1) Первое, на что хочется обратить внимание, – это расширение той шкалы, в которой рассматривается психическая деятельность человека. В точных науках, изучая какое-либо явление, мы всегда стремимся расширить интервал варьирования независимыми переменными, ибо иначе, изучая явления в узком интервале варьирования, мы неизбежно будем упрощать его, полагая, что неизвестная нам сложная функциональная зависимость хорошо задается линейной моделью. Долгое время изучение психики человека ограничивалось рамками стереотипа нашей культуры, и все результаты исследования соответственно выглядели упрощенно. Сейчас наметилась отчетливая тенденция к расширению этих рамок – исследование сознания стало проводиться с привлечением всего многообразия поведения человека в различных, подчас совсем чуждых нам культурах и в разных состояниях сознания, включая измененные: сон, гипноз, религиозный экстаз, интоксикация психоделическими средствами, клиническая смерть и само ее переживание, если пациент был возвращен к жизни, и, наконец, даже состояния, диагносцируемые как явные психические заболевания. Отсюда большой интерес к философской антропологии и психологии религиозных переживаний – попытка осмыслить опыт религиозной жизни в терминах современной науки и изучить некоторые ее проявления в клинических условиях. Примечательно и то, что врачи-психиатры становятся авторами статей общекультурной направленности, далеко выходящих за пределы их профессиональных интересов. Эксперимент стал выходить и за пределы клиник и лабораторий. Имеются сведения о том, что с конца 50-х годов в США опыт одной из форм медитаций⁷ (не требующей аскетизма и пр.) в оздоровительных целях (как средство снятия стресса и др.) испытали 250 000 человек⁸. Это очень внушительные данные – здесь надо учитывать, что в этом опыте участвовали только люди определенного возраста и определенного социального положения. Мы не можем оценивать это явление по существу. Важно только отметить, что спонтанно возникшее движение приобретает уже характер большого социального эксперимента и становится, таким образом, одним из элементов культуры, характеризующих ее подвижность в поисках путей преодоления внутренних конфликтов.

2) Примечательным, на наш взгляд, оказывается и то, что философия, издревле считавшаяся чисто умозрительной наукой, теперь стала превращаться в экспериментальную дисциплину. Первый толчок к этому дали ЭВМ. Формальное – строго логическое манипулирование символами оказалось возможным перенести в рядом стоящий железный ящик. Человек впервые смог увидеть и оценить, как вне его и без него может работать одна из составляющих его мышления. Второй шаг в этом направлении – изучение психологии мышления в широком интервале варьирования культурами и состояниями сознания. Полученные здесь результаты дают некоторые основания для обсуждения тех проблем, которые традиционно было принято относить к теории познания. Эпистемология начинает опираться на психологию мышления. И, наконец, в этом же плане можно говорить о попытке использовать психологический и логический анализ языкового поведения для разгадки механизма мышления. Вся концепция Хомского, направленная на построение трансформационных грамматик и выявление глубинных структур, имеет несомненную эпистемологическую направленность. Предложенная мною вероятностная модель языка также раскрывает некоторые особенности мышления – его континуальную природу. И что, может быть, здесь особенно важно, к философским построениям теперь приходится предъявлять новое требование, которое можно было бы назвать конструктивной силой теории. Вот перед нами, скажем, теория отражения. Здесь немедленно можно поставить такой вопрос: какова конструктивная сила этой теории? Следует ли из нее, что построение искусственного интеллекта возможно? Если возможно, то чем будет отличаться подход к решению этой задачи со стороны тех, кто в своем мировоззрении опирается на эту теорию? Оказывается, что ответа на эти вопросы нет. Теория не обладает конструктивной силой и в этом ее недостаточность. Здесь нужны новые разработки. Примером теорий, обладающих одновременно как мировоззренческой, так и конструктивной силой, являются некоторые построения физики, скажем, теория относительности, квантовая механика.

3) Совсем недавно, почти на наших глазах, возник новый раздел философии – философия науки. Это направление пронизано глубоким критицизмом по отношению к познавательной силе научной деятельности. Этот критицизм, с одной стороны, основан на строгом логическом анализе – ограничительных теоремах Гёделя, Тарского, Чёрча, доказательстве невозможности эмпирической верификации гипотез и пр., а с другой стороны – на понимании роли чисто психологических факторов, таких как, скажем, парадигмы Куна [Kuhn, 1970], в развитии научных знаний. Здесь нам важно подчеркнуть, что объектом философского анализа становится реально существующая, поддающаяся четкому наблюдению система – наука, рассматриваемая как одна из составляющих деятельности человеческого сознания. Эта система исследуется так же, как исследуются самой наукой другие реально существующие системы, с широким привлечением строго математического мышления. Здесь мы опять видим, как стирается издревле существовавшая грань между философией и наукой. И что опять-таки очень важно, результаты, полученные в философии науки, начинают оказывать непосредственное влияние на методологию научных исследований. Таким образом, философия смыкается с другими науками, она выходит из своей изолированной замкнутости.

4) В первой половине XX века при изучении человека, пожалуй, наиболее значительные результаты были получены в области семантики языка. Отчетливо было показано, что именно в формально понимаемом несовершенстве языка человека лежит в действительности его глубочайшее совершенство. Эти результаты мне особенно близки – основываясь на них, я построил свою вероятностную модель языка и дальше пытался показать, что мышление человека носит существенно континуальный характер, не редуцируемый к дискретным формам языка.

Наверное, можно было бы существенно расширить перечень тех результатов, которые были получены в области изучения человека за последние десятилетия. Но это не входит в нашу задачу, да к тому же вряд ли такая задача может быть успешно выполнена одним автором.

Но сколь малозначительными выглядят все эти достижения по сравнению с теми требованиями, которые предъявляет культура наших дней к науке о человеке. Возьмите любой учебник или даже монографию по психологии – продираясь через чертополох множества пусть даже интересных фактов и наблюдений, вы так и не узнаете ничего о самом важном – о том, как устроено сознание человека, как он мыслит, как принимает решения, как у него формируются и затем изменяются представления о ценностных категориях. Современная культура приобрела удивительные средства для взаимодействия с человеком и для управления его поведением. Усиление взаимодействия с человеком стало насущной потребностью для дальнейшего развития культуры, и вот здесь пришлось столкнуться с тем, что человек остается загадкой.

В современной науке представление о том, что считается научным, сложилось под влиянием успеха развития точных наук. И в этой системе представлений почти не осталось места для науки о человеке. Это утверждение можно иллюстрировать следующими соображениями:

1. Наука, в своей борьбе за построение рационалистического мировоззрения, отбросила как ненаучный весь человеческий опыт внелогического познания. И действительно, этот опыт породил массу предрассудков, но теперь мы знаем, что и рационалистическое построение знания может порождать суеверия [Шрейдер, 1969]. Для нас важно здесь обратить внимание на то, что изучение опыта внелогического знания, в том числе и религиозного опыта, позволяет легко вскрыть те составляющие человеческого сознания, которые действуют и в процессе проявления рационального знания, но остаются при этом в скрытом, малодоступном для изучения состоянии.

2. Безграничное развитие формальной или, лучше – Аристотелевой логики как средства получения знания породило стремление к дихотомическому расщеплению всего наблюдаемого. Отсюда четкое деление людей на психически здоровых и больных и исключение последних из рассмотрения при изучении сознания человека. Хотя сейчас ясно, что это деление неправомерно. И как раз только некоторые «аномальные» проявления дают возможность понять всю глубину механизма действия человеческого сознания.

3. Один из весьма эффективных путей изучения сознания человека вне рамок стереотипа нашей культуры – это применение так называемых психоделических средств. Оно открывает возможность прямого – экспериментального проникновения в глубины нашего сознания. Но тут существует запрет – ведь кто-то может подумать, что, встав на этот путь, вы начинаете пропагандировать наркотики. И тому, кто имеет право запрещать, становится страшно, очень страшно!

4. Наиболее интересные проявления психики человека принципиально невоспроизводимы. Романтическая влюбленность, необузданная вспышка гнева, проявление милосердия – все это однозначно не повторяется, если даже все внешние условия будут точно воспроизведены. Отсюда бессмысленность часто повторяющегося рефрена – ваши суждения бездоказательны, так как они основаны на описании неповторяющихся наблюдений.

5. Даже у рационально мыслящего человека размытыми являются как все его ценностные суждения, так и вообще смысловые содержания слов [Налимов, 1974], включая и научные понятия. Все поведение человека, в том числе и его научное мышление, может быть описано только в системе вероятностных представлений⁹. Но наука в своей основе все же остается антивероятностной. Так, во всяком случае, построены все школьные программы преподавания и большинство вузовских программ.

6. Стремление европейской науки к объективности требует проведения четкого разграничения между исследователем и объектом исследования. Отсюда следует, что изучение сознания человека должно производиться на метауровне неким метанаблюдателем, обладающим более высокими семантическими средствами, чем те средства, которыми располагает обычное человеческое сознание. В результате сама постановка задачи оказывается неправомерной.

7. Можно считать, что некоторые культуры прошлого уделяли проблеме человека больше внимания, чем наша культура. Но их знания, полученные на интуитивном уровне, могли быть верифицированы (если этот термин здесь уместен) только в некотором субъективном плане – теми, кто достиг такого же состояния сознания, на котором знание пришло как озарение. Отсюда невозможность демонстрации верификации и даже невозможность самой постановки этого вопроса в том смысле, как это принято в нашей культуре. Отсюда и эзотеризм этого знания о человеке, если здесь опять-таки можно говорить о знании. Но искусство – разве оно не дает нам знания о человеке? А к этому виду знаний относится все сказанное выше.

8. И, наконец, последнее и, может быть, самое главное. При попытке теоретического осмысления всего многообразия фактов, относящихся к проявлению сознания человека, приходится строить теории, которые никак не могут согласоваться с общемировоззренческими представлениями, возникшими при развитии точных наук. И если, из преклонения перед этими физикалистскими представлениями, отказаться от какого бы ни было теоретического осмысления результатов наблюдений, к тому же принципиально неповторяемых, то что же остается делать? Отсюда и вся ущербность знаний о человеке.

Проблема изучения сознания человека может быть рассмотрена и еще в одном ракурсе – теперь уже и непосредственно экологическом. Изменение среды обитания, связанное с развитием техники, создает предпосылки для перехода человека из привычного в измененное состояние сознания. Длительные космические полеты, высадка на Луну, многомесячное пребывание под водой на атомных подводных лодках, столь же длительное (без захода в порт) пребывание на рыболовецких судах – все это создает ударное воздействие на человека. Это может привести к таким изменениям состояния сознания, которые раньше проявились в практике напряженной, религиозной жизни – монастырское отшельничество, столпничество. Забытый опыт прошлого оказывается ключом к пониманию некоторых особенностей проявления настоящего и будущего. Его изучение приобретает инженерно-экологическое значение. Освоение Луны, хотя бы как источника возможных полезных ископаемых, – это уже не фантазия, а надвигающаяся реальность. Реальность пребывания в новой среде, неизбежной реакцией на которую будет изменение состояния сознания. А сама техника, в ее современном проявлении, не создает ли малозаметное для повседневной жизни, но безусловно столь сильное изменение среды обитания, которое неизбежно будет приводить к изменению состояний сознания? Отсюда и значение проблемы изучения таких состояний. Отсюда и интерес к прошлому человечества, хранящему и необычные для нашей культуры проявления всего скрытого для прямого видения многообразия спектра человеческого сознания.

Литература

Налимов В.В. 1974. Вероятностная модель языка. М.: Наука, 272 с.

Шрейдер Ю.А. 1969. Наука – источник знаний и суеверий. Новый мир, № 10, с. 270.

Kuhn T.S. 1970. The Structure ofScientific Revolutions. Chicago: Chicago Univ. Press, 210 p.