Дурная привычка

Дразнит стихия барашками скрип уключин
И надзирателей потусторонний крик.
Кожа лоснится испариной, сед и скрючен
В полные двадцать уже глубокий старик.

Обруч запястье жмёт, никуда не деться.
В воду б свободным дельфином – а в спину залп.
Слышно в пол-уха, как застонал по соседству
Новоприбывший в этот зрительный зал.

Тишь разлилась над морем, но рвут перепонки
В оба фальшборта удары глухих бичей.
Чей же ехидный смешок дребезжит в сторонке?
Нет никого за спиной – неизвестно чей.

Кливер в свободном паденье пугает чаек,
Отдых усталой галере, но не гребцам.
Так хочется верить, что этот удел случаен,
Что не дошёл до такой ситуации сам…

Воля ушла, и на палубу кортик брошен;
Труд невеликий – потуже связать ремешком
Меня, о котором думали как о хорошем
И о котором думают как о плохом.

С боя позорно взят, обезоружен,
К банке прикован навечно, как злобный пёс,
Чтоб утонуть со всеми в солёной луже
Или разбиться о близлежащий утёс.

Снова хребет полосуют двойные петли,
Руки в мозолях сжимают древо весла.
Виден ли остров на горизонте, нет ли —
Полный вперёд до команды, и все дела.

Шанс не исчерпан, главное – выждать время…
Но вновь незнакомец является, хохоча.
Я – капитан, и стою на мостике с теми,
Кто угощал партер черенком бича.

Дьявол морской усмехается: чаще, чаще!
Я за собой наблюдаю со стороны.
Флагману слава; гребцу от того не слаще,
Мы одинаковы, но далеко не равны.

Я – раб на своей галере, солдат неудачи,
Рыбам на корм, как раздастся последний вздох.
Так будь что будет, пусть неудачник плачет.
Выбор был сделан, выбор не так уж плох.

1997

В поле

В поле ветер, в горле ком.
Стонет колокол по ком?
В небе зарево ликует,
Земляника с молоком.

В поле воин – и один,
Сам батрак, сам господин,
Да душа навзрыд тоскует
О поре лихих годин.

В поле пусто, ни души.
Кто-то факел потушил
И идёт во тьме кромешной
По неведомой глуши.

Слева яма, справа ров,
Да и розочка ветров —
Не оружие, конечно,
Не спасительный покров.

Волки воют, выпь орёт.
Не сворачивай, вперёд
По проторенной дороге
Дни и ночи напролёт.

Бог нечистым судия,
Наш Всевышний, а не я.
Лучше выпросить подмоги
У бездомного зверья.

Святый Боже, рассуди,
Нашу совесть разбуди,
От заката до рассвета
Злую порчу отведи.

Раздобыть бы пищи впрок
Да зажёгся б костерок —
Будет верная примета,
Что меня услышать смог.

В поле нежить да навьё
Топчут спелое жнивьё
Перед первым ку-ка-реку
Заберут себе своё.

Не боимся чёрных чар,
Жги, костёр, мою печаль,
Прогони её за реку,
За таинственный причал.

В поле росы, маков цвет.
Видно, близится рассвет.
Краем неба ходит солнце,
Если это не навет.

Поседевшие угли
Чутко руку обожгли,
А один еще смеётся
В оседающей пыли.

Торной тропкой вкривь да вкось
Место людное нашлось,
Озерцо от старой дамбы
Серебрянкой разлилось.

Тянет сдобою от хат,
Вдоль дворов вишнёвый сад.
Боже, эту роскошь нам бы
Обнаружить ночь назад!

1998

Гроза

Сверкает. Грохот. Но дождя нет.
Благоговение и ужас.
Того гляди сейчас достанет
Меня волна, надрывно тужась.

Поёт она, листве на плечи
Кладёт тяжёлые ладони.
За горизонтом – поле сечи,
Дай Бог, оно меня не тронет.

Стучат вдали неторопливо
Шаги опомнившейся влаги
И под одеждою прилива
Поспешно прячутся коряги.

За светом свет помалу-мало
Соединяет землю с небом,
Река у старого причала
Пересеклась заметным следом.

И снова гром. Бело и ясно.
Зарницы катятся под гору.
Стоять и ждать небезопасно
С ума сошедшую погоду.

Иду, а в спину канонада.
Как тяжелы косые струи!
Свободу дали им, и надо
Сломить оковы конской сбруи.

Тому назад ещё минуту
Гроза всухую побеждала,
А нынче кажется, как будто
Она выигрывать устала.

Теперь почётней и приятней
Работать в шоу режиссёром,
Бросать сверкающие пятна
По затаившимся просторам,

Дарить трезубцы белых молний
Беспечной облачной отаре
И облачать речные волны
В намокший шёлк индийской сари.

Во тьме деревья принимают
Совсем не царственные позы.
Не каждый день у нас бывают,
Как осы, жалящие грозы!

До дома шаг. Поклон к поклону
Великолепию стихии.
Когда ещё во время оно
Случались бедствия такие!

1998

Одиночество

Отдых от света.
Привыкли глаза к тишине.
Комната – семь шагов в ширину,
В разрез – день деньской.
Птица-люстра, мне спой
И в ответ я шепну,
Есть такая примета:
Солнце – извне.

Я стою на часах,
А часы всё спешат,
Спешат умереть навеки,
Закрытые веки подлунных снов,
Тревожащих корни основ
И монограммы чисел.
Они убивают,
Во время прыгают вовремя
И убывают
Одно за другим.

1998

«Закат над Электросталью …»

Закат над Электросталью —
Такое нечасто увидишь.
Покрыты холодной эмалью
Оконные стёкла, на идиш
Расписано тучами небо
И взгляд его мрачен и колок.
Колёса проезжего кэба
Вминают в асфальт ветви ёлок.
Усыпали трубы и иглы
Подушечку цвета маренго,
Вернулись жестокие игры,
И снова мы стенка на стенку,
И снова на улицах схватки
Смертельные и родовые,
И снова бегут без оглядки
Японские городовые.
Лежат на заплаканных рельсах
Упругие скользкие тени,
Напрасно пытаясь согреться
На них. По известной системе
Растерянный жёлтый автобус
Хромает вдогонку вагонам,
А там – юбилейная пропасть
Полна до краёв самогоном,
Там валит народ из Завода
Тяжёлого Телосложенья,
Заблудший работник ОСВОДа
Размашисто мерит сажени,
И, где проходимо и мелко,
Кингстон откупорило время,
Поскольку секундная стрелка
Пропала на местном Биг Бене,
Поскольку испуганный ветер
Прижался к бетонной ограде,
Желая, когда на рассвете
Подует зефир в шоколаде,
Уйти. Прилетит на замену
Сумятица утренней спячки,
Набатом ударятся в стену
Гудков телефонные стачки
И скажут о том, что не умер,
Родился и здесь обитает
Вечерний малиновый зуммер —
Над городом тихо витает,
Поёт колыбельные окнам,
В шершавом английском тумане
Фонариком светит в висок нам,
Раскованной грацией лани
Минует пути эмигранта
На Запад, за край манускрипта
В объятьях небесного канта,
В узорочье звёздного шрифта
Уйдет, чтобы снова вернуться
Сюда, где проплешины света
Глаза, как огромные блюдца,
Упрямо таращат на это,
Сюда, где Кольцо Зодиака
Ещё с девятью обручилось,
Где знает любая собака
О том, что ещё не случилось,
Но скоро случится. Алеет
Истерзанный шрамами купол,
Ведёт по забытой аллее
Ушедших на пенсию кукол.
Такая уж выпала доля —
Барахтаться в ливне кошерном
Арбитром для ратного поля,
В родильных домах – акушером.
Гордится своей ипостасью
Из вод возродившийся Китеж —
Закат над Электросталью,
Который не сразу увидишь.

1998

Интервенты

Барабаны и корнеты,
Капитаны, лавагеты
Золочёными орлами
Освещают путь к победе,

Трубным гласом пропаганды,
Ароматами баланды
Дразнят лучшую из армий,
Величайшую на свете.

Строй нестройный, громогласный,
Золотой, пурпурный, красный
Командиры украшают,
Разодетые парадно.

Гренадеры, мушкетёры,
Моты, бабники, бретёры
От Мадрида до Варшавы —
В неизвестность – и обратно.

На телегах, на лафетах,
В фурах, собственных каретах
Господа уже играют
На обещанные страны.

Пэры, маршалы, маркизы
За трофейные сервизы
Друг у друга отбирают
Званья, титулы и саны.

Вдалеке от женщин вздорных
В окуляры труб подзорных
Видно страждущее око
Коллаборационистки.

И стремится к ней вояка,
Не подумавший, однако,
Что прекрасное далёко
Станет смертоносно-близким.

Серебро под сапогами
Станет белыми снегами,
А прогулочные рощи
Превратятся вдруг в завалы.

От Варшавы до Мадрида
Наприступные для вида
Обернутся злы и тощи,
Наги, босы и усталы.

Побежит за ними следом
Долгожданная победа
И ладонью в рукавице
Ниже спин их будет шлёпать.

И удары эти градом
Скачут вечным арьергардом
От столицы до столицы
Под колено да под локоть.

А когда залечат раны
Молодые ветераны,
Персифали, ланцелоты,
Господа-комедианты,

Упадёт корона с трона,
На дрова пойдут знамёна,
Изотрётся позолота,
Потускнеют бриллианты.

Долго ждать им не придётся —
От другого полководца
Примут маршальские жезлы
Стратилаты, воеводы.

Глядь – и вновь неутомимо
Строевая пантомима
Конно, людно и железно
Оседлает гребень моды.

1998

«Вначале было Слово – ослепительная вспышка…»

Вначале было Слово – ослепительная вспышка.
Так молнии решили и открыли в небе кран.
Потом пришли раскаты, их замучила одышка,
Они себе налили горячительный стакан.

Прошло четыре утра; клавесином подоконник
Служил безумным каплям, сочиняющим стихи.
– А помните, как раньше гарцевали в небе кони?
Вращая бакенбардами, ворчали старики.

Заливисто смеялась ослепительная вспышка.
Так молнии задумали ответить старикам.
Явились отголоски с барабанами под мышкой
И дрогнувшие пальцы опрокинули стакан.

Полнеба затопило, а вода сровнялась с сушей,
Раскаты закрутили старый вентиль до щелчка.
– Мне конский топот слышится,
внимательно послушай!
Старик шептал взволнованно над ухом старика.

И снова завальсировали облачные кони —
Так издревле предсказано хозяином небес,
А молнии с раскатами в обнимку на балконе
По нотам-по перилам исполняли полонез.

1998