Действительно, деятельность рабочих групп с самого начала приобрела не столько деловой, сколько революционный характер. «Рабочие не уклонялись никогда от политической работы, – отвечал на этот факт А. Коновалов, – поскольку страна выходит из инертного состояния, поскольку широкие массы населения чувствуют необходимость в общественной работе, поскольку страна поднимается, рабочая масса как многочисленный класс не может не считать необходимым заниматься политикой»^[318].

«Военно-промышленный комитет, – приходил к выводу начальник петроградского охранного отделения К. Глобачев, – являлся, так сказать, той легальной возможностью, где можно было совершенно забронировано вести разрушительную работу для расшатывания государственных устоев, создать до известной степени один из революционных центров и обрабатывать через своих агентов общество и армию в нужном для себя политическом смысле»^[319].

«ЦВПК, – констатировал К. Глобачев, – был организацией политической и служил исключительно целям подготовки революции, очень мало заботящимся об обороне страны, подтверждением тому служит то обстоятельство, что после Февральского переворота ЦВПК теряет всякое значенье, как в смысле организации, работающей на, оборону, так и в политическом отношении»^[320].

Прогрессивный блок

Мобилизация оппозиционных сил в парламенте началась в августе 1915 г., когда по инициативе кадетов, влиятельными промышленниками А. Коноваловым и И. Ефимовым был создан антиправительственный Прогрессивный блок. Его фактическим руководителем стал лидер кадетской партии П. Милюков. В блок вошли 236 из 422 депутатов Государственной Думы. Программа блока выглядела относительно умеренной: из 9 предложенных мер – 8 касались прекращения преследования по национальным, политическим и религиозным вопросам, восстановления деятельности профсоюзов. И только 9-й – последний, требовал «соглашение правительства с законодательными учреждениями» «всех законопроектов имеющих ближайшее отношение к национальной обороне…» и проведения «программы законодательных работ, направленных к организации страны для содействия победе и к поддержанию внутреннего мира…»^[321].

Действительная цель Прогрессивного блока, заключалось в требовании, озвученном Председателем Государственной Думы, обращенным непосредственно к Верховной власти: «Ваше величество… дайте ответственное министерство»^[322]. Именно с созданием блока, Государственная Дума, по словам К. Глобачева, «стала революционизировать страну…, там образовался определенно революционный центр», который дирижировал «настроениями в столице и вместе с сим во всей России»^[323].

Настроения этого центра наглядно выражал его лидер – П. Милюков, который еще в июле 1915 г. на партийной конференции кадетов заявлял: «Требование Государственной думы должно быть поддержано властным требованием народных масс, другими словами, в защиту их необходимо революционное выступление… Неужели об этом не думают те, кто с таким легкомыслием бросают лозунг о какой-то явочной Думе?» Они «играют с огнем… (достаточно) неосторожно брошенной спички, чтобы вспыхнул страшный пожар… Это не была бы революция, это был бы тот ужасный русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Это была бы… вакханалия черни…»^[324].

И угрозы Милюкова были не простыми словами, оппозиционные деятели Государственной Думы так же, как и ВПК, искали поддержки в рабочей среде: «Всему есть предел…, – восклицал летом 1915 г. министр А. Кривошеин в ответ, – на посещение думцами Путиловского завода и на разговоры с рабочими. Даже конвент запрещал общение палаты с чернью»^[325].

Радикализм либералов наглядно демонстрировал тот факт, что когда по предложению М. Родзянко, для консолидации общества, мобилизации военной и гражданской власти, тыла и фронта 20 июня 1915 г. Николай II согласился организовать Особое совещание по обороне, в состав которого вошли члены Госдумы, Госсовета, крупнейшие промышленники, финансисты, государственные деятели, «кадеты, устами своего лидера П. Милюкова совершенно неожиданно восстали против моей затеи, – вспоминал М. Родзянко, – доказывая, что всякое общение и совместная работа с военным министерством Сухомлинова являлось бы позорным для Думы»^[326].

Против кадетов на этот раз выступил даже лидер трудовиков А. Керенский: «Кадеты всегда исходят из теоретических соображений и впадают в отвлеченность, отвергая всякое предложение, которое не совпадает с их теорией, хотя бы оно и было по существу полезным»^[327].

Правительство почувствовало нарастание внутренней угрозы в августе 1915 г. Протоколы секретных совещаний Совета министров, тех дней, звучали все тревожнее, в них указывалось «на внутреннее положение в стране, обостряющееся с каждым днем, и на проявляемое Государственною Думою стремление занять, в захватном порядке, неподобающую законодательному учреждению роль посредника между населением и правительственною властью»^[328].

«Одновременные наступления германских войск на внешнем и русских либералов на внутреннем фронтах посеяло, – подтверждал В. Брянский, – большую тревогу в рядах Правительства»^[329]. Настроения правительства в этот период действительно начинали приобретать явно панический характер: «Мы неудержимо катимся по наклонной плоскости, – восклицал на совещании 11 августа «фактический премьер» А. Кривошеин, – не только к военной, но и к внутренней катастрофе»^[330].

«В Москве состоялось у Коновалова секретное совещание так называемых прогрессивных деятелей, т. е. попросту – кадетов и кадетствующих, для обсуждения современного положения в стране…, – сообщал Совету министров 18 августа министр внутренних дел Н. Щербатов, – собравшимися единогласно признано необходимым использовать благоприятно складывающуюся обстановку для предъявления требования об образовании правительства, пользующегося доверием страны и полнотою власти. Настроение самое боевое под патриотическим флагом…»^[331]. Предупредить грозящую катастрофу, по мнению верховной власти, мог только очередной роспуск Государственной Думы.

«Картина рисуется безотрадная, – замечал в ответ министр иностранных дел С. Сазонов, – С одной стороны рабочие беспорядки, принимающие, по-видимому, организованный характер, а с другой – дошедшее до предела настроение в Москве среди сосредоточившихся там общественных кругов… Везде все кипит, волнуется, доходит до отчаяния, и в такой грозной обстановке последует роспуск Государственной Думы…»^[332]. «В случае роспуска Думы беспорядки неизбежны. Настроение рабочих очень скверное… – предупреждал морской министр И. Григорович, – надо опасаться, что и требования, и способ действия изменятся, как только явится предлог для более решительных выступлений. Я очень опасаюсь, что прекращение занятий Думы тяжело отразится на внутреннем положении в России»^[333].

Дума была распущена 3 сентября, в ответ, тогда же – в сентябре 1915 г. был создан «Комитет народного спасения», главными деятелями которого стали Гучков, Керенский и князь Львов^[334]. В Программе этой организации указывалось: «Необходимо: 1. Признать, что война ведется на два фронта… 2. Отделить определенно и открыто людей, понимающих и признающих наличность внутренней войны… 3. Признать, что достигнуть полной победы над внешним врагом немыслимо без предварительной полной победы над врагом внутренним… 4. Признать, что полная победа внутри означает публичное и окончательное связующее преклонение всех без исключения лиц в империи перед утверждением: «русский народ есть единственный державный хозяин земли русской»… 6. Признать, что организация борьбы за народные права должна вестись по установленным практикой правилам военной централизации и дисциплины… 7. Верховное командование организованным народом за свои права принять на себя А. И. Гучковым… 9. Кто за народ должен быть отделен и сорганизован, дабы тверды и дисциплинированы были его кадры. Кто против народа, тот должен быть занесен в особый список… 11… Все отрицательные поступки лиц у власти должны быть открыто и всенародно «записаны на книжку», с предупреждением, что по окончании войны будет отдан приказ «к расчету стройся»… Должно быть твердо установлено, что врагам народа… амнистии не будет в течение 10 лет после заключения мира. 12… подчинить прессу верховному командованию и требовать ее согласованных действий, несогласных же заставить замолчать…»^[335].

Однако, несмотря на появление подобных программ, ключевым вопросом для оппозиции оставался выбор методов достижения своих целей: «возможен был двоякий переворот: путь дворцовый и революционный. Первый выход, – по словам ген. И. Данилова, – казался менее болезненным и менее кровавым»^[336]. От революционного либералов предупреждал и французский посол М. Палеолог, который приводил слова «монархической оппозиции» времен революции 1848 г.: «Если бы мы знали, насколько тонки стены вулкана, мы бы не стремились вызвать извержение»^[337].

Лидеры либеральной оппозиции отлично осознавали эту опасность: «Дело оказалось бы чрезвычайно легким, – вспоминал А. Гучков, – если бы вопрос шел о том, чтобы поднять военное восстание…, но мы не желали касаться солдатских масс»^[338]. «Мы не хотели этой революции. Мы особенно не хотели, чтобы она пришла во время войны. И мы отчаянно боролись, чтобы она не случилась»^[339], – подтверждал П. Милюков, мы, – «надеялись предупредить стихийную революцию дворцовым переворотом с низложением царской четы»^[340].

Причину, по которой эти планы еще не были реализованы в 1915 г., видный кадет В. Маклаков образно объяснял сравнением России с автомобилем, ведомым безумным шофером по узкой дороге над пропастью, когда всякая попытка овладеть этим рулем закончится общей гибелью. Поэтому сведение счетов с шофером (Николаем II) откладывается «до того вожделенного времени, когда минует опасность»^[341].

* * * * *

Основная проблема заключалась в том, что успех дворцового переворота зависел не столько от устранения Николая II, сколько от легитимизации переворота в глазах масс. В этих целях, задача думской оппозиции, по словам министра финансов П. Барка (октябрь 1915 г.), «сводилась к тому, чтобы атаку направить через голову правительства на личность самого монарха… Фронтальная атака была исключена. Намечалась длительная осада власти, которая требовала применения различных способов и в разных областях. Прежде всего, было решено добиваться скорейшего возобновления занятий Государственной Думы, дабы иметь открытую трибуну для пропаганды»^[342].

«Если против России с внешней стороны был выставлен общий фронт центральных держав, то такой имел союзника в лице нашей передовой интеллигенции, составившей общий внутренний фронт для осады власти в тылу наших армий, – подтверждал К. Глобачев, – Работа этого внутреннего врага велась методично в течение двух лет, причем использовались все неудачи, все ошибки, малейшие события и явления последнего времени»^[343].

С осени 1915 г. «программа осады власти приводилась в исполнение с неослабленной энергией, – подтверждал П. Барк, – Все средства прилагались к тому, чтобы дискредитировать распоряжения органов правительства, причем обвинения направлялись против верховной власти, то есть против личности Государя. Утверждалось мнение, что причиной всех непорядков было упрямство Государя, который не желал образовывать новый состав Совета министров из политических деятелей. Создавалось убеждение, что все непорядки могут быть легко и быстро устранены, если только во главе министерств появятся политические деятели, не имевшие до того времени никакого опыта в государственном управлении»^[344].

Осада власти началась с того, что вину за кризис власти либеральная общественность возложила на влияние «темных сил». «Еще с зимы 1913–1914 годов, – по словам М. Родзянко, – в высшем обществе только и было разговоров, что о влиянии темных сил. Определенно и открыто говорилось, что от этих «темных сил, действующих через Распутина, зависят все назначения, как министров, так и других должностных лиц…»^[345].

Когда с поражений 1915 г. начались поиски виновных, царский приближенный стал одним из первых: «участие Распутина в шпионаже, как агента Германии, не подлежало сомнению», – утверждал М. Родзянко^[346]. «Видя, что легальная борьба с опасным временщиком (Распутиным) не достигает цели… Страна увидела, – восклицал председатель Государственной Думы, – что бороться во имя интересов России можно только террористическими актами, так как законные приемы не приводят к желанным результатам»^[347].

Однако, убийство Распутина 17 декабря 1916 г. «нисколько не изменило политическое положение… Распутин, – приходил к выводу П. Барк, – был эпизодом и находкой для оппозиции, которая воспользовалась его существованием, чтобы дискредитировать императорскую власть»^[348], в то же время, убийство Распутина стало «самым трагичным предупреждением для Государя и императрицы»^[349]. «После убийства Распутина широкие слои общества, – подтверждал П. Милюков, – были убеждены, что следующим шагом, который нужно сделать в ближайшем будущем, является дворцовый переворот с помощью офицеров и солдат…»^[350].