Глава XV. Арепо

Миновав большой ракушечник, напоминающий кабанью голову, кавалькада оказалась на широкой аллее, обсаженной с обеих сторон высоченными кипарисами, а еще через несколько минут перед глазами путников в ночи вспыхнуло яркое солнце.

Раскинувшийся длинным полукругом Арепо, трёхъярусный дворец купца Шульца, был торжественно освещен снаружи и внутри светильниками, факелами, свечами и газовыми фонарями, как театр перед премьерой.

На фасаде две сложные скульптурные композиции изображали корабельную битву и портовую торговлю. На куполообразной крыше скакал на запряженной дельфинами колеснице Посейдон в окружении трубящих тритонов и океанид. На фронтоне изящного портика красовался герб с трехмачтовым фрегатом. Все это великолепие довершали ажурная лепнина на фасаде, колонны тосканского ордера, пилястры и арочный подъезд.

У входа стояли кареты, экипажи, брички, тачки, колесницы, кабриолеты, две арбы и один тарантас.

Иоганн-Себастьян Шульц давал летний бал.

– Этого еще не хватало, – пробормотал Фриденсрайх.

– Вот куда утекает все золото, законно принадлежащее простому люду Асседо! – крикнул дюк, придерживая Ида и указывая плетью на восхитительное здание. – Мало мерзавцу фарфоровых лепнин и колонн розового мрамора, так он, кроме всего, за бешеные деньги ежегодно реставрирует дворец, который грозит провалиться в подземные пещеры. Во всем Асседо и окрестностях нельзя было найти места бестолковее этого, чтобы заложить фундамент для такой громады. Арепо стоит на курьих ножках, а под ним – бездонные пропасти, вымытые морем в те времена, когда море еще было океаном.

– Любая красота, как правило, зиждется на честном слове лжеца, – сказал Фриденсрайх.

Три лакея в париках и голубых ливреях с серебряными и позолоченными позументами, как три ожившие статуи, отклеились от стен фасада, чинно и в унисон направились к кавалькаде. Двое держали над головами факелы. Третий нес сверкающий медный поднос с бокалами из тончайшего хрусталя.

– Вечер добрый, милостивые господа! В Арепо рады каждому гостю! – торжественно продекламировал лакей с подносом. – Его высокоблагородие герр Шульц проявит несказанную щедрость и радушие к вам, когда вы будете так любезны предъявить официальное приглашение на летний бал.

– Однако с каких это пор и по какому праву собака Шульц кличет себя высокоблагородием?! – рявкнул дюк.

Лакеи по бокам подноса хором встали в угрожающие позы, ощерившись факелами. Дюк закинул руку за спину, хватаясь за рукоять меча. Лучники на куполообразной крыше дворца натянули луки.

– Зачем ругаться со слугами? – резонно спросила присмиревшая Нибелунга. – Скажите им, кто вы, сир. И всего делов.

– Дюк Кейзегал VIII из рода Уршеоло, сеньор Асседо и окрестностей, и маркграф Фриденсрайх ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер пожаловали в Арепо! – загрохотал дюк; пламя затрепетало. – Надеюсь, что нам не нужны особые приглашения! Проведите нас во дворец через черный ход и доложите хозяину, что нам необходимы покой и отдых.

Слуги вытянулись в струнку. Правый передал факел коллеге, развернулся к освещенному дворцу, сложил руки ковшом у рта и провозгласил помпезно: «Его милость сеньор Асседо, дюк Кейзегал!».

– О, господи, только не это, – прошептал Йерве.

Зита бросила встревоженный взгляд на Фриденсрайха, вытянувшего ноги на коробе с едой.

– Я не одета для бала! – вскричала Джоконда, отряхивая пыльные юбки, и с судорожным отчаянием принялась закалывать волосы шпильками, извлеченными из глубин корсажа.

Еще один лакей у фасада подхватил клич, подбросил лучникам на крыше. Затрубил глашатай у колесницы с Посейдоном в закрученную валторну – три длинных сигнала и один короткий.

Через мгновение из дворца полилась мелодия, воспроизведенная десятками скрипок, альтов, виол и виолончелей. Музыка вырвалась из портика в аллею, проникла в повозку.

Каждому, кто хоть раз бродил по дорогам Асседо, плавал у его берегов или летал над крышами, знакома эта песнь песней. В полночь и в полдень отбивают ее механические часы на высокой колокольне, что над собором Святого Андрея Первозванного в стольном граде Нойе-Асседо.

– Вот как, значит, следует привечать владыку. Какая досада, что я так плохо приготовился и даже не подумал об оркестре.

Фриденсрайх мечтательно улыбнулся, задвигал невольно пальцами, будто перед ним был клавикорд, и замурлыкал знакомые всем слова старинной баллады:

«Родная земля, где мой друг молодой лежал, обжигаемый боем. Недаром венок ему свит золотой…»

«Есть воздух, который я в детстве вдохнул, и вдоволь не мог надышаться», подхватил Йерве.

«А жизнь остаётся прекрасной всегда. Хоть старишься ты или молод. Но с каждой весною так тянет меня…»

Гимн Асседо.

– Герр дюк, ваша милость, сир! – громко перебил Зиту тучный старик в черном завитом парике до плеч, вразвалку приближавшийся к повозке с эскортом из напомаженной жены, двух непривлекательных дочерей, одного низкорослого сына и еще двух лакеев. – Ах, какая честь! Ах, какая гордость для этой скромной обители! Ах, какая радость!

Старик склонился в земном поклоне, женщины – в реверансах, лакеи поддержали стремя Нибелунги, помогая ей спешиться. Низкорослый купеческий сын поцеловал ей руку.

– Большая радость, – буркнул дюк, спрыгивая с коня. – Выпрямите спину, герр Шульц, вы уже не мальчик.

– Смею ли я полагать, что я заслужил ваше прощение, сир? – спросил старик.

– Смейте, если вам так угодно, – бросил дюк, подтягивая перчатки и поправляя баску пурпуэна.

– Самые почетные места ждут вас за столом, – расплылся в улыбке старик, похожий на большого жирного кота, – Все танцы, которые вы закажете, все яства, которых только ни пожелает ваша душа, все женщины, на которых упадет ваш взгляд, – все в вашем распоряжении.

– Не нужны нам женщины и танцы, нам своих по горло хватает. Горячие ванны, удобные постели, свободные комнаты. Ужин для слуг, постой для лошадей. Вот и все, что нужно шестерым вашим незваным гостям.

– Такие почетные гости в нашем захолустье званы и желанны всегда. Но какими судьбами занесло вас нынче в Арепо, сир? Неужели правда, что маркграф Фриденсрайх фон Таузендвассер…

– Правда, – перебил дюк.

– В таком случае, сир, не откажите мне в милости воздать маркграфу все возможные почести в честь вашего перемирия! Ах, сам Рок надоумил меня дать бал именно сегодня – вся знать Асседо и окрестностей собралась нынче у нас. И мы прямо сейчас и отпразднуем это великое событие!

Купец Шульц хлопнул в ладоши и, не дожидаясь ответа, отворил дверцу повозки.

– Ваше высокоблагородие! – Джоконда подала ему руку.

– Мадам де Шатоди, какой приятный сюрприз! – воскликнул Шульц. – Ах, и вы к нам! И ты, Йерве!

Йерве коротко поклонился, а желание его исчезнуть и провалиться сквозь землю становилось все сильнее с минуты на минуту.

– Сударь, нам бы без церемоний. Мы очень устали с дороги, – попытался Йерве достучаться до радушного хозяина, но толку было мало.

Зита и Фриденсрайх остались в повозке одни. Поглядели друг на друга. Улыбнулся печально Фриденсрайх, блеснула речная галька. Зита отвела глаза.

– Ваша светлость! – приветствовал маркграфа Шульц. – Ах, какое событие! Какая неожиданная удача! А кто эта женщина? Ваша горничная?

Зита вспыхнула бы, будь ее кожа светлее. Фриденсрайх дернул бровью.

– Госпожа Зита Батадам, – представил ее. – Моя… гишпанская кузина. Я лично отвечаю за ее благополучие.

– Ах, сударыня! – Шульц поспешно поцеловал руку Зиты и помог ей выбраться из повозки. – Сколько времени мы с вами не виделись, маркграф? Дай бог памяти – двадцать лет?

– Всего лишь шестнадцать, любезный герр Шульц. А кажется, что все сорок, не так ли?

– Вы совершенно не изменились!

– Вы тоже. Только вот, вспоминается, в прошлый раз вы были блондином.

– О, с тех пор в самом деле утекло очень много воды. Когда же был тот последний раз? Кажется, мы встречались на борту «Грифона». Я снаряжал торговое судно к берегам Португалии, а вы обучали моих матросов базисным навыкам морской обороны. Говорили, что бухта Мар де Палья в ту пору кишела пиратами. – Тут Шульц задумался. – Однако я запамятовал, почему вы тогда проявили ко мне такую милость, ваша светлость.

– Напомню вам, что на борту вашего корабля находился мой собственный товар, – ответил Фриденсрайх, – вековые таузнедвассерские кедры, на которые, по вашим словам, был спрос в Лиссабоне, вследствие реставрационных работ кафедрального собора, освобожденного от магометан.

– Ах, какая светлая память! – всплеснул руками купец.

– О, да, – вежливо улыбнулся Фриденсрайх, – ее не омрачило даже то обстоятельство, что ни кедров, ни выручку за них я так никогда больше и не увидел.

– Не может быть! – изумился Шульц. – Что же приключилось с кедрами и с выручкой?

– Вы утверждали, любезнейший, что «Грифон» сел на мель, а затем был потоплен франкскими корсарами.

– Какая печаль! – снова всплеснул руками купец, и чело его омрачилось.

– Не переживайте, герр Шульц. Вероятно, все дело в том, что я плохой учитель, и мои навыки в морской обороне не пришлись впору вашим несчастным матросам. Но вы ошибаетесь – с тех пор мы встречались еще дважды.

– Неужели? Когда же?

– На приеме у дюка, перед восстанием мятежников и… при менее благоприятныx обстоятельствах. А теперь, не будете ли вы так любезны, дорогой мой, уделить нам несколько свободных комнат в вашем великолепнейшем из дворцов? По старой памяти.

– Уделю, непременно уделю! Только прежде – ужин. Необходимо представить вас гостям. Весь свет ждет вас с нетерпением. Такое событие сделает этот скромный вечер незабываемым, и он войдет в анналы Асседо как Тот Самый Летний Бал, на котором на нейтральных землях Иоганна-Себастьяна Шульца был заключен пакт о перемирии между дюком Кейзегалом VIII и маркграфом фон Таузендвассером, хозяином дальнего севера.

Фриденсрайх сдержал вздох.

– Мой север вовсе не дальний, и я не хозяин ему, а вассал дюка…

– Ваша светлость, – прервал его купец, многозначительно понижая голос, – не может быть, чтобы вы не питали надежд вернуть положение дел в то состояние, каким оно было до оккупации родом Уршеоло нашего края. Исторически Таузендвассер – независимый от Асседо надел. Существуют старинные документы, которые это неопровержимо доказывают. Вам стоит только подать знак, и я обращусь к своим адвокатам, а они все уладят…

– Герр Шульц, – мягко перебил его Фриденсрайх, – взгляните на меня. К чему мне независимость? Напротив, мне ничего больше не остается делать, кроме как полностью зависеть от дюка и быть его вассалом.

– В самом деле? – изобразил изумление Шульц. – Неужели вы простили дюку то вопиющее бессердечие, с которым он с вами, его другом и соратником, обошелся?

Маркграф ничего не ответил, но губы его по краям еле заметно дрогнули, что не ускользнуло от купца.

– Что ж, – пожал плечами Шульц, – вероятно, при некоторых обстоятельствах ваша память укорачивается.

– А ваша, сдается мне, удлиняется, когда речь заходит о дюке.

– Подумайте о моем предложении, – сказал Шульц, перестав улыбаться. – Я и мечтать не мог о том, что вы воскреснете из мертвых. Именно вас мне и не хватало для того дела, над которым я так долго работал. Вы могли бы стать решающим козырем в партии, которая, впрочем, и так беспроигрышная. Дюк не всемогущ, хоть все об этом периодически забывают. Не так ли, сударь?

– Совершенно верно, герр Шульц, – улыбнулся Фриденсрайх. – Вы правы: дюк Кейзегал порою слишком самонадеян, и некому укрощать его всесильную длань. Я готов обдумать ваши слова, но согласитесь, что все приходит в запустение, когда солнце Уршеоло отворачивается. Замки, какими бы прочными они ни были, ветшают и превращаются в прах. Загнивают гербы. Обваливаются стены. Люстры падают с потолков. Советую и вам об этом не забывать.

И будто в подтверждение своим словам, Фриденсрайх позвал дюка.

Купец Шульц кашлянул, но улыбка снова воцарилась на круглом лице.

– Не стоит отказываться от гостеприимства его высокоблагородия, – сказал маркграф. – Бал, так бал.

– Какой бал, Фрид? Ты с ума сошел?

– Я давно не танцевал, – справедливо заметил Фриденсрайх.

Откупорил хрустальный флакончик и капнул две изумрудные капли на язык.

– Почему ты пьешь зеленку? – ужаснулся дюк.

– Сам ты зеленка, – улыбнулся Фриденсрайх. – Это лауданум. Как, по-твоему, прожил бы я шестнадцать лет без него, после полета из окна в ров? И на что, полагаешь ты, тратил я ренту, которую ты милостиво мне подбрасывал? Не на лошадей, это уж точно.

– И не на содержание собственного родового замка, – нахмурился дюк, но возражать не стал. – Поступай как знаешь. Сдается мне, старые соблазны и тщеславие так тебя и не покинули. Твоя свита всегда играла короля. И сейчас тебе не терпится заставить все челюсти разом упасть от одного твоего вида, хоть ты и не признаешься в этом никогда. Ни в чем себе не отказывай. Бал, так бал. Мы идем на бал! – провозгласил владыка Асседо.