировались. Кстати, обе по окончании седьмого класса быстро вышли замуж.

Только в Липецке наступил момент, когда мне показалось, что я по-настоящему влюбился, и Катя Погорелова ответила мне взаимностью.

Было это так. Вначале я подружился с ее двоюродным братом Колей Кузнецовым. В сквере Спиртзавода собирались подростки, баловались, дурачились. Я сидел и читал книгу. Помню, подошел парнишка и спросил: «Ты что, самый умный? Почему с нами не играешь?» Говорю, что читаю интересную книгу Жюль Верна. С этого все и началось. Собрались вокруг меня, устроили «избу-читальню». На следующий день уже собралось больше ребят, пришли и девочки.

Вот тогда, Сережа, я и увидел впервые твою бабушку [14]. До встречи с ней все больше обращал внимания на кареглазых, жгучих девочек. А здесь сидит передо мною голубоглазая, светловолосая… Взгляд умный, море обаяния. Я и пропал. Несмотря на свой совсем юный возраст, она была очень смелая, решительная, артистичная. Не терпела лжи и несправедливости. Таких, как она – моя Катюша, я не встречал ни до, ни после. При встрече с ней я становился остроумным, старался насмешить, вычитав где-то, что для того, чтобы добиться внимания женщины, надо ее поразить или рассмешить. Так постепенно развивался наш школьный роман, который перерос в глубокую и взаимную любовь.

Это светлое чувство прошло через всю мою жизнь и сохраняло меня в самые трудные минуты. Военные годы разлучили нас, но чем больше я отдалялся на расстоянии, тем сильнее мне хотелось быть вместе с Катюшей. Когда я приезжал к ней в короткие часы увольнений, мне хотелось поговорить о нашей будущей жизни, учебе, найти в ней настоящего верного друга, и я чувствовал в ее словах отклик моим мечтам. Тогда я впервые понял, какое это прекрасное чувство – любить кого-то!

Потом были письма. Простые солдатские письма-треугольники, от которых веяло переживаниями, тревогой друг за друга, горечью неудач и первыми радостями побед.

В мае 1944 года, в самое трудное время, когда еще шла война, мы стали мужем и женой и прожили вместе полвека. Мы были 64-й парой, заключившей брак в мае. Под этим же номером нам и было выдано свидетельство Липецкого городского отдела регистрации актов гражданского состояния.

Та первая любовь – последняя. Наше светлое чувство любви мы не расплескали по дороге жизни, бережно и осторожно пронеся его через годы. В память о ней, о нашей совместной жизни я написал такое стихотворение. Послушай его:

 
Сорок лет мы с тобою вместе
рука об руку, плечо к плечу,
тебе не пришлось, как сегодня невесте,
быть разодетой в шелка и парчу.
 
 
Не было дворцов, где браком сочетаются,
не было музыки для в зал входящих,
не было главного, как сейчас считается, —
стоглазой толпы, обо всем судящей.
 
 
Не было лентами «Волг» разувешанных,
не было криков «Горько!», «До дна!»,
и подарков не было свадебных, бешеных,
что на поднос кидают спьяна.
 
 
Не дарили ключей нам от комнат роскошных,
не дарили ковров нам персидских, ярких,
свой первый барак, вовсю перекошенный,
мы в сердце храним как лучший подарок.
 

Мальчики из 10-го «А»

Сколько лет прошло с тех пор, как я окончил школу, но время учебы в ней память хранит очень крепко. Иногда кажется, что я помню каждый день, проведенный в ее стенах. Я учился в разных школах – в Ростове, Мариуполе, – но ни об одной из них не мог сказать: она лучше моей липецкой. И вот почему: наши наставники были не просто воспитателями, «урокодателями». Настоящими старшими товарищами, друзьями молодежи. Вместе с ними мы, мальчишки и девчонки, помогали строить вторую доменную печь, вместе с ними сажали сады и парки, вместе с ними веселились. Очень хорошо помню кружки, которыми они руководили. Географический, литературный, драматический и самый любимый – «Ворошиловский стрелок», где мы учились стрелять и скакать на коне.

Как ни хотелось верить в войну, но все мы чувствовали, что может наступить грозное время для нашей страны. Поэтому в 1938 году, когда комсомол бросил клич: «Дадим стране миллион летчиков», все до одного мальчишки нашего 10-го «А» записались в аэроклуб.

Я уже тебе говорил, что я тянулся к ребятам старше моих лет. Был у меня такой товарищ Ваня Кукишев, года на два-три меня старше, уже самостоятельный. Он учился на электрика в школе при заводе «Свободный сокол». С ним у меня установились отношения старшего брата с младшим. Ваня был главный заводила всех наших приключений, неистощимый на выдумки забавник. Он первым проторил дорогу в небо: по любознательности записался в аэроклуб. Следом потянулись остальные ребята из нашей компании и мои одноклассники. Вместе с его братом Сашей, кстати, меня призывали в армию, в 6-ю школу ВВС. Ваня хранил в сердце верную и горячую любовь к авиации, мечтал стать летчиком-истребителем. Перед войной он поступил в Борисоглебскую военную авиационную школу пилотов. Весной 1941 года перед отправкой на службу в Ленинград он заезжал на побывку в Липецк. Ваня много и увлекательно рассказывал о своей учебе в Борисоглебске, так что я сам загорелся желанием попасть именно туда. Во всем Ваня был первым. Погиб он тоже одним из первых в декабре 1941 года…

Липчанам, особенно юным, теперь трудно представить, что на месте нынешних стадиона и парка Сокольских металлургов было летное поле. Именно там и совершались первые шаги в небо липецкой молодежи. Летали курсанты на «уточках» – учебных самолетах У-2. Полеты, как правило, проводились с четырех утра. К семи курсанты уже торопились в цеха заводов или на занятия в школы…

Большой популярностью у нас, тогдашних старшеклассников, пользовались школьные кружки: планерный, парашютный и другие. Первые свои прыжки осоавиахимовцы, в том числе и я, совершали с парашютной вышки, что стояла в скверике на площади Революции, возле кинотеатра «Октябрь».

Никогда мне не забыть тех дней, когда мы, комсомольцы, в осоавиахимовской форме (она была очень красивая – ладно пригнанная на каждого), с винтовками, к которым полагалось по 25 холостых патронов, и другим снаряжением, с красным знаменем четко печатали шаг по улицам своего города. Маршрут следования проходил через реку Воронеж, по дамбе, по деревянным мостам в лес, который в те времена подступал к самой реке. Там проходили «сражения» между «красными» и «синими».

Часто у нас в школе проводились лыжные марш-броски, звездно-пешие военизированные переходы. Во время походов, лыжных переходов и «боев» мы пользовались противогазами, которые надевали по команде «Газы!».

Да, война началась. На следующий день после нашего выпускного вечера.

Когда меня спрашивают, кто кем из нашего класса стал, я прежде всего говорю о том, что все до одного представителя мужской половины имели военную специальность. Этого потребовала война. Я – летчик-истребитель, Николай Шабалин [15] – авиационный техник, Алексей Мещеряков [16] – военный инженер, и так далее.

Как мы воевали? Мои одноклассники Вячеслав Маркин [17] и Иван Сидоренко [18] стали Героями Советского Союза, Николай Пронин умер от тяжелых ран в 44-м году [19]. Сева Евтихов служил на Дальнем Востоке, воевал с японцами, демобилизовался в том же году, что и я [20].

На глазах Бори Иванова погибли два моих школьных друга – Миша Шкатов [21] и Яша Ермолов [22]. Жизнь Миши оборвалась в бою под Воробьевкой Воронежской области, а Яша погиб 1 мая 1945 года – за день до капитуляции фашистского гарнизона Берлина!

Борис Васильевич Иванов, Боря – участник войны, кавалер ордена Славы III степени, получивший семь ранений, выжил каким-то чудом [23]. Боря очень здорово рисовал. На этой почве мы с ним сошлись и подружились в школе. Даже на фронте Боря умудрялся делать зарисовки. Много лет спустя, на встрече выпускников, он рассказал мне, как все произошло с Яшей. В минуты затишья они сидели с Яшей и разговаривали. Было им весело от предстоящей победы, вспоминали одноклассников и мечтали, как все вместе опять соберемся в родной школе. Яша приблизился к Борису, чтобы прикурить от папиросы, как из-за угла раздался выстрел снайпера. Яша был сражен наповал…

В тот день, когда мы всем классом пришли в военный комиссариат с просьбой взять нас на фронт, на обратной стороне фотографии, на которой были сняты все вместе, Борис написал: «Отмечу дату победы над фашистами 25 мая 1945 года».

Он немного ошибся. Мы победили раньше. А эту фотографию Боря донес до Берлина. От Липецка до столицы фашистской Германии и Китая пролегли фронтовые дороги мальчишек из 10-го «А».

Выпускной

Война поделила жизнь моего поколения на две половины. Это деление будет существовать для нас, пока мы живы, и сегодня мы часто говорим: «Это было до войны… Это было после войны».

В субботу, 21 июня 1941 года, я, как участник духового оркестра, выступал в парке. Еще в школе меня научили играть на слух. Там я получил свою блестящую трубу – корнет-а-пистон. Инструмент вроде бы маленький, но голосистый, мелодичный, его партия располагается в партитуре обычно под партиями основных труб духового оркестра. Свой последний липецкий концерт мы отыграли успешно. И в этот же день мне, первому из класса, пришла повестка в армию.

Узнал я об этом, вернувшись домой, перед выпускным вечером. Это сейчас школьники идут на выпускной, словно на показ мод, а тогда девочки шили нарядные платья, потому что их сложно было купить. Мы тоже старались не подкачать: наглаженные рубашки, брюки со стрелкой, все пуговицы на месте, носки заштопаны, башмаки начищены. Собралось много гостей, директор вручал нам аттестаты и жал руки как взрослым под аплодисменты.

После небольшой концертной программы – нескольких стихотворений и песен (все, естественно, на патриотическую тематику) – стулья и столы были быстро сдвинуты к стенам, вынесли патефон, и начались танцы. Танцевали бессмертные вальсы и пытались танцевать танго. Я танцевал со многими девушками, но душа уже тогда была отдана единственной – моей Катюше.

Запомнилось, что все двери и окна были настежь открыты. От дуновения июньского ветра полупрозрачные белые шторы развевались, то приближаясь, то отдаляясь…