Ещё одна война,
ещё одна зараза,
но крепок человек,
не понимает он,
что ангел вострубил
уже давно, но сразу
не явится ни Свет,
и не Армагеддон.
Уж падала звезда,
полынью пахли реки,
стальная саранча
мелькает здесь и там,
спадал и град с огнём,
но люди-человеки
смеются и поют,
и следуют мечтам.
Ни красного коня,
ни черного не видят,
и даже бледный конь
людей не устрашит.
Воюют и грешат,
воруют, ненавидят,
но где-то есть любовь,
надёжная, как щит.
И где-то есть добро,
и жертвенность, и верность,
и тот, кто милосерд,
душою чист, и тот
кто правды возжелал,
увидев жизни скверность,
он в страхе не бежит,
а людям свет несёт.
«Суд праведен судите, милость и щедроты творите кийждо ко искреннему своему; вдовицу и сира не насильствуйте и злобу брату своему в сердце не творите».
Надпись на свитке у младенца Христа
Лик с янтарными очами,
у щеки ладонь…
Утоли мои печали
щедрой добротой.
Разреши приникнуть к Слову
сердцу и уму.
И не дай творить мне злобу
брату моему.
Все вдовицы и сироты
пред тобой стоим —
помоги дарить щедроты
искренним своим.
«В свиток у младенца зрите», —
это Твой ответ, —
«Праведным судом судите —
внидите во свет».
***
В юности не скованы мы временем —
время бесконечно, словно шар.
Годы с улюлюканьем и пением
так и мчатся, будто не пожар.
Пусть и не сгорели мы в пожаре,
но, стараясь удержать баланс,
молодость, как девочка на шаре,
грациозно уплыла от нас.
В старости и времечко другое,
вроде как горчичное зерно —
мелкое, но очень дорогое.
В жизнь другую прорастёт оно.
Обернётся деревом ветвистым
и замрёт, ведь времени Там нет.
Помоги мне прорасти, Пречистая,
В Твой нетварный бесконечный свет.
В глазах, безводных, как пустыня,
песок просыпавшихся лет,
колючек заросли густые,
и чей-то одинокий след.
И кажется, что невозможно
глаза закрыть и отдохнуть.
Я продвигаюсь осторожно.
Когда окончится мой путь
и увенчаются исканья
познаньем истины самой,
и распахнется мирозданья
величие передо мной?
Но я не тороплю минуты,
пускай песчинки дней текут
и засыпают зло и смуту,
что и в пустыне гнезда вьют.
Когда совсем угаснет пламя
страстей, что так меня страшит,
то высохшее сердце-камень
слезой молитва оросит.
Смиренье – агнец.
Сила зла
совсем иная:
гордыня в образе козла —
душа гнилая.
Куда деваться от козлищ?
Куда деваться?
Гордыня – это ведь не прыщ,
не отвязаться.
Не соскоблить, не удалить,
не излечиться.
Что делать, чтоб ее избыть?
Молиться!
«Обо'жены по благодати».
Но мы уверены ли в том?
Лукавый дух подкрался сзади,
и мы о житие святом
забыли.
Стиснуты грехами,
загнали душу, извели,
покаялись, да повздыхали,
покланялись мы до земли,
и… Ничего не изменилось.
Мы возвращаемся к страстям,
надеемся на Божью милость
и думаем, что нас простят.
Помилуй нас, Всесильный Боже,
за самоволие прости,
за то, что мы никак не можем
гадюку страсти извести.
Всё на словах, а не на деле,
и всё нам, вроде, нипочём.
Но только вскочит прыщ на теле,
вот тут молитва бьёт ключом.
И очень много просим, просим,
и мало так благодарим,
и поучений не выносим,
и ближнего за всё корим.
Не болейте, дети, не болейте,
раньше стариков не уходите.
Лента поколений – в этой ленте
связь времён не путайте, не рвите.
Не болейте, сыновья и дочки,
хоть болезнь, она чему-то учит.
Но для тех, кто родился в сорочке,
не болезнь, здоровье – светлый лучик.
Не болейте, внуки, не болейте,
ваш здоровый вид для нас отрада.
Стариков любовью обогрейте,
нам ведь больше ничего не надо.
Не болейте, не болейте, дети
ни в начале жизни, ни в зените.
Помните, что вы за нас в ответе,
жизнь свою, родные, берегите.
Ваш уход нелеп до изумленья,
не спасает мысль, что вы на небе.
Боли взрыв, отчаянье, смятенье,
и тоска, что рядом с вами не был.
Трудно было с вашей жизнью слиться,
ваш уклад привычный не нарушив.
Остаётся только нам молиться,
если не за жизнь, тогда за душу.
Облака, похожие на дым,
восходили белыми клубами,
и сквозь них сияньем золотым
солнце потянулось в мир губами —
первым поцелуем оживить
Землю, ожидающую света.
Теплый луч, как Ариадны нить
из глухой зимы в покои лета.
Солнце вытрет хладную росу
с лепестков и утренних травинок,
и осушит каждую слезу
на глазах и в сердце у невинных.
И сойдет, сияя и звеня,
в мир, где свету утреннему рады,
град небесный, новая Земля,
та, где воссияет Солнце правды.
Он такой изысканный во снах,
лучезарный, убранный цветами —
город на двенадцати камнях
с дивными жемчужными вратами.
Мы с тобой пойдем по облакам
в этот город, светлый как невеста.
И тебе, кто гимн ему слагал,
верю, приготовлено в нём место.
Храни тебя моя любовь!
Храни тебя моё участье.
Болезни, горести, несчастья
я разделю с тобою вновь.
Превыше всех красивых слов
дела любви, святые часто.
Глаза надеждою лучатся,
ум сердцу следовать готов.
Мой мальчик, вслед тебе смотрю.
Спина сутулится и гнется.
Не просто и тебе даётся
груз лет. Я время не корю.
Нелепо, видимо, искать
черты беззубого младенца
в суровом муже. Призрак детства
ушёл. Что толку окликать.
Иди, иди, седой малыш,
а я тоску из сердца выну,
тебе перекрещу я спину,
и ты любовь мою услышь.
Когда «идут» песочные часы,
от времени я глаз не отрываю,
песчинок тихий трепетный язык
я не умом, а сердцем понимаю.
Имеющий начало и конец
своё в секундах видит отраженье.
Лишь тот, на ком бессмертия венец,
без времени живёт и без движенья.
И, открывая вечности врата,
ты помни, что час твоего исхода —
меж временем – безвременьем черта.
Нет дня и ночи!? И времен нет года!?
Песочные часы живут ли там?
Войду – узнаю. Но боюсь я входа.
Сегодня в радужном сиянье
предстал мне дивный город Твой.
И глаз, и слух, и обонянье
восприняли вдруг мир иной,
такой загадочно-прекрасный,
как нескончаемый салют.
Он здесь, доколе не угасла
свеча. Я слышу, как поют
так далеко, а, может, близко.
И ангелы со всех сторон
подходят и, склоняясь низко,
стоят у трона, там, где Он
в одеждах светлых восседает.
Прекрасен лик и ясен взор.
Свеча угасла. Тает, тает
град горний. Замолкает хор
и тонкий аромат куренья.
Молитвенный окончен труд,
и только искорки виденья
весь день в душе моей живут
Пасхальный вечер в ожиданье,
и в храме и вокруг народ.
В предчувствии всё мирозданье,
и так идет из рода в род.
Христос воскрес! – лежит за гранью…
Но это чудо у ворот,
пусть недоступно пониманью,
а сердце верит и поёт.
Христос воскрес! – Кивают свечи,
течёт с молитвой крестный ход,
летит душа Ему навстречу.
Душа так верит в Воскресенье!
Хотя и страшен ей исход,
Но знает: во Христе спасенье!
С чего начинается родина?/
С картинки в твоем букваре?
Родина берет свое начало
с родинки у мамы на груди,
с песни, что баюкала, качала,
обещая сказку впереди.
Родина с картинки не начнется.
Только очень близкий человек
к сердцу этим словом прикоснется
и заставит полюбить навек
это бесконечное пространство
знойной степи и седой тайги,
или город. Так надрывно, страстно
полюбить с неистовством таким,
что другие дивные владенья,
где звучат иные языки,
где не слышно жаворонка пенья,
и камыш не шепчет у реки,
не наполнят острой болью душу,
если больше не увидишь их.
Я люблю и летний жар, и стужу
только здесь, среди людей родных.
Среди песен грустных и застольных,
что переплетаются хитро,
среди храмов, звонов колокольных,
средь моих попутчиков в метро.
Знаю, я когда-нибудь покину
временную родину мою,
и она мне перекрестит спину.
Только там, в неведомом краю,
трудный путь, в конце концов, осилив,
именем другим не назову
Родину – Небесную Россию,
дом родной – Небесную Москву.
«Почему, – знакомые пытают, —
назван сын так просто, без затей?
Ведь теперь не часто называют
этим старым именем детей».
«Вдумайтесь, – знакомых я просила, —
вслушайтесь, откроется и вам,
что гудит бескрайняя Россия
в колокольном имени – Ива-а-н».
Мой сосед, об истине радея,
возразил: «Не русское оно,
а пришло из древней Иудеи».
Пусть, но русским стало, и давно.
Нет, конечно, не в одно касанье
обрусело, стало нам родным.
Вышло из Священного писанья
и с Христом пришло к нам. Вместе с Ним.
Пусть Иваны дурачками слыли,
но колпак меняли на венец,
и на трон Иваны восходили.
Вот такой у сказок был конец.
Если ворог морем разливанным
растекался по земле родной,
то вставали русские Иваны
непоколебимою стеной.
И солдаты, те, что жизнь любили,
но погибли, чтобы жили мы,
для фашистов все Иваны были:
и Петры, и Павлы, и Кузьмы.
Я не знаю, кем Иван мой станет,
понесет он меч, перо иль крест,
только пусть над ним всегда витает
имени российский благовест.
Посвящается духовной
сестре Валентине
Он Сам пришел. Ни Силам не доверил,
ни Ангелам исход души. Потом
перед Марией распахнул все двери,
и на руках Он внес ее в Свой дом.
И Херувимы перед ней летели,
и Серафимы поклонялись ей.
Она была прекрасна в новом теле,
всех Сил небесных чище и славней.
Она могла бы в Царствии Небесном,
покоиться и отойти от дел,
не думая о сирых и болезных,
но выбрала совсем другой удел.
Она для нас заступницею стала,
о каждом плачет, молит и скорбит.
Не гордою царицей – у престола,
просительницей скорбною стоит.
Заступница, Она мольбам внимает,
несет их Сыну, перед ним склонясь.
Ни лесть Ее, ни хитрость не обманет,
все понимает и прощает нас.
Царица Преблагая, в день Успенья
Она еще хлопот приобрела.
Не вечно слушать ангельское пенье,
а на Земле устраивать дела.
В Дивееве Она и на Афоне,
и в душах православных до конца.
Не отпугнули мерзость какофоний
и смрад грехов, и черные сердца
Царицу, Богородицу Благую.
И от Земли не отрывая глаз,
скорбя о грешных, о святых ликуя,
Она покровом укрывает нас.
И каждая душа несет частицу
Ее тепла, и подражая Ей,
с другими тоже хочет поделиться
любовью, и надеждою своей,
и верой. Мы, живущие на свете,
молящиеся Сыну и Отцу,
и Духу – все ее отчасти дети,
Она о каждом молится Творцу.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке