Сны

 
Всё топлюсь вроде в перспективах каких-то муторных —
Но всегда упираюсь лбом в тебя, как слепыш.
Я во сне даже роюсь в папках твоих компьютерных,
Озверело пытаясь выяснить, с кем ты спишь.
 
 
Пронесёт, может быть, всё думаю, не накинется —
Но приходит, срывая дамбы, стеклом звеня —
Ты мне снишься в слепяще-белой пустой гостинице,
Непохожим, задолго, видимо, до меня;
 
 
Забываюсь смешными сплетенками субботними,
Прячусь в кучи цветастых тряпочек и вещиц —
Твоё имя за мною гонится подворотнями,
Вылетая из уст прохожих и продавщиц,
 
 
Усмехается, стережёт записными книжками,
Подзывает – не бойся, девочка, я твой друг,
И пустыни во сне скрипят смотровыми вышками,
Ты один там – и ни единой души вокруг;
 
 
Не отмаливается – исповеди да таинства,
Только всё ведь начнётся снова, едва вернусь.
 
 
Мы, наверное, никогда больше не расстанемся,
Если я вдруг однажды как-нибудь
Не проснусь.
 

6–7 августа 2004 года

Хлороформ

 
Писать бы на французском языке —
Но осень клонит к упрощённым формам,
Подкрадываясь сзади с хлороформом
На полосатом носовом платке.
 
 
Поэтом очень хочется не быть.
Ведь выдадут зарплату в понедельник —
Накупишь книг и будешь жить без денег.
И только думай, где их раздобыть.
 
 
Я многого не стала понимать.
Встречалась с N – он непривычно тощий.
Он говорит по телефону с тёщей
И странно: эта тёща мне не мать.
 
 
Друзья повырастали в деловых
Людей, весьма далёких от искусства.
Разъехались. И пакостное чувство,
Что не осталось никого в живых.
 
 
И осень начинается нытьём
И вообще противоречит нормам.
Но в воздухе запахло хлороформом,
А значит, долгожданным забытьём.
 

Ночь с 14 на 15 августа 2004 года

Дальше

 
С таких войн, как ты, никогда не прийти назад.
Впрочем, знаешь, тебе не стоит об этом думать.
С цифровых моих фотографий и пыль не сдунуть.
И не надо; я обойдусь без имён и дат.
 
 
Как на вечный огонь придут на тебя смотреть —
Ты останешься от меня, когда я остыну.
Но пока я ещё иду, я прошла лишь треть,
Пока солнце лучистой плетью сечёт мне спину,
 
 
Пока я собираюсь к морю, но что с того —
Мне и там выводить стихи твои на обоях.
Я люблю тебя больше, чем ангелов и Самого,
И поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих – ^[1]
 
 
Ещё дальше; пока саднит, пока голос дан,
Пока прочь бегу, но до пикселей помню лица,
И ещё – не забыть Спасителя в чемодан.
Чтоб нигде не переставать за тебя молиться.
 

Ночь с 19 на 20 августа 2004 года

Наскальное

Сайде – на чай

 
Свиться струйкой водопроводной —
Двинуть к морю до холодов.
Я хочу быть такой свободной,
Чтобы не оставлять следов.
 
 
Наблюдая, как чем-то броским
Мажет выпуклый глаз заря,
Я хочу быть немного Бродским —
Ни единого слова зря.
 

* * *

 
«Все монеты – в море. Чтоб не пропить» —
И швыряют горстями из
Драных сумок деньги. И стало быть —
Вы приехали в Симеиз.
 
 
Два народа: семьи смешных мещан,
Что на море сварливят «Ляжь!»
И безумцы – бесятся сообща,
Убегают на голый пляж, —
 
 
Их глаза вращаются как шасси,
Заведённые ЛСД.
Я же пью свой кофе в «Дженнет кошеси»,
Что сварила моя Сайде.
 

* * *

 
Сумасшествием дышит ветер —
Честно, в городе карантин:
Здесь, наверное, каждый третий —
Из кустурицевых картин.
 
 
Всяк разморен и позитивен.
Джа здесь смотрит из каждых глаз —
По полтиннику мятых гривен
Стоит правильный ганджубас.
 
 
Улыбаются; в пляжных тапках
Покоряют отвесный склон.
И девицы в цветастых шапках
Стонут что-то про Бабилон.
 

* * *

 
Рынок, крытый лазурным небом —
И немыслимо пахнет всё:
Заглянуть сюда за тандырным хлебом —
И уйти навьюченной, как осёл.
 
 
Здесь кавказцы твердят всегда о
Том, что встречи хотят со мной.
 
 
У меня на плече иероглиф «Дао»,
Нарисованный чёрной хной.
 

* * *

 
Кроме нас и избранных – тех, кто с нами
Делит побережье и пьёт кагор,
Есть все те, кто дома – а там цунами,
И мы чуем спинами их укор.
 
 
Отче, скрась немного хотя бы часть им
Неисповедимых Твоих путей.
Ты здесь кормишь нас первосортным счастьем —
А на нашей родине жжёшь детей.
 

* * *

 
Море: в бурю почти как ртуть,
В штиль – как царская бирюза.
Я: медового цвета грудь
И сандалового – глаза.
 

* * *

 
Жить здесь. Нырять со скал на открытом ветре.
В гроты сбегать и пережидать грозу.
В плотный туман с седой головы Ай-Петри
Кутать худые плечи – как в органзу.
 
 
Долго смотреть, пока не начнёт смеркаться,
Как облака и камни играют в го.
А мужчины нужны для того, чтобы утыкаться
Им в ключичную ямку – больше ни для чего.
 

* * *

 
Кофе по-турецки, лимона долька,
Сулугуни и ветчина.
Никого не люблю – тех немногих только,
На которых обречена.
 
 
Там сейчас мурашками по проспекту
Гонит ветер добрых моих подруг.
И на первых партах строчат конспекты
По двенадцать пар загорелых рук.
 
 
Я бы не вернулась ни этим летом,
Ни потом – мой город не нужен мне.
Но он вбит по шляпку в меня – билетом,
В чемодане красном, на самом дне.
 
 
Тут же тополя протыкают бархат
Сюртука небес – он как решето;
Сквозь него холодной Вселенной пахнет
И глядит мерцающее ничто.
 
 
Ночи в Симеизе – возьми да рухни
С гор в долину – и никого в живых.
 
 
И Сайде смеётся из дымной кухни
И смешно стесняется чаевых.
 

8–10 сентября 2004 года

Войлок

 
Жить надо без суфлёров, зато с антрактами —
Пусть все уйдут есть булки и шоколад.
Я буду слушать, кутаясь в свой халат,
Как он берёт дыхание между тактами
Самой простой и искренней из баллад.
 
 
Небо поизносилось и прогибается,
Пузом накрыв обломки больших держав.
Дыры в нём – с море Беринга или Баренца! —
Я ощущаю, как она улыбается,
Ночью, на кухне, трубку плечом зажав.
 
 
Поизносилось, служит бедняцким пологом,
Даже стекляшки реденькие дрожат.
Время за воротник меня тащит волоком.
 
 
И голова набита тоской как войлоком,
Словно у старых плюшевых медвежат.
 

21 сентября 2004 года

Три цента

 
Да что у меня, нормально всё, так, условно.
Болею уже, наверно, недели две.
Мы вроде и говорим с тобой, а дословно
Известно всё, как эпиграф к пустой главе.
Не видимся совершенно, а чувство, словно
Ношу тебя, как заложника, в голове.
 
 
Пора, моё солнце, слишком уж много разниц
Растрескалось – и Бог ведает, почему.
И новое время ломится в дом и дразнит
И хочет начаться, тычется носом в тьму.
Как будто к тебе приходит нежданный праздник,
А ты разучилась радоваться ему.
 
 
Пора, моё солнце, глупо теперь прощаться,
Когда уже всё сказали, и только стон.
Сто лет с тобой не могли никак натрещаться,
И голос чужой гудел как далёкий фон,
И вот наконец нам некуда возвращаться,
И можно спокойно выключить телефон.
 
 
И что-то внутри так тянется неприятно —
Страховочная верёвка или плацента,
И резать уже бы, рвать бы – давай-ка, ладно,
Наелись сцен-то,
А дорого? – Мне бесплатно,
Тебе три цента.
 
 
Пора, моё солнце, – вон уже дует губки
Подружка твоя и пялится за окно.
Как нищие всем показываем обрубки
Своих отношений: мелочно и смешно.
Давай уже откричимся, отдёрнем трубки
И, воду глотая, камнем уйдём на дно.
 

Ночь с 29 на 30 сентября 2004 года

Францу Кафке

 
Резво и борзо,
Выпучив линзы,
Азбукой Морзе,
Пластикой ниндзя,
Донельзя близко,
Лезвийно резко,
Чтоб одалиской —
За занавеску;
 
 
Пулей сквозь гильзу,
Нет, безобразней:
Смёрзшейся слизью,
Скомканной грязью,
 
 
Чтоб каждый сенсор
Вздрогнул, как бронза:
«Боль – ты – мой – цензор,
Боль – ты – мой – бонза»;
 
 
Медленно, длинно,
Словно он сам – за,
В панцирь хитина
Бросят вонзаться
(Вот бы хребтину
Перегрызать за!..)
 
 
Яблоко в спину
Грегора Замзы.
 
 
Как в самом деле
Просто до жути:
Боли хотели —
Так торжествуйте.
 
 
Небо как пемза.
Окна без солнца.
Боль – ты – мой – цензор.
Боль – ты – мой – бонза.
 
 
Будто угрозу,
Видно не сразу
Зоркую язву,
Что одноглаза;
Казнь вызывала
Стыдные слезы:
Сеет заразу
Злая заноза —
Вьёт свои гнёзда,
Ширится бездной.
И стало поздно.
И бесполезно.
 
 
Вырвался.
Взвился.
 
 
Тельце, как пнули —
Лязгнуло гильзой
Пущенной пули.
 

Ночь с 7 на 8 октября 2004 года

«Без всяких брошенных невзначай…»

 
Без всяких брошенных невзначай
Линялых прощальных фраз:
Давай, хороший мой, не скучай,
Звони хоть в недельку раз.
 
 
Навеки – это всего лишь чай
На верхние веки глаз.
 
 
Всё просто, солнце – совьёт же та
Гнездо тебе наконец.
И мне найдётся один из ста
Красавчик или наглец.
 
 
Фатально – это ведь где фата
И блюдечко для колец.
 
 
И каждый вцепится в свой причал
Швартовым своим косым.
И будет взвизгивать по ночам
Наверное даже сын.
 
 
«Любовь» – как «обувь», не замечал?
И лучше ходить босым.
 

19 октября 2004 года

Кому-то

 
Впитать – и всё унести под кожей.
И ждать расстрела auf dem Hof.
Сутуло слушать в пустой прихожей
Густое эхо твоих духов.
 
 
Инфинитивами думать. Слякоть
Месить и клясться – я не вернусь.
И кашлять вместо того, чтоб плакать,
И слушать горлом проклятый пульс,
 
 
Что в такт ударным даёт по шее,
Пытаясь вырваться изнутри.
Из тесных «здравствуй», как из траншеи,
Хрипеть – оставь меня. Не смотри.
 
 
Фотографировать вспышкой гнева
Всё то бессчётное, что не мне.
И сердцу будто бы – ты вот, слева!
А ну-ка быстро лицом к стене!
 
 
И хохотать про себя от злобы,
В прихожей сидя до темноты:
 
 
Со мной немыслимо повезло бы
Кому-то, пахнущему, как ты.
 

1–2 ноября 2004 года

Сиренами

 
Парализуя солнечным «Ну, в четверг?» —
Опытно, аккуратно, до костных тканей.
Самым необратимым из привыканий,
Где-то внутри всплывающим брюхом вверх.
 
 
А они говорят: Не лезь!
А они говорят: Уважь,
Что в тебе за резь?
Что в тебе за блажь?
 
 
Где в тебе тайник?
Где в тебе подвох?
 
 
Ты мой первый крик.
И последний вздох.
 
 
Глядя в глаза с другой стороны воды.
Шейкером для коктейля полов и наций.
Самой невозмутимой из интонаций,
Вывернутой в синоним большой беды.
 
 
А они говорят: Не здесь!
А они говорят: Не трожь!
Что в тебе за спесь?
Что в тебе за дрожь?
 
 
Это что за взгляд?
Это что за тон?
Ты мне верный яд
И предсмертный стон.
 
 
Спутавшимся дыханием, как у двух
Мальчиков, засыпающих в позе ложек.
Выстрелами. Сиренами неотложек,
Чтобы от страха перехватило дух.
 
 
А они говорят: Позволь!
А они тычут пальцем: Вон!
Что в тебе за боль?
Что в тебе за звон?
 
 
Побежишь – мы в бок
Сыпанем свинца.
Если ты мне бог —
Значит, до конца.
 

10 ноября 2004 года