– Ой! Кажется, я увлёкся. – неожиданно спохватился Рома. – Прошу простить меня за маленькое лирическое отступление. Давайте прейдём к сути убийственного недоразумения, погубившему фирму «Barata e Neto». Когда я вышел во двор, то увидел, что вся моя одежда испачкана какой-то подозрительной грязью, а все мои брюки какая-то сволочь изгадила пакостной рвотной массой.
– В грязи ты вывалялся, когда по дороге домой поскользнулся на свежих собачьих какашках, – просветил Кузена его поводырь. – А если ты сходишь в кафе и заглянешь в зеркало, то увидишь ту сволочь, которая тебя обрыгала.
– Когда ночью мы вернулись домой, я упал на кровать и мгновенно уснул, – недобро поглядывая на Гришу, возобновил свой сказ былинщик. – Поэтому моя постель выглядела ненамного лучше, чем моя одежда. К тому дню весь мой гардероб полностью износился и на переодевание у меня остались лишь цветастые семейные трусы. Быстренько вымывшись под душем, я надел чистые трусы, сгрёб в охапку постельное бельё и грязную одежду и потащил всё это к бетонной баньейре, которая стояла неподалёку от флигеля. Налил я в это «джакузи» нагретой на солнце воды, высыпал туда из коробки весь стиральный порошок и вывалил в баньейру всё моё барахло.
– Между прочим это был мой порошок, купленный на мои кровные денежки, – скаредно забрюзжал оживший истукан. – Твой «Surf» ещё в марте месяце закончился.
– А с декабря по март ты в чьем порошке своё грязное бельишко полоскал?! – огрызнулся Кузен. – Так вот! Плескаюсь я в бетонном корыте, елозю туда-сюда зловонное тряпьё – и, вдруг, слышу тоненький жалостливый женский голосочек: «Romã! Romã! Romã!» И сразу же сообразил, что это дурочка Граса меня кличет. Только она так и не научилась произносить правильно моё имя и обзывает меня субтропическим фруктом. Любой идиот знает, что Romã по-португальски – гранат. Сколько раз уже ей говорил, что моё имя произносится с ударением на первом слоге!
Поднимаю мои слезящиеся глаза вверх, навожу фокус – и точно – красотка Граса! Выглядывает из распахнутого окна спальни и манит меня своей точёной холёной рученькой. На тело крашенной блондиночки был наброшен тоненький полупрозрачный халатик, который не очень-то и надёжно скрывал её женские прелести. Если судить по её стройной фигурке и плоском животике, то никто бы ни за что бы не поверил, что она недавно рожала. Пышные, чуток растрёпанные волосы собраны в кокетливый комочек на макушке, губки сложены пунцовым бантиком, бирюзовые глазища обрамлены длинными подкрашенными ресницами. Ну чем тебе не богиня любви Афродита, сбежавшая с Олимпа, чтоб вволю порезвиться на грешной Земле Матушке! У любого здорового мужика, даже у хронического импотента, несомненно, сразу бы слюнки ручьями потекли. Но я-то отлично понимал, что «клеится» к Грасе Барата – это самое что ни на есть безнадёжное в регионе Алентежу дело. На вид она казалась дурочка-дурочкой – слегка вульгарное личико, заманивающий, многообещающий взгляд. Но эта привлекательная «дурочка» прекрасно знала себе цену и, если бы на кого и клюнула, то только на принца или миллиардера. За три года я перевидал множество субчиков, которые пытались подкатить к Грасе, рассказывая ей по секрету о всех загулах её благоверного. Мадам Барата долго водила их за нос, но, в конце концов, надменно заявляла, что не изменяет своему мужу из принципа. Ей грех было жаловаться на Жайме, который тратил на её прихоти баснословные деньги. Похоже, что именно по этой причине он и влез, как потом оказалось, в чрезмерные и неоплатные долги. Как-то я спросил патрона, почему он до сих пор не начал реставрацию своего родового дома. Жайме ответил, что реставрация обойдётся на порядок дороже, чем постройка нового шикарного дома на пустынном месте. И ввиду этого, он соорудит в своем закрытом посёлке, на самом козырном месте, роскошный особняк, достойный даже супруги французского президента.
– Рома! А тебе не кажется, что ты снова слегка отвлёкся, – проскрипел своими каменными голосовыми связками внештатный критикан.
– Ты как всегда прав, Гриша, – печально согласился с критиком Кузен и вернулся в русло прежнего повествования.
– Romã! Romã! – жалобно промяучила Граса и, заметив, что я весь во внимании, излила на меня свои безосновательные претензии: – У меня в спальне освещение почему-то не работает. Люстра мигает и в ней что-то трещит. Ты же в понедельник её ремонтировал, а она три минуты назад совершенно погасла. А мне к приезду мужа макияж наложить надо.
– Вот дура! – в сердцах подумал я. – И зачем тебе макияж?! Он же тебя только старит! На небе ни тучки, солнце жарит во всю, а тебе дополнительное освещение подавай! В крайнем случае, могла бы включить и светильник на тумбочке!
Но фифочке я ничего не сказал, так как действительно ремонтировал люстру в начале недели. В ней, на потолочном клеммнике, зажимной винтик раскрутился и нужно было его лишь только чуток поджать. Но в понедельник у меня после празднования Дня печати голова от боли раскалывалась, и вместо плоской я взял крестовую отвертку. А люстра то была чересчур древняя и, когда её сварганили, винтов с крестовидным шлицем ещё не придумали. Мне кое-как удалось зажать контакт, люстра перестала мигать, и я со спокойной совестью пошёл похмеляться. А во вторник собирался прийти с нужным инструментом, но за текущими делами мои благие намерения вылетели из головы.
Чтобы не осложнять с Тараканами отношений, я пообещал фифочки сейчас же принять неотложные меры. А так как мы жили с семейством Барата по-добрососедски, по-свойски, то я и решил наведаться к ним в чём Боженька послал. А Боженька послал мне только семейные трусы и мои тяжёлые рабочие ботинки. Туфли мои были замызганы присохшим дерьмом и рвотой, а на их отмывание времени у меня уже не было. Засунул я ноги в ботинки, а там мокрота как в промозглых белорусских болотах! Но разбираться в причинах отсыревания моих говнодавов было уже некогда. Подхватил инструмент и стремянку и попёрся в спальню патронши на принудительные аварийные работы. А в ботинках что-то противно чвакает и из них почему-то прёт запашком потных ног и высокоградусного алкоголя. И мне так и не удалось догадаться о природе этого странного паранормального явления.
– Да никакой паранормальщиной там и не пахло, – презрительно фыркнул всезнающий «дервиш». – Когда мы поздно ночью вернулись во флигель, ты ведь ни сразу завалился дрыхнуть в кровать. У нас ещё осталась про запас не начатая полулитровая бутылка «Grey Goose». Я тогда уже с ног падал, но ты вознамерился выпить всю эту водку на сон грядущий. Однако наливать её было уже не во что. Последние стаканы мы перебили ещё в прошлый понедельник. Но ты без моего ведома разлил «Grey Goose» по своим немецким рабочим ботинкам и предложил мне выпить из них водку на брудершафт. Я тебя тогда не удавил только потому, что у меня от усталости сил больше не было. Ведь самая дешёвая бутылка этой французской водки стоит почти что сорок евро!
– И вы-таки выпили эту водку на брудершафт?! – искренне ужаснулся Степан.
– Не могу сказать тебе точно, – задумчиво почесал свой каменный затылок Данович, и на его спину посыпалась то ли перхоть, то ли крупнозернистый песок. – Мои глаза ещё запечатлели, как мы стояли с Ромой с переплетёнными в локтях руками и держали перед носами злосчастные ботинки. Помню, что из них исходил запах первоклассной водки с сильной примесью аромата потных ног. А дальше – чёрный провал в памяти.
– А я так и вообще всё начисто запамятовал, – сокрушённо вздохнул Кузен, но тут же отбросил мрачные мысли. – Хотя, может быть, это и к лучшему. И так, продолжим. Поднялся я на второй этаж в спальню, влача за собой тяжёлые как кандалы ботинки. Спальня была довольно-таки просторная с высокими потолками и двумя широкими окнами. Стены были обклеены цветочными обоями и увешаны писанными маслом старинными картинами. Слева, у дальней стены опочивальни, ближе к окну, стояло трюмо с тройным зеркалом и туалетным столиком. В правом углу размещался трёхстворчатый гардероб с зеркальными дверцами. Между ними, посредине, стояло резной комод, на котором стоял DVD плеер. Над комодом висел большой плоский цветной телевизор. Вдоль стен спальни стояло несколько стульев с мягкими сиденьями и спинками. Все эти предметы, кроме DVD и телевизора, явно принадлежали одному мебельному гарнитуру.
Но гвоздём опочивальни была огромнейшая старинная кровать под балдахином, занимающая не менее трети полезной площади помещения. На этом пространном ложе, нисколько не стесняя друг друга, могли бы попроказничать как минимум четыре пары свингеров. На стене, повыше изголовья, висело огромное овальное зеркало, как видно для того, чтоб супруги могли полюбоваться своими любовными играми со стороны. У изножья кровати, на специальных подставках, стояли два крылатых ангелочка с луками и стрелами, вырезанные в натуральную величину из какой-то твёрдой породы дерева. Этих лыбящихся пухленьких амурчиков маститый художник расписал красками, и они выглядели точь-в-точь как живые. Очевидно, в их обязанность входило постоянное подстёгивание «молодожёнов», чтобы те не приостанавливали процесс воспроизведения потомства.
С превеликим трудом я дошлёпал до средины опочивальни, поставил стремянку под люстру и, постанывая, начал взбираться к олимпийским высотам. Голова ужасающе трещала, я почти что ничего не соображал, а похмелиться было нечем. Ну, разве что сунуть нос в один из моих ботинков и надышаться испаряющимися наркотическими ароматами. Люстра состояла из двух массивных бронзовых ободов, скреплёнными тремя штангами, – большой, диаметром около метра, вверху, а меньший, имевший в поперечнике где-то с полметра, – пониже. Вся эта конструкция на трёх цепях подвешивалась к крепёжной чаше, привинченной к потолку. И чаша, и ободы были инкрустированы изумительными золотистыми пластинами в виде опавших осенних листьев. К ободам подвешивались гроздья хрустальных подвесок, а с их внутренней стороны крепились патроны с многочисленными лампочками. Люстра имела два режима функционирования – бытовой осветительный и ночной, для создания интимного полумрака в опочивальне. Лампочки были расположены так искусно, что, отраженные подвесками лучи, заполняли спальню радужными бликами при любом режиме работы.
О проекте
О подписке