© Виктор Иванович Девера, 2019

ISBN 978-5-4496-9183-5 (т. 3)

ISBN 978-5-4496-1957-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 7. Шаг в бездну

Когда молодой человек увлекается дамой и, отдавшись порыву сердца, теряет голову, это всем понятно. Когда это делает взрослый мужчина, говорят: седина в бороду – бес в ребро.

Автор

Так, находясь в горьком уединении с компьютером, он почти взахлеб прочитал ее небольшой роман. В душе появились некоторые сомнения. Подперев голову рукой и немного подумав, вдруг заговорил и не заметил, что разговаривает с собой, как будто бы с ней.

– Нечего себе «Леди грез». То ли сказка – то ли о-е-ей, как по промежности косой. Хотя … – он снова задумался. – Реальность как фантастика? Сомневаюсь, имеет ли право быть такой случай? Несомненно, наступила и на религию, и на сотворение мира. Если все книги мира являются продолжением Библии, то тут, похоже, наезд на нее, и небесная молния может быть неизбежной. Нельзя исключить и нерукопожатной ситуации автору. Можно не соглашаться. Можно поспорить, но почему бы не быть и такой точке зрения, ведь есть и историческое, и философское обоснование. Отчего мужчина может быть неосуждаемо развратным донжуаном, а женщина нет? Может быть, рассуждения порой излишни, но таков ее стиль, а в русской литературе я подобия не знаю, и в мировой, кажется, глубокого раскрытия святой тематики женского целомудрия нет.

Нет, он не мог утверждать, что фантастическая и мистическая реальность сюжета была написана небездарно, хотя и имелись некие сюжетные недостатки. На них можно было не обращать внимания, так как она отвечала задачам литературы искать истину и представляла новый взгляд и подход к попытке раскрыть ее. Несмотря на это его так и подмывало что-то исправить, хотя это, скорее, было дело автора и издателя. В основном увидел в нем много серьезных и далеко не простых для ее возраста размышлений. Для него однозначно работа была своеобразной, смелой и не лишенной смысла. Почему она находилась в мучительных сомнениях по поводу публикации, не понимал. Более того, автор, казалось ему, продолжал их спорные религиозные размышления. По ходу чтения он в своем блокноте карандашом даже сделал замечания для беседы с ней, по которым хотел бы, чтоб она скорректировала текст.

«Мир должен придерживаться красоты и любви как высшей формы ее проявления, а с кем и как, это для него было не вопросом, который пыталась решать она, – так, сам с собою, продолжал размышлять он. – Поставлены под сомнения родственные отношения и поднята пыль традиционной морали человеческого сознания. В романе это хорошо и критически освещено, и чего еще надо, не знаю, – по-прежнему продолжал размышлять он. – Беда, наверно, в том, что поставлены под сомнение общепринятые традиционные устои. На Западе от этих проблем уже давно сходят с ума во вседозволенности. Поет революцию нравственности, но художник должен быть революционером. Многие революционеры выросли из творческой элиты. Так как с детства ненавидела насилие, то и сейчас в творчестве продолжает выполнять эту миссию, хотя насилие и проявление силы всегда были аргументом принуждения к согласию и даже к сексуальному выбору в гаремах животного мира. Сила и ее воспроизводство в потомстве – всегда гарантия выживания в природе, и курица убегает от петуха лишь для того, чтоб понять, что он еще ого-го. Бежит же петух для порядка, а любит тех, за которыми бегать не надо, и потому и самка бежит, сопротивляясь для приличия. Любовь, – полагал он, – должна быть контролируемой формой общения и чтоб не рождались чупакабры, как в его сказке, которую показал ей он, когда была в гостях».

Здесь он начинал спорить уже с самим собой. Отогнав эти мысли, говорил себе, что попытки сделать из имеющегося материала что-то другое могут привести еще к худшему варианту. Видно, это ее и волнует. Найти же издательство, которое могло бы издать ее, делом было несложным, были бы деньги.

«Будут ли читать? – задавал он себе почти вслух скорее риторический вопрос. – Хотя эротика для пикантности в романе представлена, да и действий как бы было достаточно. В этом смысле надежда на интерес читателя сохранялась, но на большие деньги она надеется зря», – решил он.

Тут он вспомнил из ее рассказа, что хотя не за этот, а за другой сюжет ей как будто были обещаны какие-то деньги. «Может быть, воспользоваться для продвижения? – спросил он себя и тут же отказался от этой мысли, вспомнив, что того человека она, с ее слов, покарала магической смертью. – Может быть, и это все ее домыслы, сложный человек, но, безусловно, не бездарна», – решил он.

Если бы он сам раньше занимался литературой, он без колебания бы взялся, чтобы как-то ее еще подкорректировать и улучшить сюжет, чтоб обойти острые углы, но это было бы уже его произведение. Нет, он всегда неплохо знал литературу и сам иногда писал свои песенки. Однако был убежден, что рифмовать слова в наше время при желании может каждый грамотный человек. Тут требовались только некий опыт и душевные обстоятельства. Род его прошлой деятельности и семейные заботы давно убили в нем зачатки писательского таланта, а с этим и желание к серьезному прозаическому творчеству.

Пробудить дремлющие в нем способности мог лишь сильный эмоциональный всплеск. В момент своих размышлений он еще не знал, что этот эмоциональный вихрь его уже подхватил. Какой-то неведомой силой его душа сливалась с ее душой. Под впечатлениями прочитанного он плыл в размышлениях, как ежик в тумане из известного мультфильма, и не думал, что глаза, слова и песни могут обладать магической силой. Этот туман без страха насилия его уже подсознательно принуждал к любви. Перед его глазами вновь появился ее образ, будто какая-то кармическая связь в мыслях делала его слабым и управляемым.

Он, вспомнив ее предложение жениться, покрутил головой, будто пытаясь освободиться от ненужных, навязчивых размышлений, и вдруг сконцентрировался на этом. «Жениться, жениться, жениться…»

Он всегда говорил себе, что умная женщина обычно плохая хозяйка и для семьи не годится. Домашнее рабство – это не их стихия. Свободу от него могут дать только деньги с домохозяйками, а к этому он был не готов. Другой случай – мудрая женщина. Такая никогда не посмотрит на мужчину с высоты своего ума. Она даже свой ум постарается сделать гордостью мужчины, а свою заботу – радостью для дома и мужа.

Свою жену он мудрой не считал. С ней он уже не жил даже нормальной сексуальной жизнью. Она была из тех женщин, о которых говорят: неяркая снаружи, но гордая в душе. Нет, она была не дурнушкой, а по-своему привлекательной женщиной. Такие никогда не унизят себя проявлением своей любви. Они гордо ждут обхаживания мужчины и, рухнув после взятия их гордыни, все-таки остаются холодными в постели.

Доступ к ее телу один—два раза в месяц его не устраивал, так как секс превращался в одноразовую хлопковую радость. «Ты что, любишь прокисших мужчин? – замечал он ей. – С такой, как у тебя, потребностью мне нужно три жены». Она отмалчивалась. В отношениях не было необходимого взаимного уважения. Она давно не дарила ему ни ласки, ни нежности. В постели стала совсем холодной фригидной кобылой и его ласки старалась игнорировать, ссылаясь на то, что он ей причиняет боль, то придавит не там, то надавит не так.

«Обычная женская ложь, – подумав, решил он, – а может, есть другой», – но эти мысли гнал от себя. Некоторое время он все же старался раскрывать себя полностью, искренне делясь своими переживаниями, но в ответ слышал насмешку. Пытался что-то делать и надеялся на то, что лед ее растопит. Если один из партнеров отдается целиком, он может сломать любую стену, выстроенную другим человеком, насколько крепкой бы она ни была, считал он. Своим актом самоотдачи он призывал ее к взаимности и доверию. Однако его сексуальная энергия не передавалась ей и не возбуждала в каждом волоске его тела обратной энергии. Совместного ни кожного, ни душевного дыхания так и не появилось, как и совместной эмоциональной территории счастья. Телесный конфликт, как всегда, порождал душевный.

Как-то у нее в сексуальной близости даже в сердцах вырвалось: «Скорее бы ты атрофировался», и это камнем упало на его сердце. Чувствуя отсутствие взаимности, он тоже остыл, перестал дарить ей ласки и домогаться взаимности, требуя выполнения супружеских обязанностей. В какое-то время он, требуя от нее ласки в постели, услышал: «Что, тебе и душу еще надо? А если я не умею любить?!» Он посмотрел на нее и как отрезал: «Ничего мне от тебя не нужно». На ее грубость стал отвечать еще большей грубостью, и это ее остановило от дерзости. Его солдафонские, как она выражалась, шутки и привычки необтесанного мужлана ей не только не нравились, но и вызывали раздражение. Первое время она делала замечания, потом стала сравнивать его с плебеем. а себя относила к королевским кровям, стараясь хоть этим как-то его перевоспитать. По характеру она была очень сдержанной и высокомерной женщиной. Ему за такие удары по сознанию хотелось врезать ей по зубам, чтобы заставить ее перестать щетиниться, но это не было его принципом, так как зарекся в детстве не трогать женщин. Он видел, как отец издевался над матерью и им в детстве, и насилие над женщиной стало в его сознании непрощенным грехом. Ласковое произношение имени и отношения все-таки стали сухими. Она замкнулась в себе. Оставаясь наедине друг с другом, они практически не находили общих тем для бесед и общения, кроме как о необходимых покупках и заботах по дому.

Через некоторое время она установила ему отдельную кровать, и он к ней совсем потерял сексуальные желания. Их семья стала просто кооперативом по выращиванию детей и ведению совместного хозяйства, где обязанности заменили чувства, и семейная необходимость с повседневными заботами быта заменила любовь. Есть известная мудрость жизни: «Если фригидная жена потеряла способность или не может дарить нежность и ласку, то должна готовиться к тому, что эту радость ему предоставит другая».

Жену, похоже, устраивало даже такое положение их отношений. Она старалась только сохранять отца детям. Он исправно приносил деньги в пределах необходимых материальных потребностей семьи, и когда жена требовала большего, он отвечал, что большего надо заслужить, намекая как бы на ее невнимание к нему и фригидность.

Он жил своей непонятной ей жизнью, она – своей. Летом они жили на разных дачах. Потеряв душевные интересы, они, по сути, стали коммунальными соседями, и даже квартира, в которой они жили, казалась ему чужой, не вызывая у него должной мужской заботы.

Как-то, побывав на выставке одной подольской художницы, он заказал несколько картин, одну из них он назвал «Женщина, убивающая страсть». На этой картине была изображена сидящая обнаженная женщина. Опершись одной рукой на кровать, она другой рукой, с искореженным криком лицом, пронзала кинжалом дракона, набрасывающего на нее. Хвост дракона исчезал в женском чреве, между ног, как будто вырывался из ее плоти.

На другой картине, которую он назвал «Королева фригидности», была изображена в некоем ледяном храме обнаженная женщина изо льда, возносящая одну ногу на ледяной трон. Перед нею, согнувшись под тяжестью поднесенной ей чаши, как Геракл под ношей мира, стоял обнаженный мужчина. Сверху на этой чаше стояла олицетворяющая свет любви свеча. Королева, придерживающая сползающую с головы корону, поливала на горящую свечу воду. Вокруг из ледяных сугробов торчали замершие мужские головы, будто бы ее возлюбленных. Даже замерзшие цветы и птицы казались надгробным украшением этого храма фригидности. Жена некоторое время терпела эти картины, потом, ссылаясь на то, что эти картины ее угнетают и нагнетают депрессию, потребовала их убрать. Он был вынужден их вынести в чуланчик на лестничной площадке. Они были там вместе с ночным светильником из лакированного чучела головы огромной щуки. Из открытой, светящейся ее пасти вылезали две светящиеся русалки со свечами. Там, из подсобки, через некоторое время их и украли. Жена только обрадовалась и перекрестилась, если не подстроила все это сама.

Она не понимала, что любой полноценный мужчина – это активный творец и созидатель, идущий к какой-то цели. В этом стремлении и только в борьбе за нее он ощущает себя мужчиной.

Женщина в этой жизни нужна ему как опора и надежный тыл. Отсутствие этой вертикали и женских гарантий жизни многих мужчин приводит к пьянству. Реализовать и удовлетворить эту мужскую потребность не каждая женщина способна. Поиск через случайные знакомства похож, скорее, на слепой выбор. Даже в интернете он похож на поиск черного кота в темной комнате. У кого есть возможность, те воспитывают свои идеалы из девочек подросткового периода. Воспитание в семье и школе в его время было далеко от этих проблем.

Однако инстинкт, заложенный в женской природе, это скорее движение по горизонтали быта, а не по социальной вертикали жизни. Надежда относилась к последнему типу, а его жена все-таки была хозяйкой. Развитие этой горизонтали должно быть основной целью женского воспитания. Он всегда в этом был уверен и считал, что они всегда должны быть в поиске своего творца, гнезда счастья. Только в этом они могут быть их повелителями, которым они готовы стать любовью, стать жертвой и в этом видеть свою судьбу и счастье. Стать средством, плотью и началом мужского движения к цели – предназначение женщины. Его жена как порок бесполого советского воспитания жила вне этих понятий, в своем мире детективных книг, которым отдавала много времени. Идеалы равноправия изуродовали многих, а не только ее.

Однажды как-то в дом пришли гости, и он, в полутьме и впопыхах торопясь в магазин за угощением, вытер ботинки упавшей на пол тряпкой. Тряпкой оказалось полотенце. Увидев это, жена властно, стараясь выразить свое превосходство, сказала ему:

– Теперь постирай, дурак.

Ему стало неловко слышать это от жены, да еще в присутствии гостей. Он и без этого был раздражительным от сексуальной неудовлетворенности в совместной жизни, и эта придирка заставила его вспыхнуть. Однако он как смог сдержал себя, чтоб не скатиться к уголовщине.

– Ты как со мной разговариваешь? Так можешь с кем угодно говорить, но только не с мужем, от такого общения все половые чакры совсем засохнут. Я не прощаю проявление неуважения к себе и заставлю себя уважать, – подошел к открытому окну и, выбросив полотенце на дорогу, спросил ее: – Что еще постирать? Пока есть настроение, постираю.

– Ненавижу! – выдавила она из себя и заплакала в бессилии.

– Ты плебей, – сказала она как-то в разговоре ему.

– А ты кто тогда? – поинтересовался, в свою очередь, он.

– Я знатных кровей, и это я в себе чувствую.

– Ты простой преподаватель на уровне бездарного инженера. Что ты о себе возомнила? – возмутился он. – Такие, как я, творят, а такие, как ты, только наслаждаются их плодами. Я руководил отделами, цехами предприятий и подразделениями военных. Предо мной командиры подразделений стояли на цыпочках. Я кормлю и одеваю тебя, брошу и станешь просить милостыню, потому что твоей заработной платы не хватит тебе даже на проезд в метро. Ты не умеешь любить в малом, а значит и большого не найдешь, да и последнее потерять можешь.

Естественными стали задержки и отлучки его из дома. Как-то он пришел слишком поздно и ключом не смог открыть дверь. Стал стучать, а в ответ услышал:

– Где был, туда и иди.

– Если ты сейчас не откроешь дверь, я на счет «десять» ее вышибу, – сказал он и стал считать.

Дверь открылась, и больше никогда она ему условий не ставила. Смирившись со всем, она теперь уже боялась потерять его как кормильца и старалась только сохранить отца для детей. Был ли у нее другой мужчина, он уже понять не мог, да и потерял к этому интерес. Он плыл по течению, и это ему было безразлично. Правильно или неправильно он жил? Скорее нет, чем да, но что-то менять в его возрасте и начинать все сначала было уже поздно. Он понимал, что начинать свою жизнь снова у него не хватит больше сил. Дети заканчивали только школу, а возраст уже за пятьдесят, и бросить свой крест ему не позволяла отцовская совесть с ответственностью за судьбы детей. Однако когда сын стал довольно большим мальчиком, он заметил, что ведет себя все так же, как малыш. Тогда понял, что постоянное нахождение детей у материнской юбки с ее опекой для него обернулось трагедией. Все началось с того, что сын объяснился в любви к матери. Было ли меж ними что-то интимное, он не видел, да и предположить не мог и думать не хотел, но какое-то чувство ущемленности в сознании осталось. Скорее, так отражалось залюбленное материнское воспитание. Это предчувствие его еще больше отдалило от сына и от семьи вообще. Он почувствовал, что как будто стал чужим. Жизнь потеряла смысл. Семья практически распалась, и он порой не знал, что делать и куда девать самого себя.

В этих размышлениях и воспоминаниях он провел всю ночь, не сомкнув глаз от внутреннего возбужденного состояния.

Перебирая свои бумаги, неожиданно заметил, что со стола исчезла его кассета дневника, в которой время от времени делал записи о своих коммерческих операциях, так, для памяти и своей истории. Подумав, что куда-то засунул и найдется позже, искать не стал.

Магнитофон, бесконечно крутивший на автомате ее кассету то с одной, то с другой стороны, так и остался невыключенным, а под утро он, наконец, заснул.

Проснулся он от настойчивого стука в дверь. Открыв ее, он увидел стоящую перед ним Надежду.

– Слушаешь мою некачественную кассету, которую я хочу переписывать?

– Да, и не вижу недостатков.

– Есть, есть. Я за ней и пришла и уж минут пять стучу. Слышу музыку, а никто не открывает.

Он с большой радостью подхватил ее на руки и, занеся в комнату, посадил на диван.

– Как я рад, что ты пришла.