– Да уж, обратно я ее больше не пущу. Забирай всё – даже сор из углов! Чтоб ни пушинки от неё не осталось!

Она закрыла дверь.

Кэнзи зашагала наверх. «Ульф будет доволен, – думала она. – А я и не гадала, что всё так просто выйдет!»

* * *

Одхан решил, что следующий шаг авантюры он сделает лично. Ни Сигурд, ни Ульф не смогли бы найти общий язык со Змееустом, содержащим приют для душевнобольных.

Вечером Одхан остановил вороного у внушительного особняка за высокой оградой из плотно подоганных друг к другу грубых неотёсанных столбов, измазанных дёгтем и усыпанных керамическими осколками, смотревшего чёрными зияющими окнами на порт Рыбацкой слободы, и несколько раз дёрнул за верёвочку у ворот.

Где-то за бревенчатой изгородью зазвучал колокольчик, и на звук вышла поблекшая женщина средних лет. Испытующе взглянув на посетителя, через площадку со злобными псами, которых женщина привычно отшвыривала пинками, она провела его в просторный холл.

– Господин доктор скоро выйдет, – сказала она.

Он кивнул и, присев на одну из клеток для особо буйных больных, осмотрел неприглядный приют для сумасшедших.

По заплесневелым стенам, цепляясь за ржавые решётки, сквозь которые струился тусклый свет угасающего дня, ползли тени. В коридорах, пропитанных запахом гниющей соломы и человеческой немощи, бродили бледные фигуры – одни шептали бессвязные угрозы, другие выли, словно затравленные звери. Их лица были изуродованы годами страха, кожа под рубищем была покрыта язвами а, глаза – пусты, как у мертвецов, к облегчению Одхана, лишь ненадолго останавливались на нём.

Некоторые из них сидели, прижавшись к стенам, царапая камень обломками ногтей, пока из-под них не начинала сочиться тёмная кровь. Другие метались в цепях, их крики сливались в один нескончаемый стон, будто само нергалово царство отверзло свои врата в этом проклятом месте. Надзиратели, грубые и пьяные, лишь изредка обращали внимание на самых отчаяных из них для того, чтобы ударить дубинкой или выплеснуть в лицо ушат ледяной воды. А в самых тёмных углах, где даже свет боялся задерживаться, что-то шевелилось – не люди, не тени, а нечто, что когда-то могло ими быть…

Через некоторое время этого гнетущего представления дверь в кабинет отворилась, и принявшя Одхана женщина торжественно объявила:

– Господин Змееуст ждёт.

Одхан, обходя застывших в зловещих позах сумасшедших, подошел к дубовой двери. Женщина открыла дверь и отступила в сторону с тем, чтобы тут же плотно прикрыть её за спиной визитёра.

В кабинете за столом сидел высокий костлявый человек в черном блио. Справа от стола, вдоль стены, выстроились шкафы с разнообразными манускриптами.

– С твоей стороны было очень благородно принять меня столь быстро.

На лице Одхана заиграла улыбка. Он пододвинул кресло к столу Змееуста и уселся.

У хозяина приюта был лысый, туго обтянутый жёлтой кожей череп, черные кустистые брови «домиком», большой крючковатый нос и тонкие губы – типичное для скупердяя и крохобора лицо. Одхан сразу проникался презрением к людям с такими лицами.

Двое мужчин некоторое время изучали друг друга. Одхан был спокоен – спешка была ни к чему. Для себя он решил, что первым должен заговорить Змееуст. Наконец, тот вымолвил:

– Не от Его ли Светлости барона Эрроганца ты прибыл?

– Да, это так, благородный месьор! По воле Его Светлости барона Эрроганца прибыл я сюда. – Одхан скрестил длинные ноги, посмотрел на сверкающие закруглённые носки туфель ручной работы, затем глянул в глаза Змееуста. – Возможно, ты припоминаешь его?

Змееуст взял писчее перо и принялся вертеть ее.

– Да, его имя гремит по всей Бритунии, дошла слава и до нас.

Одхан рассмеялся, и смех его был подобен весеннему ветру – лёгкий, звонкий, проникающий в сердца слушателей, как мёд в уста ребёнка. Обычно окружающие, услышав его, вторили ему, как горное эхо откликается на клич охотника. Но лицо Змееуста осталось непроницаемым, как камень в стене древнего замка.

Тяжёлое молчание повисло между ними, подобно закатной тени над проавпстью. Одхан, почувствовав, что драгоценное время утекает впустую, решился действовать. Как убийца на полночной дороге, он намеревался ухватить удачу за хвост, не дожидаясь, пока жертва обнажит меч.

– У меня есть страждущий для тебя, лекарь Змееуст, – промолвил Одхан, и его голос скользнул, как тень, по каменным сводам. – Тебе придётся прервать приём на три-четыре луны и посвятить себя его… исцелению. Это не просто человек, а ключ к тайнам, которые ведут королей к престолам. За это время ты получишь пять червонцев. Даём тебе шесть дней на сборы.

Змееуст отложил перо из чёрного железа. Его кустистые брови, похожие на крылья ворона, взметнулись вверх.

– Это безумие. Пусть приходит в мой лазарет, как все остальные. Не могу я бросить свои дела ради чужих забот.

– Тебя не спрашивают, «горбыль», – прошептал Одхан, переходя на жаргон разбойников, и голос его стал зловещим, словно скрип деревнных колодок на ногах висельника. – Слушай же… В те дни, когда ересь «Чёрной Тени» пожирала души Берлоги, жил тут один чумной врач. Он добровольно явился к герцогу Фрогхаммоку, дабы испытывать свои мрачные изыскания на пленных. Тысячи людей он «простудил», пока не постиг секрет операции, которая излечивает слабоумие. Великие аптекари признали это чудом… но чудом, обагрённым кровью. Ах, были и другие его опыты… менее известные, но не менее… вдохновляющие палача. У меня есть приятель, что просто рвётся к капитану Готии, чтобы «покудахтать» о Торунне. Он уверен, что недавно видел его на улицах Берлоги. Но, конечно же, история эта к делу не относится. Так уж случилось, что мы нуждаемся в твоей помощи. У нас на руках очень важный пациент. Мы обещаем тебе пять золотых и, разумеется, молчание. Лекаря Торунна считают мертвым. Он может оставаться мертвым, разумеется, если ты согласишься сотрудничать с нами.

Мужчина в чёрном балахоне снова взял железное перо и принялся вертеть его в пальцах. Пламя свечей дрожало в его зрачках – двух бездонных колодцах, где даже свет гаснет, не достигнув дна. Его глаза, похожие на камни могильного холма, обратились к Одхану, и он произнёс:

– Любопытно… Ты сказал, шесть дней? Да, возможно, я найду время… три луны, не так ли? – Его губы скривились. – Полагаю… это возможно…– Перо замерло, и он впился взглядом в лицо Одхана. – Кто пациент?

– Это ты узнаешь в своё время, – ответил Одхан глухо.

– Понимаю… – прохрипел Змееуст, его костлявые пальцы снова закрутили перо из черного железа быстрее. – Как мы договоримся?

– Через шесть дней я приду сюда, – ответил Одхан, и голос его был глух. – Затем ты последуешь за мной в… одно место.

– Ты сказал… я получу пять червонцев? – В глазах Змееуста вспыхнул алчный огонь.

– Да. Ты получишь плату, когда мы будем довольны… твоими трудами. До встречи, лекарь, – кивнул Одхан, обернувшись у выхода.

* * *

Действуя по приказу Одхана, Ульф подъехал к таверне «Благословенная нищенка». Это заведение, пропитанное дымом очага и перегаром эля, было пристанищем для тех, кому не по карману изысканные пиршества. Здесь толпились моряки, только что сошедшие с торговых кораблей. Их руки, привыкшие к веслам и такелажу, теперь жадно обхватывали кружки, а взгляды искали утешения в глазах продажных девок.

Музыка лилась из угла, где слепой арфист рвал струны, словно пытался вырвать душу у самих богов. Грохот кубков, хриплый смех, похабные шутки – всё сливалось в единый гул, под который так удобно было резать правду-матку или обсчитывать пьяную матросню.

Но хаос здесь был обуздан. Четверо вышибал, здоровенных, как тролли, стояли на страже порядка. Их кулаки, привыкшие крушить черепа, не знали пощады. Если кто-то решал, что эль в его жилах кипит слишком горячо – его быстро охлаждали. Драка здесь заканчивалась, едва начавшись, а буянов вышвыривали на задний двор, в конюшню, где те приходили в себя в компании фыркающих лошадей.

Капитан Готии и его люди сюда не совались – к чему лишнее беспокойство, если «Благословенная нищенка» сама справлялась со своими грехами? Здесь царил закон простой: пей, веселись, но не перечь правилам.

Примечательностью таверны были работавшие там девушки – все молодые, не старше тридцати: «одинокие дамы» и любительницы острых ощущений, желавшие подзаработать на мужских слабостях. Их наряды не оставляли места для фантазии: верхние платья с разрезом до самого бедра, обнажающие ноги в обтягивающих панталонах, и зелёные шарфы на плечах – словно знак принадлежности к этому дому.

Но настоящим центром разврата «Благословенной нищенки» была Фрина. Согласно сведениям, добытым Одханом через вороловню, эта черноволосая красавица появилась в Берлоге около полутора лет назад. Ей было под тридцать, но взгляд её тёмных глаз выдавал опыт, накопленный не в молитвах весталки, а в постелях и за стойкой таверны. Моральных принципов у неё было не больше, чем у бродячей кошки, и это лишь придавало ей очарования в глазах пришедших под этот кров мужчин.

Именно к ней направился Ульф, выполняя приказ хозяина. Переступив порог, он кивнул вышибале – здоровенному детине с лицом, перепаханным шрамами. Тот ответил дежурным приветствием, пропуская гостя внутрь.

Зал встретил Ульфа гулом голосов, густым дымом очага и тяжёлым духом пережаренных специй. За столами сидели человек тридцать – в основном подгулявшие матросы с красными от хмеля лицами, но были и несколько хорошо одетых мужчин, вероятно, торговцев среднего достатка, решивших «опуститься» в этот вечер до уровня простого люда.

Ульф сразу заметил Торнсона, управляющего таверной, и начал пробираться к нему сквозь гущу столов, отмахиваясь от назойливых девиц, цеплявшихся за его рукава.

Торнсон, высокий рыжеволосый эйри с серо-голубыми глазами и кривым, сломанным в потасовке носом, настороженно посмотрел на подошедшего варвара. Он знал Ульфа – знал, что перед ним не просто северный воин, а профессиональный убийца, и от этого в его взгляде мелькнула тень беспокойства.

– Привет тебе, Торнсон, – хрипло поздоровался Ульф, оскалив зубы в подобии улыбки. – Похоже, дела у тебя идут неплохо.

– Как сказать… – пробурчал эйри, нервно потирая ладонью заросший щеитной подбородок. – Ещё слишком рано. Ты бы видел, что здесь творится к полуночи. Сегодня в гавань зашёл торговый корабль с севера. Представляешь, сколько морских волков набьётся сюда к вечеру?

– Да уж, – усмехнулся Ульф. – А где Фрина? – Спросил он небрежно.

– Занята, – резко ответил Торнсон. – А тебе-то она зачем?

Ульф оскалил клыки ещё шире, хоть в глазах его не было и капли веселья.

– Успокойся, приятель, она мне нужна для дела. Наклёвывается одна игра… Так что найди её.

Торнсон почувствовал, как по спине пробежал холодок. Несмотря на четырёх вышибал и собственную силу, он прекрасно понимал: с Ульфом шутки плохи.

– Послушай, друг… – он понизил голос, – она слишком ценна для корчмы. Ты меня понимаешь? Я не хочу, чтобы она впутывалась в твои дела.

– Неужели? – Ульф медленно наклонился ближе, и его взгляд стал ледяным. – Как предусмотрительно. Заткнись, приятель, и приведи-ка её сюда. Иначе как-нибудь ночью мы заглянем сюда вместе с Сигурдом… и устроим настоящее веселье, какое принято там, откуда мы родом. Так что пошевеливайся, эйри.

Торнсон понял угрозу с полуслова. Он замер на мгновение, взвешивая риски, но мысль о том, что из-за одной гулящей девки, пусть даже самой красивой, не стоит нарываться на неприятности, перевесила.

– Я посмотрю… – пробормотал он и нехотя направился вглубь зала.

А Ульф развалился за ближайшим свободным столом, закинул ноги на лавку, терпеливо ожидая. Он крепко верил – Фрина придёт.

И действительно, она скоро появилась, виляя бёдрами, с трудом пробираясь сквозь толпу подвыпивших матросов, тянувших к её талии назойливые руки. Стандартный наряд «Благословенной нищенки» лишь подчёркивал её соблазнительные формы.

Она остановилась перед Ульфом, оценивающе скользнув взглядом по его лицу. Юношеские черты, светлые волосы, высокие скулы – внешне он выглядел как заурядный наёмник с севера, при взгляде на него никто бы не догадался, насколько он опасен. Но Фрина знала правду. Торнсон предупредил её, и теперь она не обманывалась насчёт этого «красавчика».

– В чём дело, дорогой? – наклонилась она так, что её дыхание, пахнущее сладким дешёвым вином, коснулось его кожи.

– Следуй за мной, – отрезал Ульф, даже не глядя на неё. – Буду ждать у выхода. У меня для тебя интересное предложение.

Фрина рассмеялась – звонко, нарочито игриво.

– Не проще ли подняться ко мне? Я работаю здесь и не могу просто так уйти. Да и вряд ли ты сможешь меня удивить каким-то предложением. Я знаю их все наперечёт.

Ульф почувствовал, как в висках застучала кровь. Рука сама потянулась дать ей пощёчину, но он сдержался. Четверо вышибал Торнсона могли испортить всё дело.

– Моим предложением ты заинтересуешься, милая, – сквозь зубы процедил он. – Речь о больших деньгах. Работа как раз по твоему профилю.

Фрина замерла, широко раскрыв глаза.

– Шутишь?

– Нет.

Он резко поднялся, достал из кошеля серебряную монету и, не глядя, сунул ей прямо в лиф, так что холодный металл коснулся кожи.

– Торопись, милая.

И, не дав ей опомниться, развернулся и направился к выходу, оставив её среди шума и гама таверны.

Фрина сжала монету в кулаке, почувствовав, как сердце забилось чаще. Большие деньги! Звон монет звучал для неё слаще любых обещаний.

Из дыма очага возник Торнсон. Его перекошенное лицо с кривым носом было искажено подозрением.

– Что ему надо? – прошипел он, хватая Фрину за запястье.

Девушка без усилия высвободила руку и разжала ладонь, демонстрируя серебряную монету.

– Понятия не имею, – равнодушно ответила она. – Говорит, есть работа. Отпустишь?

Торнсон скривил губы, окинув её оценивающим взглядом.

– Я не держу тебя на цепи, – пробормотал он. – Но смотри в оба. Этот тип – ядовитее аспида. Один укус – и даже не поймёшь, от чего сдохла.

Фрина закатила глаза и повернулась, нарочито медленно удаляясь. Её бёдра мерно покачивались, а разрезы платья с каждым шагом открывали соблазнительные изгибы ног.

Когда она вышла из таверны, Ульф ждал её в тени старого вяза, развалившись на пустой бочке из-под эля. Фрина грациозно устроилась рядом.

– Хозяин тебя не жалует, – протянула она, играя чёрным локоном. – Сравнил с ядовитым аспидом.

Ульф хрипло рассмеялся и резко шлёпнул её по оголившейся ляжке.

– Ха! Может, он и прав…

Его глаза в предвечерних сумерках недобро блеснули. Фрина невольно сжалась, впервые за долгое время почувствовав холодок страха. Но вместе с ним – щекочущее душу предвкушение. Если этот «аспид» раздаёт серебро, значит, игра будет по-настоящему опасной. А значит – стоящей.

– Хорошо, милая, поговорим о деле, – голос Ульфа стал низким. – Если сделаешь всё как надо – получишь золотую монету. Не тусклую медяшку, а настоящий золотой портрет короля.

Фрина резко вдохнула, её пальцы невольно впились в ткань платья.

– Продолжай, – прошептала она, чувствуя, как предательская дрожь пробегает по спине.

Ульф усмехнулся, наблюдая за её реакцией.

– На золотой можно год жить, не зная забот. Но сначала – работа. Мне нужен Одаберт.

Фрина нахмурилась:

– Одаберт? Этот заикающийся писарь? Что тебе от него нужно?

– Не твоё дело, – резко оборвал он. – Как у вас с ним?

Она недовольно скривила губы:

– Липнет, как смола. Говорит, женится, когда накопит денег. Смешно, правда?

– Спите вместе? – прямо спросил Ульф.

Фрина вспыхнула:

– Да как ты смеешь!..

– Отвечай, – его голос стал тише, но опаснее.

Она замолчала, потом неохотно пробормотала:

– Если он хочет жениться, зачем давать ему приз раньше времени? Что у меня, головы нет на плечах?

Ульф кивнул, удовлетворённый ответом. Ветер с моря трепал его волосы, когда он достал из кошеля золотую монету, блеснувшую в лучах заката.

– Раскрой глаза, да посмотри на это, милая.

Фрина даже перестала дышать. Золотой кругляш в пальцах северянина заворожил её. Она видела такое впервые в жизни.

– Золото, – негромко сказал Ульф. – Оно будет твоё, если ты хорошо провернёшь дело.

Он позволил Фрине еще немного полюбоваться монетой, затем убрал её обратно.

– Говори, – Фрина прерывисто дышала. – Кроме убийства, я готова на все, мой красавчик.

И Ульф рассказал.

* * *

Вдали от шумного града, в уединённом уголке залива, где тёмные волны силятся скрыть свои вечные тайны за шумом прибоя, возвышалось мрачное здание клиники Пуруса. Оно стояло, словно древний страж, посреди безупречно подстриженного луга, ограждённое высокими каменными стенами, за которыми мелькали тени охраны. За воротами присматривал старый воин, чьи вежливые манеры скрывали закалённую в боях свирепость.

Строгость сего места не знала себе равных. Каждая келья – ибо иначе их назвать язык не поворачивался – была заперта на тяжёлый замок, а в коридорах, погружённых в полумрак, бродил ещё один дозорный, чьи шаги отдавались глухим эхом. Окна, затянутые пергаментом, перекрывались дубовыми решётками. Это не тюрьма, говорил содержатель клиники… но ни одна душа ещё не покинула этих стен без его дозволения.

Клиника слыла самой престижной лечебницей на всём континенте. Пациенты её – вельможи, чьи умы потемнели от пороков, купцы, чьи души сгнили от золота, и богатые юные безумцы, чьи крики заглушались бархатом подушек. Половина из них – опасные, буйные, одержимые демонами, требовали неусыпного присмотра.

Управлял приютом доктор Пурус, а помогали ему два лекаря, писарь и несколько стражей. Одхан, тщательно изучив каждого, остановил свой выбор на юном Одаберте – писаре, чья душа сама висела на тончайшей нити.

Одаберт был молод, беден и сходил с ума от безнадёжной страсти к танцовщице из таверны. Одхан знал: золото – ключ к сердцу любой женщины её ремесла. И потому вручил Ульфу монету, целое состояние для нищего. За такую цену она склонит юношу к любому безумию.

Сам же Одаберт являл собою жалкое зрелище: высокий, нескладный, с бледным и приыщавым лицом неопытного отрока. Он уже собрался покинуть клинику, когда его остановил голос:

– Всё спокойно, Одаберт? Никаких происшествий?

Пурус, тщедушный мужчина с лицом добряка и шевелюрой, выбивающейся из-под шаперона, откинулся в кресле, и в глазах его мелькнуло нечто… отеческое.

– Не было, месьор. Правда, месьор Биргир слегка возбуждён. Я сказал об этом Керлу. Он даст ему успокоительный настой. Остальные ведут себя примерно. – Одаберт раскланялся и направился к выходу.

– До завтра, – попрощался Пурус.

– Да, месьор. Спокойной ночи, месьор.

Одаберт зашёл в конюшню, где ждал его гнедой конь – старый, измождённый, будто сама его судьба, уставшая тащить своего всадника сквозь годы. Оседлав одера и взобравшись в седло, он направился к воротам, где уже маячила грузная тень Эйфарса, сторожа, чьё тело хранило раны былых сражений, а душа – тени давно утраченных иллюзий.

– Привет, Одаберт, – прохрипел старик, распахивая тяжёлые створы. – Ну что, как поживает твоя чаровница, за которой ты так усердно бегаешь?

Юноша выдавил подобие улыбки, неискренней, как у ростовщика.

– Завтра расскажу.

– Смотри не натвори такого, о чём потом и вспомнить нечего, – пробормотал Эйфарс, и в его глазах вспыхнула старая, горькая зависть к молодости. – Я и сам когда-то шёл по дороге приключений, пока… но это уже другая история. Обещай, если что – поведаешь мне, позабавишь старика.

Одаберт кивнул, но едва ворота захлопнулись за его спиной, маска вежливости рассыпалась в прах. Дорога, извивавшаяся вдоль реки, вела к городу – к тому самому месту, где танцевала в свете чадащих ламп Фрина.

Он уже проклинал тот день, когда проболтался Эйфарсу о ней. Но кому ещё было поведать? Другие лишь поглумились бы над его наивностью, а старый страж слушал, не перебивая, и в его взгляде читалось нечто, похожее на понимание.

Три месяца назад…

Та ночь выдалась душной, как предсмертный вздох. Комната Одаберта, крошечная и пропахшая плесенью, сжимала его, словно узилище. В отчаянии он вырвался на улицу, бродил по опустевшим переулкам, пока случай не занёс его в таверну «Благословенная нищенка» – пристанище для тех, кому идти больше некуда.

Кораблей в гавани не было, и зал почти пустовал. Лишь несколько пьяных теней копошились в углах, да на скрипучем полу кружилась Фрина – единственный свет в этом царстве тьмы.