Глава четвертая

Первое путешествие Магомета в Сирию с караваном.

Магомету минуло двенадцать лет, но, как мы видели, он был развит не по летам. В нем уже пробудилась жажда знания, вызванная общением с пилигримами из разных частей Аравии. Его дядя Абу Талиб наряду со священническим саном охранителя Каабы был и купцом и, как один из наиболее предприимчивых торговцев из племени курайш, вел заведенные предком его, Хашимом, обширные дела с караванами, торговавшими с Сирией и Йеменом. Приход и отход караванов, стекавшихся у ворот Мекки, производили приятное уличное оживление и действовали возбуждающим образом на такого юношу, как Магомет, перенося его воображение в далекие края. Он не мог более подавлять возникшего жгучего любопытства. И однажды, когда дядя его собирался отправиться с караваном в Сирию и уже садился на верблюда, он неотвязчиво стал просить позволения сопровождать его: «На чье же попечение ты оставишь меня, дядя, когда уедешь?» – сказал он.

Просьба эта тронула нежное сердце Абу Талиба. Он решил, что юноша уже достаточно взрослый, чтобы выступить на деятельную арену арабской жизни, и может оказать значительные услуги каравану; поэтому он охотно уважил его просьбу и взял с собою в Сирию.

Путь пролегал по странам, богатым баснями и преданиями, которые с увлечением рассказывают арабы при вечерней остановке караванов. Беспредельное одиночество в пустыне, в которой этот кочующий народ проводит большую часть своей жизни, способствует развитию суеверных фантазий; за то же арабы населили ее добрыми и злыми джиннами, разукрасили баснословными сказаниями о чудесных событиях, случившихся будто бы в старинные годы.

Во время таких вечерних остановок каравана молодой ум Магомета, без сомнения, воспринял многие суеверия пустыни, которые даже и впоследствии сохранялись в его памяти и имели могущественное влияние на его воображение. Мы отметим здесь два предания, которые он должен был слышать тогда и повествование о которых мы находим в Коране. Одно из них относится к гористой области Хиджаз. Тут, когда караван проходил по безмолвным пустынным долинам, по склонам гор виднелись пещеры, некогда населенные бану-Тамудами, или детьми Тамуда (тамудитами), одного из вымерших племен Аравии. Вот предание, существовавшее о них.

Это было надменное племя великанов, жившее до времен праотца Авраама. Когда они впали в идолопоклонство, Бог послал пророка по имени Салех, чтобы вернуть их на истинный путь. Они отказались, однако, повиноваться ему, пока он не докажет им божественности своего посланничества, заставив верблюдицу, носящую во чреве детеныша, появиться из недр горы. Салех стал молиться об этом, и тут гора расступилась, и из нее вышла самка верблюда, которая произвела на свет детеныша. Некоторые из тамудитов убедились этим чудом и отпали от идолопоклонства, большинство же продолжало пребывать в неверии. Салех оставил им верблюда как знамение того, что небесная кара постигнет их, если они причинят какое-нибудь зло животному. В продолжение некоторого времени самке дозволялось мирно пастись, уходя утром и возвращаясь вечером. Правда, если она наклоняла голову, чтобы напиться из ключа или источника, то не выпрямлялась, пока не выпивала все до последней капли, но, возвращаясь, доставляла такое количество молока, что его было достаточно для удовлетворения потребностей всего племени. Но на пастбище она пугала других верблюдов, из-за нее начали оскорблять тамудитов, так что они, наконец, убили ее. Вслед за тем страшный голос и сильнейшие раскаты грома раздались с небес, а на следующее утро все виновники найдены были лежащими навзничь и мертвыми. Таким образом целое племя было сметено с лица земли, а страна их осталась навсегда под проклятием неба.

История эта произвела такое сильное впечатление на Магомета, что и впоследствии он не разрешал своему народу располагаться станом вблизи этого места, но торопил всех проходить мимо, считая его проклятым.

Другое предание, услышанное Магометом во время этого путешествия, относилось к городу Эль-Ула, расположенному недалеко от Красного моря.

Место это, как говорят, было населено в древние времена еврейским племенем, которое впало в идолопоклонство и оскорбило святость субботнего дня тем, что занималось в этот день рыболовством; за это старые люди были превращены в свиней, а молодежь – в обезьян.

Мы отметили эти два предания преимущественно потому, что Магомет приводит и то, и другое, доказывая, что Бог карает за грех идолопоклонства. Из этого видно, какой интерес возбуждал уже и в то время этот важный вопрос в уме юноши.

Мусульманские писатели, по своему обыкновению, рассказывают о чудесных явлениях, сопровождавших молодого Магомета во все время его путешествия, как о явном доказательстве постоянного покровительства неба. Однажды, когда он проходил по раскаленной песчаной пустыне, ангел незримо носился над ним, осеняя его своими крылами, – чудо, очевидно основанное не на свидетельстве очевидца; в другой раз его защищало облако, висевшее над его головой во все время полуденного зноя. Был и такой случай: однажды, когда он хотел укрыться под тенью сухого дерева, дерево это тотчас же покрылось листьями и цветами.

Пройдя вдоль окраины древних владений моавитян и аммонитян, часто упоминаемых в Священном Писании, караван прибыл в Босру (или Бостру), лежавшую за Иорданом, в стране, смежной с Сирией и населенной племенем манасехов. Во времена библейские это был город левитов, но теперь он был населен христианами-несторианами и служил торговым центром, куда ежегодно стекались караваны; сюда-то и прибыли наши путешественники для стоянки и расположились станом недалеко от несторианского монастыря.

Абу Талиб и племянник его были радушно приняты братством этих монахов. Один из них, называемый одними Сергием, а другими – Бахарой^[5], при разговоре с Магометом был поражен его развитием не по летам и заинтересовался его жаждой знания, которая, по-видимому, сосредоточивалась преимущественно на вопросах религиозных. Они часто разговаривали друг с другом об этих предметах, и во время беседы все усилия монаха были направлены главным образом против идолопоклонства, в духе которого до сих пор воспитывался молодой Магомет, потому что несториане ревностно осуждали не только почитание икон, но и простое употребление их, причем щепетильность их в этом отношении доходила до того, что запрещение всяких видимых знаков поклонения распространялось отчасти даже на крест – эту общую эмблему христианства.