Знакомство со взрослой Москвой

Щепкинское училище: курс набирает Виктор Коршунов и консультацию, на которую я записана, проводит сам. Обычно первые консультации в творческие вузы проводят младшие педагоги или даже студенты старших курсов. Так происходит потому, что люди часто плохо понимают, что они собой представляют. Когда мой муж готовился к съемкам фильма «Розыгрыш», в газете поместили объявление, что требуются молодые люди возраста 16–17 лет, но на пробы выстроилась очередь из самых разных персон, от малолетних детей с мамами до вполне солидных пятидесятилетних мужчин с животиками. Возраст поступающих в творческий вуз тоже ограничен – и все-таки на моей памяти одна дама 28 лет пыталась поступать с нами. На консультациях отсеивают по возрасту, из-за явных физических недостатков, из-за неисправимых дефектов речи или неадекватного поведения. Когда на консультации присутствует сам мастер – большое счастье: он смотрит орлиным взором в самое сердце абитуриенту, видит его насквозь и его возможности тоже. Я не боялась прослушивания: а известие, что на консультации будет сам мастер, меня только ободрило. Я пришла в прекрасном расположении духа, вдохновляясь тем, что великие актрисы Малого театра когда-то находились в этих стенах и брались за ручки этих старинных дверей. Я много читала и о Марии Николаевне Ермоловой, и о Гликерии Николаевне Федотовой.

Нашу пятерку абитуриентов вызвали в аудиторию, светлую и солнечную. За столом сидели педагоги во главе с самим Виктором Коршуновым, полноватым и обаятельным человеком. Я прочитала все, что приготовила: и прозу, и стихи, и басню, и меня ни разу не остановили, как было с двумя ребятами в нашей пятерке, читавшими передо мной. Меня внимательно и доброжелательно выслушали, потом попросили спеть, и я спела, потом попросили поднять юбочку повыше, чтобы посмотреть, не кривые ли у меня ноги, и ноги у меня оказались в порядке. Потом Коршунов подозвал меня поближе и сказал: «Вам, дорогая, не стоит даже приближаться к сцене. Вы никогда не будете актрисой».

Я почему-то сразу оглохла. Буквально. Я вышла из аудитории, толпившиеся ребята, ждущие своей очереди, задавали мне какие-то вопросы, я видела их шевелящиеся губы и не слышала ничего. Я оторопело смотрела на них, пытаясь осознать: что же только что случилось? Как-то я добралась до общежития, и мои соседки спросили: «Ну как?» Я поняла, что их слышу, и почувствовала, что из моих глаз помимо воли полились очень крупные слезы. Я достала чемодан и начала собирать вещи.

Уж чего-чего, а соплей и слез старожилы общежития на Трифоновской повидали: каждый день в разные комнаты приходили после консультаций и туров убитые горем несостоявшиеся Джульетты и Офелии. Поэтому сострадание тех, кто пока «остался в живых», было искренним, но несколько агрессивным:

– Еще чего, уедет она! Да это только начало! Осталось еще три вуза!

– Некоторые под разными фамилиями по несколько раз в один и тот же институт ходят – и поступают! А некоторые по несколько лет в Москву ездят!

На мое робкое: «Но сам Коршунов!..» – мне в ответ неслось:

– Да кто он такой? Он старый и ничего не понимает! Да у них у всех вкусы разные: разные вузы, разные вкусы, разные требования!

– Правильно! Здесь не подошла, а в другом месте окажешься в самый раз!

Как ни странно, мне это помогло: я выдохнула и решила продолжить попытки.

Поселившись в общежитии, да еще с таким количеством людей в комнате, которые еще и постоянно сменялись, я, всегда жившая под маминым крылом, познакомилась с неизвестными доселе сторонами жизни. Кто-то уже все вузы обошел, не прошел и уезжает, но собирается приехать в следующем году – и уж тогда! Кто-то поссорился с соседками и просится к нам в комнату на место уезжающей, а не пускают, потому что эта кто-то «скандальная дура». Кто-то везде провалился, но не уезжает, а место в общежитии уже не положено, и приходится прятаться от коменданта. Кто-то празднует день рождения, кто-то с горя напился, кто-то хочет выброситься из окна, кто-то лезет в драку, у кого-то что-то украли, кто-то рыдает, потеряв невинность, а «он, оказывается, и не собирался жениться», кто-то приехал не поступать, а просто так – и просится пожить, потому что «у вас весело»…

Весь этот набор еще не оформившихся окончательно человеческих страстей, помноженный на нервозность экзаменов, иногда дремучую невоспитанность, юношеский максимализм и неумение справляться с эмоциями – все это обрушилось на меня. Но с ног не сбило и не закружило в своем вихре.

Я оказалась разумной, и меня совсем не привлекал шанс «напозволять себе всего, чего не разрешали родители». У меня существовала одна-единственная цель – поступить. Все остальное мне было совершенно не интересно.

В общежитии жила еще одна девочка, которая тоже сосредоточилась исключительно на главной цели, она поступала уже второй год подряд. Провалившись в прошлом году, она решилась остаться в Москве до следующего набора, а ведь Москва режимный город и в нем без прописки, хотя бы временной, существовать непросто: милиция проверяла чердаки и подвалы, проводила облавы, искала и выдворяла нелегалов. Нужно было обладать очень сильным характером, чтобы остаться и выжить в таких условиях: ведь надо что-то есть, зимой во что-то одеваться, а для этого где-то подрабатывать, что без прописки весьма проблематично. У этой девочки характер был бойцовский! Жила она практически без вещей, поэтому для прослушиваний просила у соседок у кого что было: я одалживала ей юбку. Хотя дружбы среди девчонок не заводилось – все друг другу конкурентки, – но отказать в одежде, если у человека ничего нет, считалось большим грехом и непростительной подлостью. Эта девочка поступила и впоследствии стала очень хорошей артисткой, ведущей актрисой популярного московского театра… Я не собиралась называть ее имени – но сейчас отвлеклась от заметок и в интернете прочла, что она умерла сегодня. Этой девочкой была Зинаида Славина, прекрасная актриса любимовского театра на Таганке, незабываемая звезда спектакля, с которого этот театр начинался, – «Добрый человек из Сезуана». Царствие ей небесное!

Марк Соболь

Вернулся из Барнаула Марк Соболь, нашел меня, пригласил в гости и познакомил со своей женой-красавицей и рыжим мальчуганом-сыном, репортажи которого я теперь иногда смотрю по ТВ. Марк Андреевич казался мне тогда старым человеком – было ему 44 года, а мне всего 18. В том, что он со мной общается, я видела большую любезность с его стороны: он обещал маме меня не бросать…

Марк Андреевич пригласил меня на спектакль по своей пьесе в театр на Малой Бронной. Спектакль мне совсем не понравился, и я не знала, как мне сказать ему об этом, не обидев.

Марк Андреевич встречал меня почти каждый день и расспрашивал, как дела. Однажды, идя вместе по улице, мы встретили Михаила Светлова. Марк Андреевич с ним довольно долго беседовал, попросив меня подождать, и я скромно ждала в сторонке. Потом он сказал мне горделиво, что это был сам Михаил Светлов и что, если я хочу, мы можем пойти к Светлову в гости. Я ответила, что знаю его «Гренаду», но в гости к незнакомому человеку, известному поэту, мне идти неудобно. Марк Андреевич не настаивал. В этот день он показал мне ГУМ, где оказалась длиннющая очередь за дамскими туфельками. Туфельки были иностранного производства, и я, увидев их, потеряла дар речи: такой красоты я даже представить не могла. Мне они так понравились, что я решила их купить, хотя, учитывая сумму, которую я дала в «долг собратьям», с деньгами у меня было не густо. Марк Андреевич ждал меня долго: очередь продвигалась очень медленно. Я чувствовала себя неловко. Может быть, размышляла я, он думает, что я попрошу у него денег взаймы? Но в денежных вопросах я была очень щепетильна. Мама научила меня никогда не брать взаймы, а уж если наступает крайний случай и приходится взять, то отдать нужно точно в срок. Но у меня хватало денег на туфли и мне не нравилось, что Марк Андреевич так долго ждет, и я несколько раз просила его уйти, уверяла, что деньги у меня есть, что все со мной будет в порядке, что я не заблужусь, но он упорно меня ждал. Туфли я купила, Марк Андреевич порадовался обновке вместе со мной и потом пригласил в какую-то московскую компанию, заверив, что там как раз любят и ждут новых и незнакомых творческих людей. Мы пришли туда, где собиралась эта компания: и действительно, все время кто-то приходил, а кто-то уходил… Пили много водки, играли на гитаре и много курили. И только там я поняла, что это Марк Андреевич за мной так ухаживает. Меня это неприятно удивило: он, когда-то влюбленный в мою маму, теперь ухаживает за мной?! Это же предательство моей мамы: он должен был оставаться влюбленным в нее всю оставшуюся жизнь! (Естественно, влюбленным платонически, раз он женат!) Это во-первых. Во-вторых, у него же есть жена! И наконец: он ведь очень стар! Тем временем Марк Андреевич предложил мне выпить, «чтобы расслабиться», и пододвинул ко мне маленький граненый стаканчик сорокаградусного напитка «Горный дубняк». Я была хорошо воспитанной девочкой и ходила с ним везде, куда он меня приглашал, хотя мне не всегда хотелось и не всегда было интересно, но он был, как я считала, влюбленным другом моей мамы и предложил мне телефон своих родных на всякий случай, если я не устроюсь по приезде. Так что я считала себя обязанной быть доброжелательной, вежливой и послушной. Но когда он пододвинул ко мне этот стаканчик, мне сразу вспомнился нянин ухажер с махоркой из моего детства. Увы, говорить взрослым твердое «нет, я этого делать не буду» я еще не научилась, но поняла, что мое детское доверие к этому человеку и ощущение, что я за ним как за каменной стеной, ошибочно и я должна каким-то образом сама с честью выйти из этой ситуации. При внешней улыбчивости и доброжелательности, внутри я была так напряжена, что, будучи совершенно непьющим человеком, под его «до дна, до дна, до дна» опрокинула стаканчик, как будто это лимонад. Затем я поблагодарила присутствующих за прием (никто на это не отреагировал), Марка Андреевича попросила проводить меня до метро, и мы ушли. Я была трезва как стекло и молчала, а Марк Андреевич выглядел слегка ошарашенным.

Как правило, Марк Андреевич назначал время и место встречи, и я послушно приходила: и в этот раз он тоже решил сговориться со мной о встрече через пару дней. Я вежливо ответила: «Да, конечно», и доброжелательно с ним попрощалась, но в день назначенной встречи позвонила с утра к ним домой и, сославшись на что-то, от встречи отказалась. Марк Андреевич еще пару раз находил меня каким-то образом и приглашал снова, но я с тех пор была всегда очень и очень для него занята. Больше мы никогда не виделись, и маме я этой истории не рассказала.

Совет Радомысленского

Тем временем я прошла консультацию и два тура в Щукинском училище и ГИТИСе. На третий меня не пропустили. В запасе оставалась только школа-студия при МХАТе. Я пришла записаться на консультацию, но тут выяснилось, что набор уже закончен. Курс набирал Павел Владимирович Массальский, очень красивый актер, известный своей отрицательной ролью американца-шантажиста в александровском «Цирке». Вежливая секретарша сказала: «Осталось одно место, но сейчас будут слушать девочку, которую и собираются взять. Можно, конечно, попробовать попросить, чтобы послушали и вас…» «Попросите, пожалуйста», – сказала я упавшим голосом. Почему девочку слушали одну и почему согласились послушать меня, осталось загадкой. В комиссии было три человека: сам Павел Владимирович и два неизвестных мне педагога.

Взяли ту девочку, но сообщить мне об этом вышел невысокий, полноватый человек с очень добрыми глазами и ласковым голосом. Им оказался ректор школы-студии Вениамин Захарович Радомысленский – «Папа Веня», как называли его студенты. Папа Веня сказал, что я им очень понравилась, но у меня мало силенок. Он попросил, чтобы я немного поправилась и приезжала на следующий год сразу на второй тур: не на консультацию, не на первый, а сразу на второй.

Я поблагодарила и, убитая, ушла. Мне было так горько, что я пришла сюда в последнюю очередь: именно здесь мне так понравилось! Больше, чем в других институтах! Все понравилось: и чистота, и тишина, и вежливость секретарши, и доброта ректора, и запах, запах старых театральных костюмов, знакомый мне с детства и такой родной! Я хотела учиться только здесь!

Насчет «силенок» Вениамин Захарович был прав. Деньги, которые у меня взяли в долг, никто отдавать не собирался, да я на это уже не рассчитывала, тем более что иногда девчонки меня чем-то все-таки угощали. Туфли, купленные в ГУМе, тоже подорвали бюджет. Денег оставалось в обрез, питалась я перекусами, и к концу этой творческой гонки устала и порядочно оголодала. Во ВГИК я не пошла и на приглашения вездесущих ассистентов с «Мосфильма», высматривающих среди абитуриентов хорошенькие мордочки и сулящих им сразу и карьеру, и деньги, не клюнула. Я честно написала в телеграмме маме, что не поступила, и принялась ждать, когда мама и отчим за мной заедут по дороге в новый город, где им предстояло теперь работать – Орск.