Зима пришла

 
Распался чистый изумруд
Лугов среди лесной глуши.
Под снегом красками умрут
Они, прикажут долго жить.
 
 
Ещё силён и светел яр,
Но всё на убыль вместе с ним
Уйдёт, и листьями пожар
Древесных крон храним.
 
 
Кирпично-алый клён бубей
Опять побил червовый туз
И холод давит, хоть убей,
На спину, словно тяжкий груз.
 
 
Нога тонула в опадавших
С деревьев девственных мирах.
Там, где костры пылали раньше,
Теперь светлеет прах.
 
 
Откроет день глаза – лишь слово
Воочию узрит, лишь лес,
Что на стекле был нарисован
Молитвами морозных месс.
 
 
И снова будет в двери вьюга
Стучаться ночи напролёт,
И, в старом потеряв друг друга,
Найдёмся в новый год.
 

1998

Ж а р а

 
Душно. Без тепла —
Одно название на странном языке.
Воздух, как смола,
Растворяется в протянутой руке.
Люди, словно цепкие следы
Других людей, уже бывавших здесь.
День в позе лотоса сидит
И превращает в огнедышащую смесь
Самого себя.
 
 
Душно.
Плавленым сырком желтеет весть,
Что нам уже не нужно
Прятаться под крыши и зонты,
Шляпы, переборки и мосты.
Даже у воды
Сталь покрывается дремучей сединой.
Тайные ходы
Пересекает, как шлагбаум, летний зной.
Дороги дальние в объезд
Проводят правду между двух больших костров
И пламенеют, словно кровь
Других людей, уже бывавших здесь.
 
 
Душно. Стынет лес
Под одеялом утомлённого мирка,
С молитвой или без
Ждёт терпеливо наступленья ветерка.
Чёрные останки на краю,
Летит над озером измятая труба,
Сбита и контужена в бою
Очередная надоевшая изба.
Весело и дружно
Горят надежды и зелёные цвета.
Нестерпимо душно
И под подошвами мирская суета
Других людей, уже бывавших здесь,
Коверкает обугленную жесть
В новые структуры.
 
 
Яблочный раздор
По небу катится с востока на закат.
Огненный узор
Плетёт над нами восьминогий коловрат.
В облачной извёстке потолок
Покрылся пятнами от красного вина.
В самых окончаниях дорог
Жара спокойна и по-женски холодна.
Душно от дыхания в лицо
Других людей, уже бывавших здесь.
Прыгает по кочкам колесо.
Вон за ним с нарочитой ленцой
Скачет сам не свой, дрожащий весь
Этот душный мир.
 

1999

«Если поставить четыре зеркала…»

 
Если поставить четыре зеркала
В разных углах опустевшей комнаты,
Можно увидеть глазами Мерлина,
Что отражения будут сомкнуты,
Что зеркала эти будут спаяны
Однообразием измерения;
Как коридор заскрежещет ставнями,
Можно услышать ушами Мерлина.
Можно дрожащей рукой дотронуться
До обходного пути в континуум,
И излучение в виде конуса
(Как доказательство от противного,
Что доказуемое приемлемо)
Может исподтишка почудиться.
Можно почувствовать телом Мерлина
То, что он чувствовал всеми чувствами.
 
 
Можно принять это всё как должное,
Как неразменные догмы времени
И, уперевшись в паркет коленями,
Четверочастное невозможное
Пить всеми фибрами, всеми жилами,
Петь ритуальную песнь друида,
Жить под заснеженными вершинами,
Жечь на курганах костры для вида,
Спать, обернувшись небесным бархатом,
Гнать из кореньев настои дивные,
Ноги босые изнежить пахотой
Как доказательство от противного.
 
 
И, наигравшись с перемещением
Линий былых параллелей времени,
Можно увидеть вдали свечение
Белых одежд чародея Мерлина,
Дружеским жестом привлечь внимание,
Взять и примерить святую мантию,
С нею приняв сокровенные знания
На долговременную гарантию;
Не упуская такой возможности
Как доказательство от противного,
Мерами личной предосторожности
Можно добиться интуитивного
Проникновения в воспоминания,
Что для других навсегда потеряны —
Можно использовать эти знания,
Став воплощением мага Мерлина.
 

1999

«Хитроумный месяц март…»

 
Хитроумный месяц март
Смотрит прямо на гнездовья
Возвратившихся грачей,
Он играет в биллиард,
Загоняя солнце в лузу
Равноденствия весны,
Мегафон на каланче
Разливает славословья
По веснушчатым щекам,
Солнце плавит снег и хлам
Как ненужную обузу —
Эти действия ясны.
 
 
Эти действия нужны,
Чтобы март поторопился
Поменяться на апрель,
А с пологой стороны
Покатились бубенцами
Золотые голоса,
Чтобы несколько недель
Лёд неистово топился
В наводнении тепла
И зелёная краса
Развалилась на татами
Биллиардного стола.
 
 
И теперь, куда ни кинь,
Будет общее веселье
И пространство для игры,
Помечая мелом кий,
Смотрит март заворожённо
С лёгким прищуром на цель,
От холодной кожуры
Избавляет он весенний
Яркий цитрусовый шар,
И использует капель
Свой коронный запрещённый,
Свой решающий удар.
 

1999

Кочевники

 
Рождённым здесь быть, здесь же вырасти,
                                                       здесь и крепчать
И здесь набираться премудрости, силы и воли.
Бескрайние степи, Тартария, Дешт-и-Кыпчак —
Его ль мы оставим,
                             навеки покинем его ли?
 
 
Когда подрастём и дадим подрасти лошадям,
Суровой рукой посылая горящие стрелы,
Мы степь не забудем и долгие годы спустя
Её возродим, попирая чужие пределы.
 
 
Пусть гнутся посевы от топота тысяч копыт,
Пусть льются проклятья из тел,
                                             рассеченных до паха!
Грабёж и насилье – степной незатейливый быт,
Палитра и краски – топор да кровавая плаха.
 
 
Мы сабельный росчерк оставим на стенах церквей.
Пусть бряцанье стали взлетает
                                              к задумчивым сводам!
Долой все препятствия! Станет свежей и светлей
От огненной пляски, идущей за нашим походом.
 
 
Упрямый хакан и подвластный народ-рыболов
Почёсывать бороды примутся в недоуменьи,
Увидев на колышках дюжину русых голов
Под хохот шакалов и наше злорадное пенье.
 
 
И будет курган из булата, шелков и камней,
А также из тех, кто не смог до конца покориться.
Потом будет ночь, и исчезнет
                                                в голодном огне
Достойная жертва прародине протоарийца.
 
 
Чванливые гунны, по жизни в седле и в пыли,
Взращённые ветром и бурой ковылью номады,
Мы снялись с кочевий на поиски новой земли
Под знаком цветущей двенадцатиградной Троады.
 
 
Итильские воды поглотят немало веков,
Мы станем другими,
мы стены поднимем из пепла,
Пока на Востоке иная волна кыпчаков
Уже рождена и растёт, но ещё не окрепла.
 

1999

«Мы – трубадуры в десятом колене…»

 
Мы – трубадуры в десятом колене.
Прадеды наши кривлялись на сцене,
Рвали на теле льняные рубахи,
Врали бессовестно байки о Бахе,
Моцарту ставили палки в колёса,
Ярко горели в кострах наркомпроса
И, улетая в туманные дали,
Это кривляние нам завещали.
 
 
Мы переняли у них эстафету,
Долго бродили по белому свету,
Пращуров чтили бесславное имя
И познавали позор вместе с ними,
Пели о том же другими словами,
Так же горело костровое пламя,
Тем же путём отделяясь от тела,
Наша дорога с подмостков летела.
 
 
Нам, трубадурам, легко разобраться,
Чем может завтра для нас оказаться,
Дружно мы тянем стригольничью лямку
И в утверждённую свыше программку
Вносим поправки по прихоти нашей,
Зрителей кормим берёзовой кашей,
Критиков поим дешёвым елеем
И для себя ничего не жалеем.
 
 
Вас, менестрелей второго десятка,
Граждан грядущего миропорядка,
Наше послание тоже коснётся —
Новому классику, если придётся,
Ставьте в колёса не палки, а брёвна,
Не обращая вниманья на рёв, но
Будьте готовы любому кострищу
Дать от себя калорийную пищу.
 

1999

«Белый рыцарь печального образа…»

 
Белый рыцарь печального образа
С лебединым крылом.
Он помечен крестом на темени
И на левой руке.
Под копытами гибнут маки
Алым сабельным шрамом.
Где проскачет крылатый конь,
Там останется этот след.
 
 
Затихают за горными кряжами
Песни дальнего боя.
Он там был, он тоже участвовал
В хороводе, летящем вверх.
Но рыцарь не тот, что раньше —
На исходе и время, и силы.
Завершая последний танец,
Он уснёт на примятой траве.
 
 
Щедро побитый ветрами
И обильно умытый влагой,
Не расстанется он навеки
С благородным своим забытьем,
Сквозь забрало стального шлема
Прорастают новые маки
И склоняются над крестами
На темени и руке.
 
 
Этот сон не прервётся громом
Тёмных туч и победных цимбал,
Он слишком глубок и приятен,
А рыцарь слишком устал,
Слишком просто слагаются строки
Гимна во имя любви
К чёрной даме, прекрасней которой
Не отыщется в мире живых.
 

1999

«Октябрь завершился, как первый снег…»

 
Октябрь завершился, как первый снег,
Опозоренный утром мазком гуталина,
Только белые хлопья с тонким запахом тмина
Замедляют на миг свой решительный бег.
 
 
Я смеюсь с хрипотцой, и ладонь козырьком
Защищает глаза от морозного пара.
В накрахмаленной ткани влюблённая пара
Поздравляет себя с очередным вечерком.
 
 
Пожелтевшие листья, побелевшие лица
Опадают с деревьев, не стесняя соседей.
Листопад шелестит на затёртой кассете —
Он записан для тех, кто устал веселиться.
 
 
Это классика звука, сказка чистого леса,
Мой любимый спектакль без конца и антракта.
Я однажды и сам в нём участвовал как-то
И у публики вызвал волну интереса.
 
 
Пелерину кулис пузырит ветерок,
Но царит тишина, где суфлёрская будка.
Напряжённые вздохи, становится жутко,
А на ухо принц датский твердит монолог.
 
 
Бенефис в октябре вышел лучше не надо,
На стенах и заборах он расклеил афиши,
Для родных и знакомых сделал скидки, а выше
Серебром огоньков занялась баллюстрада.
 
 
Улыбалась луна, поправляя очки
И шлифуя платок на морщинистом лбу,
Свою заячью жёлтого цвета губу
В ожидании чуда убрав в кулачки.
 
 
Демонстрации улиц, такси-часовой,
Эскалатор дождей и грибная орда —
Мне мозаику эту сложила вода,
Запорошила сверху всё той же листвой,
 
 
И потрескивал лёд на тугих проводах,
Неумело копируя аплодисменты,
Из премьеры моей озорные моменты
Живописец-мороз вывел в светлых тонах.
 
 
Оркестровая яма, как горный разлом,
Извлекла, потревожив планетную ось,
Плагиат на мотив, которым всё началось —
Получилось красиво, но о чём-то своём.
 
 
Я услышал его посреди тишины
Под напором пытливого взгляда суфлёра,
Взял обрывки стихов для либретто и скоро
Окрестил его гимном осенней страны.
 
 
Снег играл остротой моего чутья,
Он парадным строем прошёл и лёг;
В зале гаснет свет, прозвенел звонок.
Где октябрь завершён, там был начат я.
 

1999

Ожидание

 
Здесь через сто миллионов лет,
Может быть раньше, может быть позже,
Будет стоять монумент
Тому, кто просрочил обратный билет,
И мне, наверное, тоже.
 
 
Переживут этот славный момент
Те, кто не ждал под солнцем палящим.
Значит, не им монумент
В будущем будет стоять в настоящем
Ещё через сто миллионов лет.
 
 
Я на вокзале, до поезда час,
Сотни экю не хватает до пива.
Я – составная часть
Нашего творческого коллектива,
Было б с моей стороны некрасиво
В таком коллективе скучать.
 
 
Прячусь в тени от несносной жары —
То ли бодрствую, то ли в раздумье.
Рядом звенят комары
В тихом и неизмеримом безумии.
Мы – компоненты его игры,
Мы создаём для него миры,
Тратим плёнку на дубли.
 
 
Мимо перонных сияющих касс,
Мимо позывов шашлычного цвета
Рысью несёт первый класс
Жителей провинциального гетто,
И под кокардой дымит сигарета,
Из тамбура глядя на нас.
 
 
Час с половиной – на «зоне» не срок,
Здесь он – период полураспада.
Поёт милицейский свисток,
Плюёт запоздалый гудок
На семь кругов привокзального ада,
Очерченных циркулем ног.
 
 
Все мы герои, ведь нам не впервой
Жить девять жизней вне общего плана,
Все мы гордимся собой —
Дворник, карманник, студент, постовой,
Звёзды экрана, старейшины клана.
Пункт назначения – просто нирвана
Или езда по прямой.
 
 
Нам передали с младенческих лет
Веру в прибытие без опоздания,
Вера тенями сползает по зданиям,
Скука ушла на обед,
Вечность для нас эту пьесу поставила,
Эти настольные игры без правила,