Внутреннее пространство особняка на Вяземском для своего времени было идеально спланировано для работы двух скульпторов: одного большого великого и его соратницы. Там были две рабочие комнаты с верхним светом. Одна – просто огромная комната, метров около сотни с двумя кругами подиумов с поворотными механизмами и специально придуманными подставками для транспортировки по тут же проложенным рельсам к запертым на прочные засовы воротам в полстены. Это чтобы готовую скульптуру из гипса завод для отливки отправлять. Памятники у Михаила Ефимовича все исключительно из бронзы были. На одном из подиумов – в натуральную величину эскиз из гипса центральной группы блокадного памятника. Здесь больше всего было признаков музеефикации. В расставленных по периметру шкафах – многочисленный рабочий материал: гипсовые и пластилиновые эскизы к разным монументам. Материал с точки зрения исследователя ценный, но с коммерческой – совсем не перспективный. Надо сказать, что основная масса из того, что Вероника описывала, как раз отсюда, из этих шкафов. Особенно те вещи, что в лучшей сохранности. Материал весь так и хранился вместе. Алевтина Михайловна все еще надеялась, что и его купят в музей, но те отобрали только то, что наиболее экспозиционно, а многие вещи просто в ужасном состоянии, их, даже учитывая величину таланта Михаила Ефимовича и светлую его память, безо всяких упреков в вандализме можно было уничтожить.

Ну скажите, какой исторический и художественный толк от оплывшей и потерявшей форму эскизной группы из пластилина десятого варианта памятника партизанам? Или восьмого варианта из гипса танцующих девочек с перебитыми руками и ногами? Понятно, что для археологов дороги все черепки, но это был еще не тот культурный слой, о котором нужно жалеть. Вообще, странно: Вероника знала, что многие художники хотя бы раз в год чистят сами свои мастерские, делая отбор наиболее ценных работ, но здесь было столько откровенного мусора, что начинаешь верить, что в последние годы Михаил Ефимович мало работал и попивал, а последние заказы тянула супруга.

Было видно и без детального осмотра, что и в этом помещении ничего не тронуто. Статуэтки стояли в шкафу с привязанными бирками. Все отображало музейный порядок: на стекле около каждой полки приклеены списки с тем, что здесь стоит. Совместными усилиями они за полчаса осмотрели и пересчитали предметы. Все действительно было не тронуто.

Помимо музейных шкафов с работами, закрытыми на ключ, повсюду стояли музейными тумбы-подставки, на которые заботливые руки Тамары Вячеславовны, не без помощи охранника, водрузили затонированные гипсовые головы разных героев войны и труда. Наличие музейных бирок и тумбы несколько смягчали ощущение кладбищенского некрополя, ведь оригиналы этих шедевров располагаются в основном на Серафимовском и Никольском кладбищах Питера. В годы перерывов между памятниками это – источник немалого семейного дохода. Поговаривали, что в основном создавала эти шедевры супруга академика. Она человек талантливый и сама делала интересные проекты, но здесь автором значился Михаил Ефимович, а за его имя всегда дороже платили. Но разбираться в этом сейчас уже никто не будет, да и зачем знать родственникам, что они сильно переплатили за надгробье.

Мастерская супруги академика была рядом. Небольшая, метров пятьдесят, с центральным кругом побольше и двумя подставками – станками для работы. Здесь были собраны не только ее вещи. По полочкам расставлены небольшие макеты статуэток, по стенам – фотографии памятников, гипсовые рельефы мемориальных досок, которые та активно создавала. Здесь же много из того, что не сочли ценным неблагодарные музейщики: картинки внуков, портреты дочерей, написанные другом семьи.

Этот интерьер почти весь был заснят Вероникой, поскольку огромные фотографии значились в списке работ, предназначенных для экспертизы.

– Знаете, здесь даже считать ничего не придется. Смотрите, я стены снимала, тут почти все, можете сравнить.

– Да, отлично, потом на почту скинешь. Пойдемте дальше. Что тут еще есть?

– Да кабинет Михаила Ефимовича. Вот он, закрыт.

Кабинет был действительно закрыт, и тут царил относительно идеальный порядок. Все так же не тронуто – на полках ряды книг, старинный стол, оригинальное кресло из дуба, по семейной легенде, созданное архитектором Белогрудом для себя и впоследствии подарено Михаилу Ефимовичу его вдовой, с которой они дружили. У них дома находился и фамильный сервиз Белогруда, и его столовое серебро. Алевтина Михайловна говорила, что это была оплата за памятник на его могиле. Это, кстати, не единственная расплата антиквариатом. В квартире Вероника обратила внимание на прелестные фарфоровые кашпо и вазу молочного стекла – тоже результат мемориального бартера.

– Ну что?

– Да, на первый взгляд, все в порядке.

– На второй тоже. Я помню каждую вещь здесь. Все в порядке.

– Ну, значит, все осмотрели? Вообще непонятно, за что убили? Смерть ради смерти… Пора закругляться. – Видно было, что за полтора часа хождения по замороженному пространству следователь порядком замерз. Да и дамы уже хлюпали носом. Организм явно просил согреться горячим чаем.

– Ага, давайте заканчивать, а чайку я сейчас заварю, – ожила музейная дама. – А мы уже все осмотрели. Только кладовка-форматорская осталась.

– Тогда давайте посмотрим, и все, закругляемся, а то околеем.

– Да там ничего ценного нет, так хлам.

– Ну, Тамара Вячеславовна, мы же не ценности ищем, а улики, восстанавливаем следы преступления.

Форматорская – это, конечно, условное название, на самом деле там хранились рабочие материалы, небольшие запасы глины и арматуры, в выгороженном помещение находились шкафчики для рабочей одежды, небольшой стол со стульями, где подсобные рабочие устаивали перекур и, чего скрывать, иногда выпивали. Сам Михаил Ефимович ничего подобного с рабочим классом не делал, соблюдал дистанцию.

Тамара Вячеславовна включила свет на щитке, и они дружной толпой прошли снова через большую мастерскую в дальний угол, где и находилась та самая форматорская. Открыв дверь, все остановились на пороге. В этом помещении среди грязи и пыли, разбросанных кусков гипса, горы пересохшей бурой глины аккурат посередине белоснежной глыбой лежали куски великолепного мрамора, бывшего когда-то скульптурой.

– Ой, Марсик упал и разбился… – Тамара Вячеславовна удивленно смотрела на все это античное великолепие.

– Так, какой Марсик, как разбился, когда, сколько стоит?

– Ну, это не ко мне, я считаю, что всякое искусство бесценно, это вообще не наше, это к вам, Вероника.

– Ну, Вероника, что за Марсик?

– Вообще-то не Марсик, а Марс, римский бог войны, но не факт, что это он. Это скульптура действительно семье принадлежит, но Алевтина Михайловна его даже в списки не включила, поскольку считала, что он столько весит, что никаких поползновений со стороны племянника даже быть на него не должно. Хотя это, пожалуй, наиболее ценная вещь из всего, что здесь хранится.

– Ну, я бы поспорила с вами.

– Я имею в виду практическую, материальную сторону дела, Тамара Вячеславовна.

– Не отвлекайтесь, дамы. Откуда и зачем это чудо здесь?

– Да вы знаете, этот мужской торс в латах и драпировках, возможно, античного происхождения. На худой конец, итальянского XVIII века точно. Дело в том, что Михаил Ефимович, до того как ему государство эту мастерскую отгрохало, лет этак сорок назад творил в бывшей оранжерее Юсуповского дворца. Ну, знаете, где сейчас ресторан «Дворянское гнездо» размещается. Так вот, этот торс там еще с XIX века стоял, Юсуповы его из Италии выписали, а Михаил Ефимович, когда оттуда переезжал, решил его потом с собой прихватить, видно, мрамор ему понравился, да так и не приспособил ни подо что. Он все в бронзе отливал, у него манера работы такая импрессионистическая была, он пластику пальцами чувствовал. Алевтина Михайловна, кстати, собиралась его продавать. Она даже меня просила найти покупателя. И знаете, один человек заинтересовался, на дачу хотел увезти, с ландшафтным дизайнером приходил, советовался. Я не знаю, дал ли он ей задаток, но весной вроде собирался увозить.

– А вы бесплатно работали?

– Нет, Алевтина Михайловна со мной бартером рассчиталась – кашпо отдала одно, вполне миленькое. Я подумала, в хозяйстве пригодится.

– Это поповское? – быстро и заинтересованно спросила музейная дама.

– Да нет, то кузнецовское, с зелененькими листьями. Мне как раз под розовый куст вполне подойдет.

– Не отвлекайтесь от процесса, дамы.

– Так, собственно, все.

– Как все, а где он лежал, почему здесь???

– Он не лежал, он стоял, тряпкой прикрытый, а после того, как покупатель приходил, так Алевтина Михайловна его еще и ватником от мороза прикрыла, утеплила, значит. Так что я думаю, что он не по своей воле упал. Да еще чтобы разбиться…. Странно – ватник вон валяется, а потом, даже если он на бок упадет – ну скол будет. Представляете, сколько он за свою жизнь падал и ничего, а тут как пачка сахара рассыпался. Может, кто-то его так расколол. Только вот зачем? Может, тайна какая-нибудь?

– Так, Вероника, успокоились. Пожалуйста, никаких тайн. Может, вообще все прозаично. Алевтина Михайловна попивала? Попивала. Может, она с утра тяпнула с случайным ханыгой, тому мало, она больше не дала на опохмелку, тот давай колошматить все вокруг, саданул этого Марсика, ну заодно и Алевтину Михайловну – надо, кстати, проверить ее наличность и сумочку – и сгинул.

– Да нет, там в сумке триста сорок рублей в кошельке лежат и ключи с мобильником, все не тронуто. Странно, за триста сорок можно много водки купить, еще на закуску останется. А может, тут у нее несколько тысяч было, мы же не знаем. Вот никто и мелочиться не стал.

– Умный ты, Серега, не по делу комментируешь.

– Да я так, Сергей Васильевич. Вы уж извините…

– Но Марсик-то причем. Разве может алкаш с такой силой ударить?.. – опять пыталась возразить Вероника.

– Ладно, мы тоже умные. Вон, я читал, алмаз – прочнейший материал, а его ведь тоже раскалывают, главное, в нужную точку попасть. Так и здесь. Человек случайно в нужную точку попал, и все получилось.

– Но вдруг за этим что-то стоит? Ведь сюда еще дойти нужно, до этой каморки, и знать нужно, что тут такой кусок итальянского мрамора стоит. Ведь полно же всего, что на виду и более хрупкое, чтобы разбить можно.

– Да ладно, это уже не ваше дело, мадам. Я, конечно, проведу экспертизу, а вы пока тут все снимите, зафиксируйте; и пойдемте, я ваши данные перепишу, потом вызову, вы мне протокол подпишете, а вы, Вероника, успокойтесь, езжайте домой и с экспертизой поторопитесь.

– А оформлять подписаться где-нибудь надо?

– Мы вас вызовем.

– А можно я все это сфотографирую?

– Господи, да зачем?

– Не каждый раз увидишь такое – старинный мрамор как рафинад на фоне такой грязи.

– Ну, если с эстетической точки зрения… Ладно, только быстро, а то мы сейчас тут уже совсем замерзнем.

– Хорошо.

Освещение в форматорской было не аховое, но японская техника и не такое вытягивала. Особых изысков, конечно, не будет, но интересные снимки могут получиться. В конце концов, для чего-нибудь пригодятся. В последнее время у Вероники появилось такое хобби – снимать что-то интересное: не совсем обычную жизнь скульптуры, например. Вон, осенью, когда они с мамой отдыхали в Чехии, у нее целый цикл получился. Она с таким удовольствием снимала всю эту красоту, что украшает крыши гостиниц, дворцов и просто домиков, что там получились весьма интересные вещи – прямо-таки танцы на крыше. Некоторыми Вероника даже гордилась. Неизвестно, во что это выльется, но сейчас ей это было интересно. Если наберется приличное количество фотографий, можно и выставку организовать где-нибудь.

Присев на корточки, она начала снимать. Получались очень красивые вещи из серии «Гибель Марса»: вот блестящие мелкие крошки мрамора, а на втором плане кусок драпировки с вертикальными желобками. Прямо как морские волны. Или вот – довольно большая глыба от того, что некогда было латами, хорошо виден орнамент, а рядом глиняная крошка – чем не пыль веков. То, что когда-то было бедром античного воина, отвалилось самым большим куском, причем внутренняя часть была как-то странно отполирована уступами, и Вероника сняла именно этот ракурс. Внимательно присмотревшись, она обнаружила, что верхняя часть этого куска была покрыта каким-то веществом, будто цементом; кусочки его были и на еще остатках от лат. Вообще, странно – она думала, что это цельный кусок мрамора. Ведь именно за этим этого Марса когда-то Михаил Ефимович притащил его из юсуповской оранжереи. Выходит, что зря все страданья. Хотя почему бы нет, ведь в свое время все античные колонны были разборные, почему бы и торсам не быть разборными, просто так аккуратно было сделано.

– Ой, смотрите, тут какая странная поверхность получается. Это вроде бы должно быть внутри – а тут такое впечатление, что здесь было какое-то пустое пространство. Оно так обтесано аккуратно, как будто предназначалось для тайника.

– Вероника, я вас очень прошу, не забивайте себе голову. В конце концов, совесть имейте, мы тут скоро замерзнем, а вы ерундой занимаетесь.

– Все, все, я сейчас закончу через секундочку, вы извините меня, пожалуйста. – Вероника стала снимать наудачу, не задумываясь о построении ракурса, но все же сняла еще пару кадров этой интересной выемки. Вдруг пригодится. Потом придумает, что с ней будет делать.

– Ну, вот все.

– И отлично.

– Тамара Вячеславовна, голубушка, вы… Я понимаю, что все как-то неудобно, но вы нас чаем не напоите? А то скоро сосульки на носу вырастут.

– Я бы с радостью, но как вы можете, тут Алевтина Михайловна, а вы чай, как так можно, я вообще не знаю, как я теперь работать буду, а вы… вы чай…

– Да ладно, мы вон в «Пироги» заедем на обратном пути. А вам работать все равно не придется первое время, мы сейчас помещение опечатаем, а вы его закроете и на сигнализацию поставите. Недельку переждать придется. Тем более что посетителей сейчас никаких у вас тут нет. А начальству я вашему позвоню.

– Не знаю, не знаю, как мне быть. Это вообще нарушение, что я Алевтину Михайловну одну пустила. По инструкции не положено было, но она вроде как своя, а у меня внук заболел, невестке надо на работу, а я одна с ним, пока то, се – опоздала.

– Ну, это уж ваши проблемы, как вы будете выкручиваться. Я понимаю, у вас какие-то вольные отношения с трудовой дисциплиной – охранник отлучился, вы опоздали, думаю, что если ваше начальство все это терпит, то и ваше опоздание вам простят.

– Конечно, сослали меня в этот сарай, кто же сюда еще поедет. Я только из-за близости к дому согласилась здесь работать.

Вероника полагала, что еще из-за того, что здесь, где присутствие начальства было лишь виртуальным, Тамара Вячеславовна могла неделями на работу не показываться, но об этом она тактично промолчала. Да и что говорить. Ну нашла дама на старости лет халявную кормушку, ну повезло, ну а с другой стороны – чему завидовать. Копеечной зарплате, которая никогда не изменится? Как говорится, стабильная нищета, как при социализме. Судя по внешнему виду этой мадам, она так и вышла из какого-нибудь советского НИИ, где всю жизнь могли просидеть и носки провязать до пенсии.

Но да бог с ней. Мадам интересовала Веронику поскольку постольку, так это у нее уже гипертрофированная неприязнь к людям музейной профессии, ей сейчас важно несколько иное. Как ни кощунственно все это звучит, но убийство Алевтины Михайловны вдруг как-то ярко окрасило ее жизнь, а то рутина была сплошная – на антикварном рынке совсем все затихло, экспертиза эта тоже удовольствие не из приятных – одни гипсовые Ленины да картинки третьеразрядные. Из всего, что она пересмотрела, вот этот Марсик да фарфоровые кашпо, которые она уговаривала продать Алевтину Михайловну, были заслуживающими внимания. Академик, видать, жил на широкую ногу и из наследства особых ценностей дочкам не оставил, вот и билась одна из них за это уголовное дело, в надежде подзабытое творчество Михаила Ефимовича пропиарить да с американских родственников что-нибудь срубить.

Одним словом, серость какая-то, а не жизнь была у Вероники последние месяцы. Сынуля сдает первую сессию, по этому поводу мама только и думает о здоровье внука, заботливо опекая его. Сейчас она переживает все его радости студенческой жизни, потом он уедет на каникулы. Они уже с однокурсниками лыжи пакуют, зима-то вон какая снежная. Бабуля к весне куда-нибудь на воды собирается. Она уже Веронике совсем непрозрачно намекала, причем так хитро, издалека. Сначала вроде бы засобиралась работать консьержкой в парадной, как будто Вероника это допустит, но подавалось все это с благими намерениями. Мол, да, конечно, кризис, все работают и ей предлагают. Она, мол, сэкономит себе на лечение, врачи ведь рекомендуют повторять и большие перерывы не делать…

Да, именно дежуря в парадной, она накопит денег на поездку в Карловы Вары. Ведь знает, что Вероника все сделает, а отправит ее на лечение. Кстати, у младенца каникулы в феврале, надо их параллельно запустить в отпуск, чтобы самой как-то отдохнуть от излишнего присмотра, расслабиться, подумать, посоображать кое о чем, в конце концов, для души выставку организовать. А что, хорошая идея, надо же себя чем-нибудь порадовать. На «Раймонду» сходит, ь что ли. Вот только не с кем. Платье французское есть, а идти не с кем.

Тот Виктор, московский гость, с которым Вероника как будто задружила, все-таки таким странным оказался. «Не тот пассажир», как в модном фильме. Так вроде все при нем: и мускулы, и рост; и мужчина по все признакам еще работоспособный, но что-то такое непонятное с ним. Вроде и комплиментами сыпет, и какие-то знаки внимания оказывает, а потом исчезает вовсе. И что ей прикажешь думать? Нет, еще чего не хватало, чтобы переживать из-за мужчины, ведь когда много лет живешь в автономном режиме и сама себе все решаешь, то тратить силы на всякую ерунду не приходится… Да, скучно… Но тут такое интересное событие, все какая-то затея. Поэтому Вероника решила прямо-таки не по-дружески серьезно подойти к вопросу о чаепитии.

– А, Сергей Васильевич, съездим в «Пироги», ведь тут рядом. И вкусно, и вполне демократично.

– Ну, с моей зарплатой это очень даже не демократично…

– А я вас приглашаю.

– Эх, Вероника, какая вам разведка доложила, что за эти пироги я душу продам, особенно за рыбные. Только угощение должностного лица свидетелем преступления и возможным подозреваемым – это коррупция…

– Сергей Васильевич…. Если бы у нас все пирогами коррумпировались, в стране бы коммунизм был, оставьте вы ваши глупости, считайте, что это моя гуманитарная помощь всем правоохранительным органам в вашем лице. Поехали.

– Ладно. А ты, Серега, дуй в отдел, начинай оформлять, я подъеду скоро. Ничего, ничего, там согреешься. У меня в столе сушки есть к чаю.

Вероника закинула все свои котомки на заднее сиденье и, повернув ключ в замке зажигания, порулила за красненьким автомобильчиком бравого следователя. А дорожка у него, похоже, проторенная, не боится оставить свою талию в заведении.