Глава 8. Новая жизнь

Каким бы ни было увлечение безрассудным, если оно порождает прекрасное и пробуждает дремлющие способности и силы человека, то это, скорее, божий дар.

Автор

В этот же день он собрал все свои вещи и переехал жить с Надеждой на свой недостроенный коттедж, где были отделаны всего две уютные отапливаемые комнаты.

Жена находилась на своей даче, и ей пока ничего сообщать не стал. Она с детьми уже неделю назад уехала туда на четыре летних месяца. В этот период она редко приезжала в Москву и он так же редко появлялся на ее даче.

Дела по спиртовому производству и на дебаркадере он приостановил, а точнее забросил, оставив по доверенности печать и весь контроль по фирме на своего друга и помощника Рушави. Часть полученных кредитных денег он решил использовать на выпуск альбома, рассчитывая быстро их обернуть и снова вложить в дело. Сделать все необходимые перечисления поручил Рушави.

Перед отъездом в один из периферийных городов для записи аранжировок он напоследок зашел вместе с Надеждой к Рушави.

– Ну вот, познакомься, это моя новая спутница жизни. Нашлась та девчоночка, которую я вывез из Чечни, когда тебя выкупал.

– Ты что, разошелся с женой? – спросил он.

– Нет пока, еще не разошелся, но дело, видимо, идет к этому. Тебе, Рушави, нужно будет увидеть мою жену и в мягкой деликатной форме изложить эту ситуацию. Скажешь ей, что я ушел к другой женщине и в ближайшее время нужно ждать бракоразводного процесса.

Рушави задумался. Посмотрел на Надежду и, смутившись, перевел взгляд с ее ног на письменный стол. Она сидела рядом в коротеньком платьице и, мило улыбнувшись ему, спросила?

– Ну как мы смотримся? – и, пересев к Арабесу на коленки, стала весело смеяться, обнимая и целуя его, при этом на мгновение подняла ноги так высоко, что из-под платьица сверкнули трусики.

– Прекрасно, – почесав у висков, ответил он. – Правда, в нашем Коране говорится, что когда мужчина занимается любовью со своей женой, тогда он разговаривает с Богом и это приравнивается к молитве, а когда с другой женщиной – забрасывается камнями. Вы же мне нравитесь, и камнями забрасывать не буду. Главное, чтоб любили друг друга, ведь человеку для счастья много не нужно, достаточно, чтоб его любили, когда любит он.

Тут он прервал свою речь, будто споткнулся, подумав, зачем им, христианам, он навязывает свое мусульманское понимание. Чувствуя, что сказано как будто не то или не так, стал раздумывать.

– Ну-ну, говорите уж до конца, смелее, а то как будто что-то недосказали. Считаете грехом? – стала допытываться Надежда.

Он продолжил, показывая, что неплохо знает и Библию:

– По Библии, еще до снятия с дерева греховного яблока Бог говорил Адаму и Еве: «Плодитесь и размножайтесь» и грехом эрос любви не считал. Даже когда спрашивал апостола Павла, любит ли он его, тот только на четвертом разе в ответ заплакал, так как в это понятие он вкладывал божественное начало.

– Нет, нет, божественное начало в человеке – это стяжание, только святого духа, и возможно ли оно без стяжания страсти? Не надо говорить о платонической, мертвой любви. Живою, настоящей любовью является страсть духа и тела. У нас даже что-то больше. Просто любви мне недостаточно. Я хочу вечной любви, в каждом миге, в коже и голове. Такая любовь может быть?

– Наверно, нет. Для женщины любовь – это фронт, для мужчины она – это тыл. Мужчина не может себя отдавать любви полностью, так как для него это всего лишь параллельная жизнь, а для женщины основная, – ответил он ей. – Конфликт неизбежен.

Арабес посмотрел на их и, услышав неожиданно возникшую дискуссию, хотел прервать ее, но влезать в нее не стал, так как Надежда ее оживила.

– Фу как грустно, – возразила она Рушави. – Неужто вечная любовь – это сказка? Я так думаю, что если людей объединяет не только красота и секс, но и душа, то это может быть вечным.

– Любовь это в первую очередь буря страсти, поднятая красотой, – продолжал Рушави, – а красота не может быть вечной.

– Этот человек во мне начинает будить зверя, – обратилась она к Арабесу, показывая на Рушави. – Скажи ему, что если роман любви переплетен душевными нитями и общими интересами, как единым сюжетом, он будет вечным.

Арабес усмехнулся и промолчал, а Рушави продолжил:

– Не знаю, насколько это верно, но если душевной и деловой связи может быть найдена замена, и вечность может оборваться.

– Я так думаю, – подхватила она, – если мне легко найти будет замену, то я как человек никакой ценности представлять не буду. Я этого не допущу.

Рушави был с виду тактичным, очень обходительным и мягким человеком, но мог превращаться в жесткий кремень. В данном случае он не стал далее с ней спорить и успокоил ее своим согласием.

Ростом он был ниже Арабеса, и на вид ему можно было дать не более тридцати с небольшим лет. Вел холостяцкий образ жизни. После демобилизации из Афгана увлекался фотографией и даже вел в одном из дворцов пионеров фотостудию, но эти времена канули в Лету, и последние годы он подрабатывал, помогая Арабесу.

С Арабесом они были знакомы давно. Породнила и подружила их Афганская война, оттуда и демобилизовались почти в одно время. Клички их, Рушави и Арабес, были родом тоже от Афганской войны.

Арабес – это все, что осталось от былой клички Арамис, Рушави образовалась скорее от слова «Шурави» и пришла из его плена.

Одно время, перед первой Чеченской кампанией, при содействии Арабеса Рушави промышлял в Чечне нелегальным бизнесом.

Однажды, спихнув туда партию задаром приобретенных полевых кухонь, обмундирования, вывезенного из Восточной Германии с машиной «Урал», он был пленен. Арабесу пришлось его освобождать, обменяв через своих однополчан на их пленников.

В Чечне в то время промышляли многие. Коммерческий крупняк, угрожая национальной резней, ломал на уступки правителей, помельче торговали оружием. Оттуда гнали ворованные нефтепродукты, туда – ворованные или списанные военные машины разваливающихся военных частей, оборудование, гуманитарную помощь. Даже люди там со временем стали самым дорогим товаром. В Чечне обналичивали и прикарманивали любую денежную предоплату и все, что можно было украсть. Искать там концов было уже бесполезно. Криминальный бизнес привел со временем к криминальной войне.

– Он как человек, в прошлом связанный с фото, может помочь снять клип, – объяснял Надежде Арабес, – и даже написать сценарий. Раньше тоже играл на гитаре и даже на дутаре, но после того как в афганском плену его помяло, не видел, чтобы он ее брал в руки.

– Я могу, наверно, уже и вспомнить, память почти восстановилась, и если заиграю снова, значит с ней все в порядке, но сейчас хочу сбегать в магазин, а то холодильник пустой.

– Да, и захвати коньячку, – подавая деньги, сказал Арабес.

– Я пойду с ним. Выберу что-нибудь для себя. Ты не против? – спросила Надежда, обращаясь к Арабесу.

– Против. Объясни ему, он все уловит.

– Ты чего? – возмутилась она, чувствуя его недоверие. – Так не пойдет. Ты мне должен доверять.

Она подошла, поцеловала его, и он махнул рукой.

Весь этот день они провели все вместе. Уехав в лес, гуляли, ели шашлыки, фотографировались, рассказывали анекдоты и стихи. Так у костра, уже выпив вина, Надежда попросила оценить ее песню. Взяв гитару и надев шляпу Арабеса, запела, изображая будто бы мужчину.

– «Босонога», – объявила она.

 
Скрипит, качается и гнется мораль аскета на ветру.
И тех, кто много в жизни любит, о, не судите, вас прошу.
Сама проказником слыву и для музы жду любви.
Вот крест любви свободной дан от бога на груди.
Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.
Но дорогою богата, на распятие креста.
Босонога, босонога! Где же ты, любви свеча?
Обогрей меня, дорога, и налей бокал вина.
– Ты не пьешь за любовь, и не надо,
А я выпью, и рюмки за это мне мало.
Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.
Обними меня, дорога, дай испить любви до дна.
Как в очищение греха,
Любовь в творенье мне дана.
От любви до любви
Километры пути.
Я влюбляюсь опять.
Бог, не надо карать.
Я не чувствую вины.
Боготвори мой грех любви.
Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.
Хоть любовь – явленье бога, но судьбы моей сума.
В ней богатство и тревога, музы творчества дорога.
Обними ж меня немного, дай испить любви до дна.
Ой, не вини меня, судьба,
Любви дорога мне судья.
И покину я с нею сей мир,
Как проезжей дороги трактир.
Пусть отрубят мне руки и ноги,
Бросят в море, распнут на кресте,
За любовною страстью в погоне
Я воскресну сгореть на огне.
Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.
Обними меня, дорога, дай испить любви до дна.
И не судите страсть как грех,
Это не чувство для утех.
Канонизируйте любовь,
Боготворите страсти кровь.
Ох, не ликуйте, страсти гады,
Из Рая, с подлостью удавы.
Я из яблока греха
Всем нажму любви вина.
 
 
                                             * * *
 

С этими словами она налила всем вина. Они выпили, и она, нахлобучив набекрень шляпу, продолжала:

– Босонога, босонога! Босонога жизнь моя. Обними меня, дорога. Дай испить любви до дна и не будь дорогой торной, пусть засветится звезда.

Под общий восторг мужчин она закончила петь и передала гитару Арабесу, уговорив его тоже что-то исполнить.

Поддавшись уговору соревновательного порыва, то в одном, то в другом, он был вынужден тоже запеть.

– Песня «Бес в ребро», – объявил он:

 
Ой, какая красивая девочка села рядом со мной.
И встали дыбом волосы на голове седой.
Вот улыбнулась тепло, слегка оголив бедро,
Пригласила на танец, и меня понесло.
Волосами взмахнула, показав красоты плечо.
И не знаю, что в бороду, но точно что-то в ребро.
Так красотой рванула, что-то приличье снесло.
Сопротивленье металла, юности невелико.
– Ты меня завлекаешь юностью, и не грешно?
К пылкости чувств юных я уже клон давно.
– Нет, нет, вы клон, вы моей юности сон.
Для красоты сердечной седина не закон.
Ваши черты для меня – музыки красота.
Мой любимый аккорд – локона седина.
Перешагни сомнений, прошлого Рубикон.
Я подарю твоей жизни нового счастья звон.
Новый по жизни след,
Новых вершин побед.
И, поправляя седую прядь,
Стала меня ласкать.
– Может, я послана богом,
Будьте мне жизни прологом
И сотворенью надежд радостным эпилогом.
Пусть увлеченье сие будет наградой за все.
Очарованье мое уж не разрушит никто.
Ни людской молвы беда,
Ни небесная гроза.
Мужчина в возрасте таком
Богат на чувства, честь при нем.
А даме большего не надо,
Им возвышение награда.
Крыша едет, как в жару,
Словно в пустыне воду пью.
Неужто мне фортуна пала?
Иль, как на грабли в лоб, награда?
И бес опять грызет ребро,
Вино любви порой темно.
Зря я считал, что давно уж пройден
Страсти моей Рубикон,
Но красота великой силы крушит седой закон.
Чем же удержит звезду на своде седеющий небосклон?
Кружат, падают листья, страсти стоит былой звон,
Только для юных порывов насколько же хватит он?
 
 
                                            * * *
 

– Как грустно, – произнесла Надежда. – Ты брось эти мысли, выкинь из головы и забудь. Я тебя не брошу никогда.

Арабес, усмехаясь, молчал, не реагируя на ее слова никак.

Рушави, следовавший за ними, как тень, тут решил исправить ситуацию. Хваля по очереди то одного, то другого, он вдруг взял гитару, решился тоже спеть и этим разрядил обстановку:

– Песня «За чудаков», – и ударил по струнам, старался привлечь внимание, в первую очередь Надежды:

 
Тик-так, тик-так,
Вышел к публике чудак.
Тик-так, тик-так,
Время пробило, чудак.
Наше время тихим боем
Дарит жизнь своим героям.
Ему не нужно дураков.
Ищет время чудаков.
Налейте скорее им чуда вина,
И выпьем безумства бокалы до дна.
Где же вы, голуби нашей мечты?
Где же вы, рыцари риска судьбы?
Помоги же, время, добрым чудакам
Врезать добрым чудом мукам по глазам.
За чудаков, за чудаков!
За донкихотов и творцов!
За тех, кто рад за чудаков
И посылает к ним гонцов.
За чудаков, за чудаков!
За донкихотов и творцов,
Что жизнь красивую творят
И в котле скуки не горят.
За тех, кто к чуду нас зовет
И песни всем о нем поет.
За рыцарей величья духа,
Чтоб не царила в мире скука.
За чудаков, за чудаков, за чудаков!
За донкихотов, зла бойцов.
 
 
                                             * * *
 

Эта песня, исполненная Рушави, даже удивила Арабеса, не то что сама песня, которая ему понравилась, а то, что он запел. До этого он никогда не брал гитару в руки, а с памятью было и того хуже. Радуясь и хваля его, они еще больше развеселились от того, что хвалили друг друга. После просили Рушави заснять их всех на видеокамеру.

Рушави, поддерживая их возвышенно-радостное состояние и порадовавшись тому, что некоторое напряжение, возникшее между ними, исчезло, с улыбкой провозгласил:

– Дорогу талантам! – убеждая, что только такие, как они, таланты или их доверенные люди, а не бездарности должны быть либо во власти, либо учреждать ее. Иначе в обществе всегда будет сохраняться комплекс неполноценности.

Говорил, что в древние времена у китайцев если правитель не умел сочинять стихи, его за бездарность не допускали к власти. Талант, он везде талант. Утверждал, что стихи наиболее полно раскрывают душу и миропонимание людей, а если его нет, то такой человек не имел права и править миром своих сограждан. Только люди с талантом от бога могут править миром, и только они способны решать и покушаться на старые устои, чтобы создавать новые.

– Ты прав, Рушави, – поддакивала ему Надежда. – Муза так или иначе все равно правит обществом, а двоевластья быть не должно. Только если таланты начнут заниматься работой не по их дару, то они станут бесполезными и там, и тут.

– Значит, – продолжал Рушави, – талант, как хобби – это как советская самодеятельность, для дополнительного полно-цельного выражения личности, и только. Профессиональное же выражение – всегда узконаправленная полная отдача, гарантирующая успех. У самодеятельности должна быть своя сцена и своя сфера реализации. Это сфера с поиском душевной гармонии, а не идейного утверждения, и это уже епархии души. Мы здесь тоже самодеятельность, хотя, возможно, и большие непризнанные таланты.

Это утверждение немного озадачило Надежду, так как она пыталась дать бой профессионалам. Что сказать Рушави, она не знала, и сказала что пришло на ум, спонтанно:

– Таланты на земле – украшение ее, они всегда наместники Бога, даже если спорят с ним. Служить во славу Бога – это значит создавать. Только у талантов нынче везде платная сцена, и хоть они и трудоголики созидания, им трудно подняться на сцену. Государство не создало такой сцены, или только во славу себе. Таланты, идущие от народной души, зачастую создают ему неформат. Без сцены о себе не заявить и ни симпатии, ни внимания других не заслужить. Бесплатны ныне только криминальные сводки с титулом «Ух ты» или «А-я-яй».

– Я не с ней во всем согласен, – как бы обращаясь к Арабесу, сказал Рушави. – Нужна какая-то негосударственная или международная структура, но должной международной морали нет. Поэтому же нынче трудно выживать талантам хоть и положительного, но непринимаемого формата. Таланты, как вы, потому же могут скатиться в крутую конфронтацию к власти, ища поддержки в таких же душах или других странах. Я бы любых талантливых людей неформальными титулами награждал, а за любое их общественное признание по этим титулам содержание из общественных фондов выдавал. В таком варианте такие, как вы, таланты спонсоров не искали бы и все были бы при нужном деле, а не как ветер в поле в денежной неволе.

– Государство тут, конечно, не разорится, но знаменитости из своих гонораров могли бы такие фонды содержать, – заметил Арабес.

– Ну, тут я лапти не гну, но если не тратиться на войну, то и государство можно было бы потрясти. Тебя бы, Арабес, народ признал королем лир, Надежду – принцессой музы. Оценки могли бы присваивать в интернете все от мала до велика, и чем больше значимость оценщика, тем больше мог бы быть его звездный бонус признания и поклонения.