Дел вчера никаких не сделал. В блиндаже нет двери и холодно. Света тоже нет. Пришлось лечь спать очень рано, как стемнело.

Чай мой тоже кончился. Там его кипятил связной в чайнике. Здесь его некому, да и не в чем кипятить.

Военные события не изменились. Судьба эскадрона решается. Может быть, сегодня придется отправляться. После завтрака пойду в штаб узнавать.

Вновь снилась Марийка. Она готовила меня куда-то в дорогу и пекла мне печенье, пироги, пирожные. Как-то снилась Зоя Совпель.

Вчера я получил какую-то странную записку из штаба партизанских отрядов о зарплате. Записка от 30 декабря 1942 года и без подписи.

Вечер. Никитин дежурит. Я сделал из патрона ПТР¹³⁵ лампочку – замечательно горит и не коптит. Замаскировал блиндаж своей плащ-палаткой – закрыл вход и пишу. Эскадрон целиком, за исключением одного взвода, забирают отсюда к 24 мая. Я не знаю, оставят меня или заберут. Жду сообщения.

Сегодня я получил письма от Юры и, наконец, от Тамары Андреевны. Юра пишет 1 мая. Умное и хорошее письмо: «Дорогой мой папа! Поздравляю тебя с праздником 1 мая и шлю горячий привет… Тамара Михайловна сейчас в Краснодаре. Я живу пока сам. Мне очень скучно одному». Очень важная фраза. Во-первых, он привык к Т. М., и ему без нее «скучно одному», во-вторых, он вообще много скучает, т. к. ему приходится оставаться «самому» часто.

«26 и 27 числа (апреля. В. Ц.) воздушные пираты бомбили порт. Было самолетов 40–50. Много жертв оказалось в рыбзаводе¹³⁶». «Наступает весна. Начинает цвести сирень». «Получил письмо от мамы. Она благодарит Т. М. за то, что она сохранила мне жизнь. Ей очень хочется, чтобы я приехал к ней. … Очень хочется, чтобы война окончилась, и все стало по-прежнему хорошо. … Напиши, какую должность ты занимаешь в армии и как живешь».

Милое письмо, от которого я чуть не заплакал. Мне тоже хотелось, чтобы война кончилась, и все стало «по-прежнему хорошо». Мне захотелось обнять и приласкать родного мальчика. Юра послал письмо без конверта, склеив края. Цензура, распечатавшая его, оторвала края и еще дальше заклеила. В результате половина письма пропала.

Долгожданное письмо от Тамары Андреевны. Я его долго не распечатывал, зная, что оно меня расстроит, т. к. она никогда не присылала писем, которым бы можно было радоваться. Вот это письмо от 10 мая:

Мой дорогой!

Родным назвать не могу, милым ты бывал редко, а в том, что ты мне дорог, я сейчас твердо уверена. Была несказанно обрадована, получив твое письмо и узнав, что ты жив и здоров. Много тревог я пережила за тебя в первые дни оккупации. Всякий раз, слыша рассказы о расстрелянных немцами на окраине города, рисовала себе ужасные картины. Теперь все это позади. Письма твои с упреками, злые и вообще безличные. На некоторых из них можно было написать любой адрес.

Стихи мне понравились очень. Думаю я о тебе много и сильно скучаю. Все вокруг постоянно заставляют вспоминать, и некуда уйти от этого.

Забыть друг друга мы, конечно, уже не сможем. Меня обрадовало то, что ты в армии. Там сейчас все лучшее, что есть у нас. Кроме этого, я очень надеюсь по возвращении найти у тебя больше твердости, настойчивости, а главное, решительности. Иначе, несмотря на седины, о которых я часто слышу, ты так и останешься со своими вечными неудачами, со своим умением страдать и оглядываться по сторонам, ища у окружающих сочувствия. Прости, хороший мой! Я постоянно о тебе думаю, хочу видеть, жду. Желаю бодрости, здоровья и успехов, только боевых. Целую много раз.

Твоя Тамара.

Письмо, в котором она впервые называет меня на «ты» и впервые говорит: «Твоя Тамара». Это письмо повергло меня в отчаяние, и прежде я хочу разобраться в своих чувствах и мыслях и вдуматься в это письмо, которое написано, как говорится: «Укусит и меду даст».

23 мая 1943 г.

Эскадрон расформировали. Все уже разъехались. Меня оставили в этой части, но перевели в другую роту – во 2‑ю. Работать буду на прежнем месте.

Продолжаю жить в сыром и холодном блиндаже, потому что на дворе еще холоднее. У меня от сырости ужасно обострился ревматизм. Ломит колени и ниже, локти, пальцы рук, плечи.

На фронте у нас подозрительное затишье. Вчера в газете опубликована замечательная, по-прежнему хитрая речь Черчилля, в которой он говорит, что Гитлер усиленно готовится к 3‑му наступлению против России и что союзники в 1943 г. должны большую часть бремени снять с России и предпринять самые решительные и скорейшие меры против планов ефрейтора Гитлера.

Сегодня ночь дежурил. Ужасно перемерз. Днем отдыхал и мало что сделал. Думаю поработать вечером.

Все думаю о письме Тамары. В конце концов, она хочет, чтобы я возвратился с войны и жил с ней. Других выводов я не мог сделать. Но я так, очевидно, и останусь страдающим человеком. Тамару Михайловну я бросить не могу. Я дал слово жить с ней. И будет преступно не сделать этого, потому что она осталась с моим сыном и сохранила ему жизнь. Потом, Тамара Михайловна меня любить будет сильнее, чем Тамара Андреевна, и жить с нею будет проще и легче. Я уже потухающий вулкан, а Тамара Андреевна требует и будет требовать вечного горения. Потом эти ее вечные капризы. А может, я ошибаюсь? Во всяком случае, я должен ответить ей отрицательно.

25 мая [1943 г.]

Вчера вечером приезжала кинопередвижка Дома Красной Армии. Была лекция и показаны кинокартины: Журнал № 8¹³⁷ и «Котовский»¹³⁸. И лекция, и кино очень хороши.

Получил из дому от Тамары письмо от 12 мая. Оно меня расстроило. Ей не нравятся мои описательные письма, ей хочется, чтобы я объяснялся ей в любви. Написал ей ответ. Вечером решил написать еще. Вот отрывки из письма:

Темный и холодный вечер. Сыро, мрачный, как могила, блиндаж. Ящик вместо письменного стола. Коптилка, сделанная из немецкого патрона от противотанкового ружья, слабо освещающая этот листок бумаги. Черные тени. Резкий запах портянок и спящих товарищей, вернувшихся со смены. А на поверхности, впереди, артиллерийская канонада и взрывы авиационных бомб. На мой стол и за воротник валится с потолка земля. Я сижу в шинели и пишу эти строчки. Вот картина моего сегодняшнего вечера. Вдобавок чертовски хочется есть.

Я все это сопоставляю с картинами довоенной жизни, и ненавистью наливается сердце «к бесноватому фюреру» – Гитлеру, этому «обер-тюремщику Европы» и его озверелой и одичавшей армии, разрушившей нашу светлую жизнь.

Вот сейчас над головой, словно коршун, кружится нагруженный бомбами воздушный пират, выискивая место, куда сбросить свой смертоносный груз. Возможно, он сбросит над блиндажом, и тогда через минуту не будет ни меня, ни этих записок.

Месть и ненависть – вот наши чувства. Подготовка к предстоящим боям, где нужно, не жалея жизни, уничтожать, как саранчу, своих поработителей и отвоевать право на спокойную и свободную жизнь, если не для себя, то для тебя, для Юры и для миллионов людей, подобных вам.

26 мая 1943 г.

Утро. Ветер утих. Из многочисленных облаков временами пробивается солнце. Свежо. Я уже проделал порядочную прогулку за хлебом.

Всю ночь свирепствовал холодный ветер. Я спал обувшись и мерз. Снились плохие сны: женщины и ямы, между которыми я ходил, боясь свалиться в грязь и грязную воду.

Всю ночь бомбили самолеты, и грохотала артиллерия. На рассвете часа два стоял беспрерывный артиллерийский гул, не прекращавшийся ни на секунду, летали на передовую большие соединения наших самолетов. Сегодня снова началось наступление, говорят, окончательное на нашем фронте. Затем минут на 30 артиллерия утихла – очевидно, войска пошли на штурм. А сейчас вновь беспрерывно грохочет артиллерия и летят наши самолеты. Уже разыгралось несколько воздушных боев.

Вчера закончил второе письмо домой, Тамаре. Сегодня отослал его, забыв записать в дневнике интересные рассуждения из него. Жаль, если этого письма Тамара не получит или не сохранит его. Никитин понес письма. Сейчас приходил майор и вызывал меня. Вернется Никитин, сейчас же пойду, хотя время завтракать.

Еще не завтракал. По заданию майора в автомастерских проводил митинг – читал обращение Военсовета Северо-Кавказского фронта. Об исполнении доложил подполковнику, т. к. майора не было. В обращении говорится: «Войска нашего фронта переходят в наступление, чтобы покончить с немцами на Кубани. … Морем нашего огня с земли и воздуха, всей силой железных наших рядов ударим на гадов. … Устроим немцам на Кубани второй Сталинград! Кубань была и будет нашей, советской. … На фронте, известное дело, – сейчас в тылу, а через час – в огне и дыму».

27 мая 1943 г.

Мне снился плохой сон. Будто я делал не то гроб для себя, не то какой-то ящик для своих ног. Потом медсестры надевали на меня новое белье и кормили яйцами всмятку. Под впечатлением этого сна я плохо себя чувствовал. Но сейчас я настроен хорошо, несмотря на то что у меня болит голова, а на дворе сильный ветер – норд-ост и ломит колени.

Я сегодня написал письмо Тамаре Андреевне, в котором в мягкой форме рассказал ей о том, что у меня есть обязанности мужа и отца, которые я должен честно соблюдать после войны. Письмо разное по стилю. Первая часть игриво-лирическая, где я подверг критике ее письмо, вторая – грустно-лирическая.

После письма я выполнил массу текущей работы. У меня все было готово к приезду майора из Краснодара.

Он уже все подписал и угостил меня черешнями, которых привез из Краснодара кг. 30. Я взял себе гр. 200 и поделился ими с товарищами.

На фронте чувствуются определенные успехи. Еще нет официальных сводок, но видно, что артиллерия наша продвинулась, и раскаты ее раздаются где-то за горизонтом. Говорят, основные силы двинуты на правый фланг – на Киевскую, Варениковскую, Темрюк. Наша армия на левом фланге (Новороссийское направление) выполняет роль сковывающей группы. Говорят, что и здесь занято не то 5, не то 7 населенных пунктов.

Ведут много обросших, черных и грязных пленных – волосатых фрицев и цыганообразных румын. Ночью румыны охотно сдаются в плен целыми группами.

С полчаса наблюдал за пленными. Здесь рядом с нами их временный ночлег. Их здесь человек 150. Еще ведут 1500 человек. Румыны отдельно расположились, немцы отдельно. Есть французы, поляки, венгры. Все или очень молодые – безусые юноши, или очень старые. Я беседовал с переводчиком Граймером, который допрашивает пленных. Почти все они попали на фронт по тотальной мобилизации. Это или учащиеся, или квалифицированные рабочие и служащие, ранее пользовавшиеся бронью.

Как они попали в плен?

«Огонь русской артиллерии был так страшен, что мы не могли поднять головы, и русские солдаты забрали нас, как цыплят» – вот что обычно отвечают пленные. И не удивительно. А что творила авиация?

Пленные поснимали рубахи и в подтяжках на голом теле лежат и загорают. Они рады, что уже отвоевались. Обмундированы все хорошо. Румыны в другом обмундировании, чем немцы. Брюки у всех из хорошего сукна. Мундиры тоже.

«Хорошего отца мало любить. Его надо уважать и побаиваться» (Б. Галин).

«Управлять – значит предвидеть».

«Если для тебя человек дешев и безразличен, трудно ради него жертвовать жизнью».

28 мая 1943 г.

Я уже давно нашел целое поле стелющейся розы. Всякий раз, проходя за завтраком или обедом на кухню, я заворачивал на это поле посмотреть, не расцвели ли они. Наблюдал, как набухают бутоны, как увеличиваются в объеме. Сегодня множество роз расцвело. Замечательный ковер из роз. Я нарвал огромный букет и поставил его в банке из-под консервов на столе в неприветливом блиндаже. Он как-то посветлел и наполнился своеобразным, тонким и нежным запахом. Это навело меня на воспоминания о молодости, о довоенной жизни, о близких моему сердцу. Я всегда любил цветы. И теперь радуюсь, что у меня есть прекрасный букет. Это порождает особое впечатление и настроение: война, смерть, израненная земля, подземные норы – блиндажи и ходы сообщения – суровая обстановка войны и розы. Смерть и розы. Это как у Горького: «Девушка и смерть»¹³⁹.

Серое утро. Солнце скрыто тучами. На горизонте артиллерийский грохот, от которого болезненно дрожат в ушах барабанные перепонки. Известий с фронта о победах наших войск не слышал. Судя по беспрерывной артиллерийской обработке, противник по-прежнему упорно сопротивляется и предпочитает умереть, чем сдать этот важный участок фронта. Пленные говорят, что офицеры им заявили: сдать этот участок – значит сдать Крым.

Сегодня майор и капитан, для кого я непосредственно работаю, куда-то уехали. Я подогнал всю очередную работу.

Как-то нездоровится и болит голова. Часа два спал, затем читал газетный материал.

Б. Горбатов печатает повесть или роман в «Правде» – «Семья Тараса» (№ газ. от 17, 19, 20, 21, 22 и дальше). Описание жизни оккупированного города. Правдиво и искренно. Так, как мне пишут об этой жизни в письмах родные и знакомые. Надо им посоветовать прочитать. Как-то грустно. Вспоминается дом, Тамара, Юра. Уже хочется их писем.

Жалею, что не переписал сюда ответа Тамаре Андреевне. В нем есть очень интересные мысли, образы, настроения. Она это письмо может не получить.

Кое-что из ее письма и моего ответа приблизительно припоминаю:

«Хороший и не милый, дорогой и не родной», – кажется, так.

«Улыбаюсь, обнажая свои зубы, которые по-прежнему все еще целы. Но еще более, чем прежде, не белы, потому что их чистить – нет мела».

«На закате моих дней выпить чашу твоей опьяняющей любви».

«Вулканы и те не всегда действуют. А я обычный человек. Правда, вулканы есть и потухшие. Но в груди моей еще бурлят чувства, и в жилах кипит кровь. Припоминая свои годы, я думаю, что это уже последние вспышки вулканической деятельности, и отношу себя к разряду потухающих вулканов».

Вокруг блиндажа, где я живу, растут кустарники белой акации, дикого жасмина и каких-то колючек. В одном из кустов, невысоко от земли свила себе гнездо серенькая остроносенькая птичка. Я проведываю это гнездо. Там уже 5 крапинчатых яичек. Птичка их высиживает и очень боится, что я ограблю ее, как немец, и разорю гнездо. Но я стараюсь рассеять ее волнения и быстро отхожу прочь, когда она начинает волноваться и нервничать.

Против входа в блиндаж кусты разрослись вокруг небольшой площадки и сплелись вершинами, образовав естественную беседку. Я здесь устроил себе рабочий кабинет: забил в землю колышки и сделал стол и стул. Вместо крыши на столе лежит у меня большой кусок этернита¹⁴⁰, вместо сиденья – ящик от стола. Все это я разыскал здесь в брошенных блиндажах.

Правда, по-настоящему работать здесь мне еще не пришлось, т. к. дует сильный ветер и мешает. Вот и сейчас, когда я записываю эти строки, он действует мне на нервы, толкая бумагой перо, делает кляксы.

В «Красной звезде» за 23 мая напечатана поэма Валентина Катаева «Мария». Она представляет из себя лермонтовскую «Мцыри» на современную тему: стих, конструкция фразы, композиция – все как у Лермонтова. Читается хорошо и понравилась, может, потому, что мне нравится «Мцыри» больше всего в русской поэзии. Поэму вырезал и хочу послать домой.

29 мая 1943 г.

Ужасно болезненно спал, не разуваясь и в шинели. Чрезвычайно болела грудь, почки и ноги (ревматизм). Утром чувствую себя больным. В дополнение ко всему болит голова и температурит.

Утро пасмурное. Накрапывает дождик. Снилось много снов. Видел Марийку, Милочку, Якова. Яков был обезображен швами после того, как у него вырезали гланды. Вел себя трусливо, и я издевался над ним, и Марийка смотрела на это сочувственно.

Видел Тамару Михайловну, Юру. Тамара дарила мне огромную, как решето, булку и такой же сладкий пирог. Как-то в этом сне замешан был и Юра. Подробностей не помню. Потом мы с ним проводили родню.

Утром майор позвал к себе и отдал мне с полкило оставшегося от его ужина хлеба и гр. 300 пшенной каши. Я взял, потому что настолько ослабел, что если резко повернусь, то теряю равновесие и падаю. Мне, как и другим, недостает хлеба, жиров, мяса. Мяса совершенно нет. Только последнее время появились американские консервы, которые нам дают 2 раза в 5-дневку на 2‑е к каше гр. по 40–50. Животные жиры совершенно отсутствуют. Суп, который мы ежедневно едим и в завтрак, и в обед, жидкий и малопитательный.

В борьбе обретается опыт.

Нет пророка в своем отечестве.

«Кто идет по неровной дороге, глядя упорно только в одну сторону, да еще к тому же глядя сквозь фальшивые очки, тот непременно угодит в яму» (Демидов).

30 мая 1943 г.