Целый ряд высших лиц обращались к Николаю II с предостережением об опасности вмешательства Александры Федоровны в управление государством. «Так дальше управлять Россией немыслимо…, – писал императору, вл. кн. Николай Михайлович, – огради себя от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую супругу. Если бы тебе удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобою доверие громадного большинства твоих подданных… Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше новых покушений»^[206].

С подобными предостережениями выступали нач. Генерального штаба Алексеев, ген. Гурко, протопресвитер Шавельский, Пуришкевич, Родзянко, вл. кн. Александр Михайловичи и сама вдовствующая императрица и многие другие, «но, – как отмечал ген. Деникин, – никакие представления не действовали»^[207].

«После отъезда царя в ставку столица со всею своею политическою жизнью очутилась в каком-то нелепом, как бы нелегальном положении. Решение государя сильно отозвалось на внутреннем управлении страною, – вспоминал начальник канцелярии Министерства императорского двора ген. А. Мосолов, – Не было настоящего кабинета, а был лишь Совет министров. Председатель его, престарелый Горемыкин, никак не мог достигнуть единомыслия со своими министрами, и результатом этого было полное отсутствие единства в управлении. Работа шла, но ею не руководили»^[208].

«До тех пор пока Государь жил в Петербурге, он еще являлся тем фокусом, в котором государственная власть как-то централизовалась», – подтверждал плк. Р. Раупах, но когда он «уехал в Ставку…, тогда государственная власть распылилась и стала походить на сошедший с рельс, и нелепо метавшийся из стороны в сторону железнодорожный вагон»^[209].

Основную причину постоянного ухудшения положения в стране министр иностранных дел С. Сазонов, видел именно в наглядно обнажившемся кризисе власти: «Для всех очевидно, что причина всеобщего недовольства в стране кроется в том, что правительство висит в воздухе и никого не удовлетворяет»^[210]; «правительство не может висеть в безвоздушном пространстве и опираться на одну только полицию»^[211]. Ощущение кризиса власти в полной мере передавали секретные совещания Совета министров августа 1915 г.: снова «поговорили о тяжком положении правительства, о начале решительного штурма на власть, открыто проповедываемого печатью, о грядущих острых осложнениях и т. д., но, – записывал А. Яхонтов, – никаких мер не намечено. Опять охватывает чувство бессилия перед надвигающейся грозою»^[212].

Состояние страны наглядно передавал в своих докладах на Совете министров министр Внутренних дел Н. Щербатов. В августе 1915 г. он сообщал о беспорядках, которые «возникли в Иваново-Вознесенске, где пришлось стрелять, и момент был до крайности напряженный, так как не было уверенности в гарнизоне. Результат стрельбы–16 убитых и боле 30 раненых… Как Вы хотите, чтобы я боролся с растущим революционным движением, – восклицал министр, – когда мне отказывают в содействии войск, ссылаясь на их ненадежность и на неуверенность в возможности заставить стрелять в толпу. С одними городовыми не умиротворить всю Россию, особенно когда ряды полиции редеют не по дням, а по часам, и население ежедневно возбуждается думскими речами, газетным враньем, безостановочными поражениями на фронте и слухами о непорядках в тылу»^[213].

В сентябрьском сообщении Н. Щербатов подчеркивал, что «и губернатор, и градоначальник, и директор департамента полиции сходятся на оценке положения в Москве, как очень серьезного. Там все бурлит, волнуется, раздражено, настроено ярко антиправительственно, ждет спасения только в радикальных переменах. Собрался весь цвет оппозиционной интеллигенции и требует власти для доведения войны до победы. Рабочие и вообще все население охвачены каким-то безумием и представляют собою готовый горючий материал. Взрыв беспорядков возможен каждую минуту. Но у власти в Москве нет почти никаких сил… Как же быть?»^[214]

Кризис власти привел к расколу правительства на две непримиримые противоборствующие группы: первую представлял министр внутренних дел А. Хвостов, по мнению которого: «Наиболее громко кричащие прикрываются красивым плащом патриотизма для достижения своих партийных стремлений… Призывы, исходящие от Гучкова, левых партий Государственной Думы, от коноваловского съезда и от руководимых участниками этого съезда общественных организаций, явно рассчитаны на государственный переворот. В условиях войны такой переворот неизбежно повлечет за собою полное расстройство государственного управления и гибель отечества»^[215].

Настроения второй группы отражал министр иностранных дел С. Сазонов, который в ответ заявлял: «Вы откровенно говорите, что не верите не только всему русскому обществу, но и волею Монарха призванной Государственной Думе. А Государственная Дума отвечает, что она со своей стороны не верит нам. Как в таких условиях может действовать государственный механизм. Такое положение невыносимо. Мы считаем, что выход из него в примирении, в создании такого кабинета, в котором не было бы лиц, заведомо не доверяющих законодательным учреждениям, и состав которого был бы способен бороться с пагубными для России течениями не только снизу, но и свыше»^[216].

Сазонов открыто призвал к сплочению с «наиболее деятельными нереволюционными силами страны»^[217]. «Сазонов больше всех кричит, волнует всех…, – сообщала в сентябре 1915 г. Николаю II Александра Федоровна, – он не ходит на заседание Совета министров – это ведь неслыханная вещь! Я это называю забастовкой министров»^[218]. Сазонова поддерживал «фактический премьер»^[219] А. Кривошеин, который заявлял официальному премьеру И. Горемыкину, что «…весь правительственный механизм в ваших руках (теперь) оппозиционен»^[220].

«Кривошеин орудует всем и собирает такой кабинет министров, – сообщал Николаю II вл. кн. Андрей Владимирович, – который был бы послушным орудием у него в руках. Направление, взятое им, определяется народом как желание умалить власть государя»^[221]. Говоря о военном министре, В. Сухомлинов указывал: «А. Гучков и А. Поливанов работают дружно, признавая существующий строй и порядок не соответствующими требованиям времени…»^[222].

Некоторые из современников и исследователей событий усмотрели в этом «бунте министров» страх «за провал заговора (в пользу вл. кн. Николая Николаевича), в котором… они играли видную роль»^[223]. Подробное обоснование этой версии приводит П. Мультатули, который утверждает, что царем, «когда он принял верховное командование» в конце августа 1915 г. была предотвращена попытка «тихого» переворота. В пользу этой версии, по словам Мультатули, говорил и тот факт, что встав во главе армии, Николай II одновременно сменил и все командование Ставки во главе с Начальником штаба Верховного Главнокомандующего^[224].

На наличие заговора связанного с Николаем Николаевичем косвенно указывало и возникновение в начале сентября 1915 г., сразу после снятия его с поста Верховного главнокомандующего, сверхзаконспирированного «Комитета народного спасения», организаторы которого приходили к выводу, что для победы на внутреннем фронте необходимо оставить всякую мысль о «блоках и объединениях с элементами зыбкими и сомнительными». Во главе Комитета встали будущие руководители Временного правительства: Г. Львов, А. Гучков и А. Керенский^[225].

В тему очевидно был посвящен, как следует из его беседы с лидером кадетов, и английский посол: «монархическое правление является единственно возможным способом удержания этой огромной империи, – писал Бьюкенен, – Эта страна не готова для республиканской формы правления, и у меня есть большие сомнения, будет ли республика приемлема для большинства нации. Причина, по которой я в беседе с Милюковым выступил за сохранение за великим князем Николаем поста главнокомандующего, заключается в том, что если он добьется доверия к себе армии и сможет удержать ее в руках, то возникнет реальный шанс для великого князя стать, в конечном счете, императором»^[226].

Однако, по мнению последнего дворцового коменданта В. Воейкова, разговоры об этом заговоре были только мифом: «Я вполне разделял мнение И. Горемыкина, считавшего, что агитация вокруг имени великого князя Николая Николаевича являлась для левых партий одним из средств дискредитирования государя… Его величество… считает нежелательным откладывать свое вступление в командование, с одной стороны, из-за неудачных действий и распоряжений великого князя на фронте, а с другой – из-за участившихся случаев его вмешательства в дела внутреннего управления»^[227].

Свидетельства вмешательства Николая Николаевича в дела управления оставили многие близкие к императорским кругам современники событий^[228]. Но причина этого вмешательства, по мнению адм. А. Бубнова, крылась не в заговоре, а в слабости верховной власти: «когда стало очевидным, что верховное управление страной неспособно справиться со своей задачей и его деятельность может привести к поражению, великий князь… отказался от чрезмерной осторожности и начал выступать с решительными требованиями различных мероприятий…»^[229].

Под давлением поражений 1915 г. и роста оппозиционных настроений в правительстве Николай II был вынужден пойти на уступки оппозиции, однако, как отмечал В. Брянский, эти «уступки были сделаны весьма неудачно. Во-первых, изменение состава Министерства не сделало деятельность Правительства более плодотворной и энергичной. Новые Министры яростно вмешались в придворные Интриги, но никаких новых способов к упорядочению внутренней жизни России и снабжения Армии не изобрели. Во-вторых, и сами новые Министры не соответствовали переживаемому времени…»^[230].

Тем временем, как вспоминал М. Родзянко, положение в стране все более ухудшалось: «спекуляция, взятки, бешеное обогащение ловких людей. Одновременно возрастала дороговизна в городах…, а на заводах, работавших на оборону, начались забастовки, сопровождавшиеся арестами рабочих…, аресты вызывали новые волнения»^[231]. В начале декабря 1915 г. председатель земского союза кн. Львов указывал, что «настроения в Москве становятся совершенно революционными: самые благонамеренные люди говорят о развале власти…»^[232].

В 19 декабря 1915 г. М. Родзянко предупреждал И. Горемыкина, что заводы работающие на оборону «должны при сложившихся условиях остановиться…, о надвигающемся голоде населения в Петрограде и Москве и возможных в связи с этим беспорядках…, отечество наше верными шагами идет к пропасти…, приближается роковая развязка войны, а в тылу нашей доблестной и многострадальной армии растет расстройство всех проявлений народной жизни и удовлетворения первейших потребностей страны. Бездеятельностью власти угнетается победный дух народа и вера его в свои силы. Мы члены Государственной Думы не можем, имея лишь совещательный голос, принять на себя ответственность за неизбежную катастрофу…»^[233].

Наиболее наглядным свидетельством все углубляющегося Кризиса власти стала непрекращающаяся смена членов правительства, – «министерская чехарда», – как назвал ее, выступая в Думе 12 февраля 1916 г., В. Пуришкевич: только за 1915–1916 гг. произошла смена 4-х премьер-министров; 6-ти министров внутренних дел; 4-х – военных, юстиции и земледелия; 3-х – иностранных дел и обер-прокуроров Синода^[234]. За 1916 г., за исключением министра финансов (прошение об отставке которого не было удовлетворено), не было ни одного несмененного министра. Всего с июля 1914 по февраль 1917 г., т. е. за 31 месяц, министрами перебывали 39 человек^[235].

При этом, по мнению последнего министра иностранных дел империи Н. Покровского, состав правительства с каждой сменой министров лишь все более ухудшался и в результате «к осени 1916 года состав Совета министров оказался во много раз слабее, чем в начале этого года», «как бы нарочно никогда Россия не имела такого слабого и бездарного правительства, как именно во время войны»^[236]. Одна из основных причин этого явления, по мнению начальника петроградского охранного отделения К. Глобачева, заключалась в том, что «вся забота, вся энергия каждого вновь назначенного министра казалось, сосредоточивались главным образом на укреплении и сохранении своего личного положения, что действительно составляло нелегкую задачу, ввиду всевозможных влияний и интриг…»^[237].

* * * * *

Кризис власти, который стал очевиден в 1915–1916 гг., по мнению М. Родзянко, был не случайным, а закономерным явлением, и стал следствием последовательных ошибок «в управлении Государством, в целом ряде десятилетий»^[238]. Основная причина этих ошибок, «основная язва нашего старого бюрократического строя», по словам последнего Госсекретаря империи С. Крыжановского, крылась в «засилии на вершинах власти старцев… Усталые и телесно и душевно, люди эти жили далеким прошлым, неспособны были ни к творчеству, ни к порыву, и едва ли не ко всему были равнодушны, кроме забот о сохранении своего положения и покоя»; «административный и полицейский фундамент империи остался в архаическом состоянии, совершенно не приспособленным к новым требованиям, выдвинутым жизнью, и государству пришлось тяжело поплатиться за это, когда настали трудные времена»^[239].

Истоки этого явления, по мнению такого ярого монархиста как Л. Тихомиров, крылись в том, что «господство бюрократической системы, охватившей Россию после 1861 г…, понизило уровень способностей самой бюрократии, так что стало уже невозможным находить способных и деловых работников администрации»^[240]. Власть ослабела во всех отношениях, подтверждал монархист М. Меньшиков в 1908 г.: «Правительство в лице чиновников как будто утратило способность подавать народу импульсы. Вместо того чтобы быть центральной вихревой системой, которая захватывала бы все более обширные слои и увлекала бы народную энергию в ураган труда, – наша бюрократия представляет еле движущуюся, бестолково останавливающуюся систему, потуги которой только хаотизируют народ»^[241].

Известный издатель А. Суворин, в свою очередь, находил причины Кризиса власти в том, что: «у нас нет правящих классов. Придворные – даже не аристократия, а что-то мелкое, какой-то сброд»; «Ничего не будет хорошего, когда нет госуд(арственных) людей. Страна не может управляться сама собой»^[242]