Они оба взглянули на одинокое ощетинившееся растение в треснутом горшке на окне. Каждый увидел в нем своё: капитан – голову мальчишки, не дающего ему спокойной жизни в школе и давшему определение жизненного пути в итоге, главврач почему-то – отправку на передовую простым санитаром, кем, в принципе, и служил во время Гражданской войны.

– Отчасти, – сглотнул слюну врач, – отчасти…

– Поработайте с ним, доктор, какое-то время, вспомните свое основное призвание как медика. – Капитан, пожимая руку врачу, смотрел в поблекшие зеленые глаза стоящего напротив него человека, мысленно определяя его судьбу. – Это в ваших интересах… Если он не восстановится, с ним будут работать профессионалы, светила медицины. Это подтвердит вашу некомпетентность, Игорь Викторович и, ко всеобщему сожалению, поставит под угрозу судьбу вашей дочери. – Капитан улыбнулся, глядя вдаль. – Вы же не забыли, замужем за чьим сыном она в данный момент?

– Но причем тут…?

–Работайте! Нам очень нужна информация, застрявшая в памяти этого пациента. Да, да, для вас он не раненый, а именно пациент. – Егоров похлопал сжавшегося от услышанного пожилого человека по плечу. – Или работать с вами будут светила из нашего ведомства, а это, как понимаете…

– Да, да… – Врач, расстегивая ворот кителя, беспомощно опустился на один из стоящих в коридоре стульев.

Ненависть. Нечеловеческая ненависть, погасшая годами ранее, захлестнула главного врача госпиталя. Ненависть к контуженному раненому, заинтересовавшему Игоря Викторовича своим появлением – неординарность случая и возможность исследований, ход которых остановила война. Ненависть ко всему персоналу, с пониманием «прочитавшему» диалог особиста и главврача. Ненависть ко всему политическому строю огромной страны, за который он когда-то так усердно боролся, воевал в рядах Красной армии. Ненависть к своей диссертации на тему «неизведанные участки человеческого мозга». И даже ненависть к своей дочери, в которой он души не чаял, но которая выбрала не того мужчину как спутника своей жизни.

Сто граммов разбавленного медицинского спирта разожгли огонь в груди Игоря Викторовича и слегка пригасили пламя ненависти.

–Что же в тебе такого незаурядного, кроме контузии, полупустых глаз и нечленораздельной речи? – Главврач смотрел через дверное стекло палаты, как пациента кормила сестра с ложки, ласково разговаривая с ним и вытирая испачканный рот. – Что же в тебе такого…?

Даже от тяжелораненого человека, находящегося в палате, исходила неведомая сила. Нечеловеческая. Демоническая. И это еще больше притягивало главврача: он понимал, что пациент перед ним уникальный, а угрозы особиста – тому лишнее подтверждение.

Раненый мычал что-то неразборчивое, тряся правой рукой. Левая сторона головы отнялась, делая из его лица уродливую маску с неподвижной половиной.

– Господи, – едва слышно всплакнула медсестра, вглядываясь в пустые глаза, подернутые поволокой, – неужели и жизнь твоя разделится на две половины…?

– Полина, заканчивайте кормежку! – Голос главврача заставил сестру вздрогнуть и поторопиться. – Остальные раненые ждут.

Не знала Полина, что не на две части разделится жизнь лежащего перед ней человека, а гораздо больше, пугая своей многоликостью, многогранностью и бесчеловечностью.

***

– Товарищ полковник, к вам Ефимцева, – раздался голос дежурного в трубке телефона.

– Пусть войдет!

Полковник Ярцев, вскакивая, одной рукой смел крошки со стола, второй бросил папку в сейф и вытянулся, одергивая китель. Повзрослевшая дочь его бывшего боевого товарища вгоняла его в неосознанный ступор. Только одним присутствием. Взглядом. Ярцев не знал причин и не стремился раскопать их в самом себе, он попросту пытался соответствовать образу человека, заменившего девушке отца.

– Товарищ полковник…

– Ксения, дорогая, – перебил входящую Ярцев, подводя к стулу, – проходи, располагайся, и сколько раз говорил: забудь ты о полковнике! Соблюдай субординацию на людях, здесь, в кабинете, ты всегда как дома.

– Спасибо, Егор Юрьевич. – Ксения устало разместилась на стуле.

– Вот, уже лучше, узнаю маленькую вихрастую Ксюху, тягающую печенье со стола и требующую исполнения романсов от матери… – Полковник осекся, понимая, что не следовало вспоминать ушедших родителей Ксении. – Чай!

Они молчат, пока подчиненный полковника неуклюже разливает «густой» напиток. Она смеется, как Ярцев, нервничая, выгоняет дежурного.

– Ты клади сахар-то. И шоколад трескай! – Ярцев, сложив руки под подбородком, умиленно смотрит на Ксению. – Бледная какая, прям неземная… Ты паек дополнительный получила?

– Да, спасибо, – она улыбнулась, – только не лезет ничего что-то, дядя Егор.

– Ну-ну, чтоб ела! Это приказ. – Ярцев наигранно нахмурился. – Или буду приходить проверять. А то… И кормить начну сам, с ложки.

Они рассмеялись, глядя друг на друга, гремя кружками о блюдца и хлюпая горячим напитком.

– Ну… Что у тебя, рассказывай! – Полковник отставил свою кружку в сторону.

– Этот Никитин, капитан… – Ксения замялась, словно рискнула затронуть закрытую тему.

– А что с ним не так?

–Да не знаю, кажется всё…

– Ну, лейтенант Ефимцева! Что за формулировки? – Полковник нахмурился и, отмахиваясь от дыма папирос Ксении, подошел к сейфу. – Мы проверили его по всем ведомствам. Всё в порядке. Была там одна мутная история… но она к делу не относится. – Он захлопнул папку с делом бывшего летчика. – Он лучший на данный момент в городе. Ты просто обязана с ним сработаться.

Ксения, докурив, нахмурившись, молчала.

– Моя интуиция…

– Ксения! Факты. Только факты! – Повысив голос, полковник расстроился, словно оскорбил любимого человека. Покраснел. И выходя из неловкого положения, принялся выгонять её: – Все, иди работай! И отчет мне в понедельник утром на стол.

Ксения обернулась возле двери, пытаясь что-то сказать.

– Только факты! Иначе уволю ко всем чертям из органов…

*

Никитин пересекал кабинет по диагонали. Будучи летчиком, он был стеснен габаритами кабины, но всегда знал, что за бортом боевого летающего крейсера необъятный простор, называемый кротким военным термином «воздух».

Сейчас же кабинета было мало. Так было всегда, когда эмоции зашкаливали. Причиной этих эмоциональных волнений была, конечно, лейтенант особого отдела, которой было поручено ведение непростого дела. Несмотря на его возраст, боевой опыт и опыт оперативной работы в уже мирных условиях.

И все же что-то было в ней – этой болезненно худой, с порой восторженными глазами, девушке. Что-то. Но это что-то не перевешивало чашу весов, на которой находились гордость и амбиции боевого летчика.

– Ну вот где она? – Никитин знал, что коллеги не ответят на этот вопрос, даже если знают ответ. – Где материалы дела? Где дела анало… гичных преступлений, о которых она тут пела?

– Она в Главное управление поехала. – Комов был единственный, кто мог вставлять фразы в подобные моменты эмоционального волнения своего начальника, а по совместительству напарника.

– С делом!? – Никитин на секунду остановился возле окна, заметив пикирующую птицу, его рука невольно потянулась к несуществующему штурвалу, но он вовремя вернулся в реальность. – Так взяла бы туда труп девочки отвезла, чтобы наглядно показать, …отчитаться, как полагается. Мы что, сидеть без дела будем?

– Так мы и так всё знаем… – Голос Комова перемешался со звуками глотков поглощаемого им чая и звоном бьющейся при этом о стекло стакана ложки. – Вон эксперты здесь, фотограф со снимками. Доктор с результатами, – Комов взглянул на дно стакана, – вскрытия…

– Комов!? – Впервые Никитин развернулся лицом к коллегам. – У тебя скачок по карьерной лестнице в сторону особого отдела!? Или твоя защита на чем-то другом основана?..

– Успокойтесь, капитан, – донесся голос Ксении из-за полуоткрытой двери кабинета. – Орете там, как на аэродроме…Всех уже тут распугали! За делами я ездила. – Она вошла, едва заметно кивнув всем, не удостоив взглядом только самого Никитина, – Взять их тоже не так просто. Надо подтвердить схожесть преступления хотя бы на пятьдесят процентов, поэтому и брала дело с собой.

– А что вашему слову… уже не верят? – Сергей снова отвернулся к окну, ища глазами в хмуром небе птицу, как ищет в небе самолет врага боевой летчик.

– Верят. – Ксения устало опустилась на стул. – Но до определенной буквы каждого сказанного мною слова.

*

Преступления действительно были идентичны. Тела расположены в различных позах на столах, словно жертвоприношения древним богам. Изгиб конечностей тела формировали очередной символ. Свеча, а где-то и две, дополняли ужасный «рисунок». Отличие в незначительных деталях: где-то вместо скатерти лежала простынь, сорванная второпях с кровати в спальне. Это подтверждало стремление убийцы (или убийц) придать священность, ритуальность своему страшному деянию.

Рабочие кадры, сделанные при плохом освещении, тем самым подчеркивающие ужасную реальность, заставили многих из присутствующих ощутить шевеление волос на голове.

– Ну что скажете, сыщики? – Ксения во время ознакомления с делом группой стояла у окна и курила. – На данный момент вы самые лучшие в городе. Какие первые впечатления? Часто от них многое зависит.

Сидящие за столом переглянулись между собой. Некоторые гордо приподняли подбородки. Многим из них не было и тридцати. Революция, Гражданская война и Вторая мировая омолодили ряды силовых учреждений, наделяя страшным кровавым опытом ее членов. Да и «зачистки»… Под карающий меч «правосудия» НКВД попадали в основном товарищи более старшего поколения, кто уже наделал жизненных «ошибок» высказываниями и своими мыслями или попросту мешал крутиться жерновам власти. Молодежь была ослеплена идеей «светлого пути коммунизма» и свято верила в его будущее.

Опять же, комсомол – незаменимый помощник партии.

Во многих ведомствах работали едва сформировавшиеся мальчишки и девчонки, имеющие в своей практике такое, чем в мирных условиях не каждый взрослый сможет похвастаться. Но только не в это время и не в этой стране. В стране, где террор и массовые убийства очередными вспышками в течение десятилетий оправдывались идеологическими мотивами и партийными тезисами. Оправданные жертвы…

Но это все отголоски демагогии. Несмотря ни на что, страна сплотилась и при помощи невероятных усилий победила фашизм. Даже с учетом репрессий, переполненных лагерей и невинно казненных своих сынов.

– Если делиться именно первым впечатлением… – Комов задумчиво рассматривал снимки из привезенных Ефимцевой дел, передавая их товарищам, сидевшим за столом друг напротив друга. – Исходя из своего личного опыта…

Гриша закашлялся, ощутив на себе полдюжины удивленно-встревоженных взглядов.

– Письмо! У меня складывается впечатление, что он пишет письмо. – Комов, поправив челку черных, как смоль, волос, краснея, нелепо улыбнулся. – Убийство – иероглиф с заложенным смыслом, еще жертва – очередное послание. Ч-е-го!? Я в детстве увлекался и писал девчонкам…

– Так, еще кто? – Голос Ксении, подстегивая кнутом, заставлял шелестеть листами папок и шевелить мозгами.

– Он определенно силен, если это одиночка, конечно. – Миша Данилов, рассудительный, не говорящий лишних слов, пришел в милицию после войны, сразу попал в отдел по борьбе с бандитизмом. Физически крепок, хладнокровен, прямолинеен; год во фронтовой разведке, десяток выходов за линию фронта и столько же диверсий в составе группы. – Да, жертвы преступления – дети и подростки до пятнадцати лет, но везде убит кто-то из взрослых. А в пригородном случае даже бывший военный. – Миша развел руки в стороны, опуская папку с материалами дела на поверхность стола. – Молодой, сильный мужчина, имеющий боевой опыт… Тут как бы все само за себя говорит.

– Ещё? – Ксения взяла со стола граненый стакан с чаем и просто грела о него руки, глядя на медленно падающие снежинки за окном.

– Он где-то наследил. – Виктор Белый, не имеющий боевого опыта работник уголовного розыска, не взятый добровольцем на фронт из-за врожденной травмы ноги, но обладающий аналитическим складом ума, и поэтому также был необходим в команде. Виктор стрелял не хуже всех здесь собравшихся, но это не помогло ему встать в строй во время мобилизаций – полсотни отказов от медицинской комиссии. Фотограф, от которого вечно специфически пахло реактивами. – Первые два преступления совершены в городе, следующее – пригород, а затем он расширяет поле своей… деятельности, словно скрываясь, уходя за сотни километров от города.

– Интересная версия… – Ксения глотнула невкусного, но согревающего, отдающего землей напитка. – А может, погодные условия… Не думал об этом?

– Сезонность? – Виктор вскинул свои красивые глаза на Ксению и затараторил: – Ну да, в принципе, возможно… Территория санатория в мае и… – Он торопливо листал страницы папки под нетерпеливыми взглядами остальных. – Колхоз Ленинец в августе. Логично…

– Или просто летом любит пикник на природе. А? – Ксения как-то странно улыбнулась, вызывая недоумение на лицах присутствующих.

– Может, он все-таки запутывает следы? – Ежов Олег, также военный, связист, обеспечивал связью передовые части в тяжелых боевых условиях. Был лучшим в своем деле, передвигался незаметным для немецких снайперов, используя идеальные методы маскировки, которые сам и разрабатывал. – Переезды с места на место… Эту версию отбрасывать нельзя. – Олег стремился в разведку, но прошлое его отца, от которого он даже отрекся, не давало сбыться его мечте. Он взглянул на Данилова (разведчика) с некоторой иронией. – Ну и удары. Точечные удары в сердце. Это или человек, подготовленный к подобному… убийству, или хорошо знающий анатомию тела…

– Доктор? – Ксения улыбнулась «точечному удару» Ежова.

– Не знаю… – Василиса Васильева, по прозвищу Три "В"(отчество ее Васильевна) была самая старшая в группе. Медицинское образование, практика в хирургии. Банальная травма сухожилия не позволила перспективному хирургу далее оперировать, но знакомства мужа, погибшего на фронте, дали возможность работать в учреждении с дополнительным пайком, что было немаловажно для женщины, воспитывающей двух детей в условиях блокады. – Даже на некоторых малых скотобойнях практикуют точечный удар в сердце. Из неразборчивых описаний патологоанатомов, представленных вами, дело может связать в единое целое то, что жертвы сначала убиты, а затем с них снята частично плоть, если можно так сказать, филейная часть… специальным филейным ножом, ну вы сами все читали. Несомненно, это напрямую перекликается с нашим делом, и мое мнение: это серия. – Василиса потрогала шрам на своей руке и, заметив общее к этому внимание, одернула рукав, пряча причину своей «смерти» как хирурга.

– Никитин? – Ксения устало взглянула на летчика, прерывая внезапно возникший всеобщий гул в кабинете.

– Может, мое мнение слишком отвлеченное… – Никитин прокашлялся, глядя на модель военного самолета, стоящую на шкафу. – Я вижу все-таки больше, чем, как это сказать, «гастрономический интерес» убийцы. Послание? Да, возможно. Но это все второстепенно. Жертвы в основном упитанной комплекции, что, понятно, немаловажно в условиях послевоенного голода. – Он взглянул на Ефимцеву, убеждаясь, что его слова доходят до «адресата». – Это дети чиновников или военных из верхних эшелонов власти. Что тоже можно списать на «гастрономические интересы» преступника. – Никитин оглядел лица присутствующих, чьи взгляды ожидающе прикованы к нему. – Именно это объясняет сверхсекретность дела и участие в нем работника особого отдела…

– Так! – Ксения, бледнея лицом, резко встала. – Все устали… Распишитесь, товарищи, о неразглашении и завтра в восемь начнется интенсивный поиск убийц. Команда ваша утверждена. Отдел засекречен, работаем под литерой «М». Все сводки, в первую очередь, доставляются к нам, и у нас полная свобода действий и поддержка на самом высоком уровне. Никитин, задержись!

Коллеги, покидая кабинет, прощаясь, сочувственно кивали Сергею.

– Ты что же думаешь, Никитин, – Ксения подошла вплотную к капитану, ее глаза темнели от гнева, – что сейчас, раструбив направо-налево о подобном, происходящем в центре страны, возрождающейся из пепла, оставленного войной, мы поднимем её моральный дух!?

От нее пахло приятно мылом и женским телом. Несколько портил впечатление запах табака.

– Да дело больше не в огласке и сверхсекретности…

– А в чем тогда!? – Ксения ткнула указательным пальцем в грудь летчика, туда, где на ткани защитного цвета френча виднелись дырки от боевых орденов.

– Тише, тише, товарищ особист, гнев не ваш конек. – Никитин рассматривал вблизи ее лицо, бархатистую и слишком бледную кожу, проступившие на ней от волнения пятна. – Вам бы детей рожать и воспитывать, да мужа заботливо с работы ждать…

– А я уже воспитывала… дочь. – Ксения, не отрывая взгляда от расширенных зрачков глаз Никитина, сглотнула слюну. – Только однажды кое-кто другой пришел, и явно не с работы…

– Кто?

– Пошел вон! – Ксения, отворачиваясь, процедила сквозь зубы.

*

Ксению, несмотря на ее удостоверение, неохотно пропустили в клинику. Пришлось сделать несколько звонков в управление.

Ожидая профессора Вяземского в коридоре, она рассматривала пациентов, чье поведение казалось вполне тихим и адекватным. Ей, наоборот, виделись ненормальными лица, мимика и смех санитаров, стоящих неподалеку от нее. Их ненормативная лексика не стесняла их в своем проявлении, несмотря на стоящую рядом прилично выглядевшую девушку.

– Ксения Павловна? – раздался мягкий голос за ее спиной.

Внешний вид профессора оказался вполне типичным: пожилой, седой, в очках с круглой оправой, опирающийся на трость из толстого бамбука. Само собой, отождествляющий всю медицину белый халат.

– Да, это я. – Она полезла в карман за удостоверением, чтобы подтвердить свою личность.

– Мне достаточно звонка. – Профессор поднял руку, предупреждая ее порыв. – Тем более, в мире, когда по одному звонку протежируют, продвигают по службе, арестовывают и расстреливают…

– Вы что-то хотите озвучить конкретное? – Ксения шла по коридору, ведомая жестом, приглашающим ее.

– Нет, что вы! Метафоры, метафоры… – Профессор едва заметно кивнул, представляясь, сжимая в тонкую линию губы: – Игорь Викторович Вяземский.

Кабинет врача светлый, впрочем, в тон всему интерьеру клиники. Наличие удобного кожаного кресла и еще нескольких предметов интерьера подчеркивали значимость положения в клинике хозяина кабинета. Профессор лично заваривает чай, украдкой рассматривая гостью, не отрываясь от ритуала приготовления к чаепитию. В итоге хозяин кабинета располагается напротив нее в удобном кресле.

– М-м-м, неплохой аромат… – Ксения искренне удивилась. – Настоящий чай она пила последний раз до войны. Перед ее самым началом, на даче своих родственников – она даже мельком ощутила привкус вишневого варенья, которое в тот день ели с двоюродными сестрами.

– Аромат… – Профессор улыбнулся, закрыл глаза, мечтая или вспоминая. – Как хочется порой оградиться от бытовых запахов, уйти от вони испражнений, туда, к ароматам дорогих женских духов, французских вин, и коснуться обонянием амбре цветущей магнолии. Иногда мне просто не хватает присутствия в блюдах базилика, розмарина или тимьяна… – Он внезапно поспешно открыл глаза. – Впрочем, я отвлекся! Вы извините, мы не любим, когда в клинику приходят чужие, несмотря на их статус и положение в обществе и даже непосредственную причастность к органам. Так чем я обязан?

– Пару дней назад к вам поступила девочка. – Ксения, допив чай, закурила папиросу, кивком благодаря за пододвинутую к ней пепельницу. – Сильное психическое потрясение после…

– Катенька. Да, да, – профессор мечтательно взглянул в окно, – есть такая девочка у нас. Очень тяжелый случай. Тем более, нам неизвестны причины шока. Формулировка настолько «бедная» – свидетель жестокого убийства. Трудно работать с пациентом, имея на руках такие сухие материалы. Приходится самим искать причины потрясения, порой еще больше травмировать человека своими вторжениями в его сознание…

– Как сейчас себя чувствует девочка? – Ксения невольно поморщилась трактовкам профессора.